Григорий Киселев - Пионеры воздушных конвоев. Малоизвестные страницы войны Страница 13

Взлёт был тяжёлым. Моторы, натужно ревели, выдавая всю мощь, на которую способны. Старт, разбег, до конца взлетки остаётся всего несколько десятков метров, а колеса все еще на грунте. Три подвешенные авиабомбы весом по двести пятьдесят килограммов каждая тянут вниз, не давая самолёту оторваться от земли. Несмотря на то, что мы все атеисты, при этом взлёте каждый про себя повторял:

– Господи, помоги! Дай взлететь!

Мы чётко понимали, что не взлететь нельзя. За понятием «не взлететь» была катастрофа и практически гибель. Мы знали, что подобное на этом аэродроме случалось. Я сидел в штурманской кабине и, глядя на приборы, докладывал командиру экипажа по СПУ1:

– До конца полосы сто метров… пятьдесят метров…

– Зна-ю, Са-ша! – сквозь зубы цедил командир. – Поехали! – И что есть силы потянул штурвал на себя.

Самолет приподнял нос, пробежал еще несколько метров на задних шасси и тяжело оторвался от земли.

– Ну, слава богу, главное сделано, теперь будет полегче, – выдохнул командир, направляя самолет на набор высоты, повёл его к месту боевого построения группы.

Потрёпанным моторам наших самолётов было тяжело, они выдавали всё, на что были способны, выводя машину в нужный эшелон. Внизу под крылом пенились по-осеннему темные волны Балтики. Их белые гребешки с высоты казались такими легкими и невинными, что хотелось прикоснуться к ним. Но было не до сентиментальностей. Началась боевая работа. Вошли в зону облаков, под которыми скрылись волны. Облачность становилась все плотнее. Уже не стало видно других самолетов, идущих в одном строю. Я от напряжения даже вспотел. Полёт шел вслепую, приходилось учитывать скорость полета, скорость ветра, сверять курс самолета с картой, определять наше местонахождение. Изредка давал командиру поправки на курс и скорость.

Прошли Балтику, началась материковая часть полета. Облачность стала менее плотной. Кое-где в ее разрывах проглядывала земля. Это радовало. Но то, что появилась возможность сориентироваться по местности, с лихвой перекрывалось опасностью обнаружения в ночном небе. Когда вышли из облаков, командир уточнил местонахождение и, поняв, что самолет от группы не оторвался, идет по курсу, выдерживая временной график, похвалил:

– Ай да Пушкин, ай да сукин сын! По прилету сто грамм с меня!

Я порадовался, вообще-то командир был скуп на похвалу.

– Не пью, товарищ командир.

– Ты это серьезно? – спросил он. – С первого дня воюешь и не пьешь? Тогда ты вдвойне молодец.

Мы прошли Штеттин, ничего не нарушало спокойствия полета. Скоро Берлин. Я внимательно всматривался в ночное небо, стараясь разглядеть огни города, ведь они, по ориентировкам флаг-штурмана, должны были видны издалека. Но вокруг царила мгла. По штурманским расчетам должен быть виден город. По всей вероятности, немцы стали всерьёз заниматься светомаскировкой.

Я увидел, как ведущий подал сигнал. Я доложил командиру:

– Выходим на боевой курс. Курс – сто тридцать, идем со снижением. До цели десять минут.

– Ну, смотри, «Сусанин»! – проговорил командир. – Куда привел, что бомбим – все в твоих руках. Работай внимательно.

Вдруг, как только самолеты легли на боевой курс, небо взорвалось светом. С земли ударили столбы прожекторов, которых становилось все больше и больше. Они шарили по небу, разыскивая наши бомбардировщики.

Но всего этого я уже не замечал. Я выходил на цель. Ведь штурманов ещё на курсантской скамье учат, что выход на цель и есть момент истины. Только от него, штурмана, зависит результат полета. Я мельком взглянул в прицел бомбометания, но ничего не увидел, в окуляре – тёмная ночь, цель не видна, взглянул на курс – стрелка четко стояла на сто тридцать градусов, да я и не сомневался в этом. Взял в руки секундомер, стал считать:

– Десять, девять, восемь… три, два, один… первая пошла! – крикнул я и нажал кнопку сброса.

Машину подбросило вверх, а я продолжал считать:

– Три, два, один… вторая пошла! – Кнопка сброса отправила вторую бомбу в цель.

– Три, два, один…третья пошла!

Самолет, как живое существо, облегченно запел моторами и с набором высоты пошел на разворот, чтобы лечь на обратный курс. И только сейчас с удивлением для себя я обнаружил, что небо передо мной испещрено прожекторными лучами. В процессе боевой работы я не замечал всего, что творилось вокруг. Внезапно увиденная и осознанная картина ошеломила меня.

Неба не было. Окружавший нас непроницаемый мрак разрывали смертельные нити огненной паутины. Лучи вражеских прожекторов вспарывали ночной небосвод. Они метались из стороны в сторону, отыскивая наши самолеты, и не дай бог! – зацепить любую из них. В ослепительно-ярких синевато-фиолетовых лучах на чернильно-чёрном фоне вспыхивали белоснежные купола разрывов зенитных снарядов.

Позади, внизу в кромешной тьме яркими очагами пламенели последствия бомбардировки. А вокруг и впереди черная мгла, рассеченная прожекторными лучами, пугающая своей непредсказуемостью.

Вдруг впереди слева я увидел, как в луч прожектора попал краснозвёздный Ил-4. Было видно, как он маневром стремится выскочить из этого проклятого луча, но тот цепко держал свою жертву, к нему подключались все новые и новые пучки света.

Бомбардировщик оказался в центре смертельных линий. Казалось, что всё стреляющее с земли, направило жерла своих орудий в сторону этого мечущегося в прожекторных лучах самолета. Лучи прожекторов вокруг него стали молочно-белыми от разрывов зенитных снарядов. Но вот среди этой белизны показался черный след, который с каждой секундой становился все гуще. Это было попадание. Сбитая машина падала, сопровождаемая лучами, продолжая гореть. Мы понимали: шансов на спасение у экипажа нет, под крылом глубокий вражеский тыл.

– Командир, кто это? – спросил я.

– Если не ошибаюсь, Решетников… – тихо проговорил командир.

– Там же Мишка Скворцов! – закричал я. – Этого не может быть, как же так?

С Мишкой мы вместе учились в училище и служили в Гатчинском полку, вместе летали на задания, его гибель была выше моего понимания. Я видел этот горящий самолёт и не мог поверить, что там, за стёклами штурманской кабины горит мой друг, Мишка, Скворцов.

– Мы ничем им помочь не сможем, – жестким голосом сказал командир и, чтобы вывести меня из прострации, сказал: – Не расслабляться, а то пойдем вслед за ними.

Гибель Мишки стала для меня шоком. За месяц войны, конечно, были случаи невозвращения товарищей с боевого задания, но здесь, на моих глазах, погиб мой друг, которому я ничем не смог помочь. Эта невозможность прийти на помощь острой занозой засела в мозгу. Мысли не отпускали меня. Даже выполнение штурманских обязанностей отошло куда-то на второй план. Рукавом реглана я вытер лицо: то ли пот, то ли слезы… Командир понимал, что творится у меня на душе и для отвлечения от тяжелых мыслей вслух заметил:

– Ну все, прожектора прошли. Саша, где мы?

Этот голос, прозвучавший в наушниках, вернул меня к действительности, я огляделся и с удивлением для себя обнаружил, что прожекторов действительно нет, зенитных разрывов не наблюдается. Посмотрел на карту и сказал:

– Прошли зону ПВО Берлина, через двадцать пять минут – Балтийское море…

Я выполнял свою работу на автомате. Проверял скорость, сверял курс, старался загрузить себя работой, но это мало помогало. Внезапно я почувствовал, что начинает мерзнуть спина. Представляешь? Во время боевой работы пот застилал глаза, меховая одежда реально мешала, а сейчас, в спокойном полёте, – холодно. А ведь смеялись, когда надевали в полет меховые регланы и унты.

Конец ознакомительного фрагмента.