Ганад Чарказян - Горький запах полыни Страница 13

Теперь старая чужая мать понемногу возвращала мне то, что дала совсем другая женщина на другом краю земли. Получалось, что одна женщина продолжила священное женское действие другой. Было в этом что-то обещающее если не рай на земле, то хотя бы мирное сосуществование самых разных народов.

Каждый день моя суровая целительница приносила кувшинчик горького и терпкого на вкус отвара. Должен был обязательно употреблять перед едой. Через три дня жар начал спадать, жажда стала меньше, и в голове понемногу прояснялось. Главное, что отступили уже измучившие меня кошмары, когда стиралась грань между реальностью и ее причудливыми, пугающими копиями.

По утрам я уже вполне осмысленно разглядывал все, что меня окружает. Только теперь понял, что мои загадочные соседи с характерным запахом и тревожной возней всего лишь овцы. Но главное, что пил и ел я уже с явным удовольствием. Даже с нетерпением ждал каждой кормежки и очищал свою «люминиевую» миску до блеска. Правда, еще с большим удовольствием спал — когда боль отпускала поводья. А случалось это все чаще. Боль как будто поняла, что хозяйка здесь уже не она, а суровая старая женщина. Я спал в этой пропахшей хлевом пещере, как в лоне матери. Выйти из этого лона — значило еще раз родиться. Уже в другую жизнь и с другими людьми.

Иногда просыпался оттого, что на меня кто-то смотрел. Сквозь приоткрытые веки замечал мальчишек, повисших на загородке и пялившихся на меня. Но стоило только подать голос или шевельнуться, они тут же разбегались. Шурави, хотя и лежачий, беспомощный, все равно казался кишлачным ребятишкам очень страшным. Ведь он убивал их отцов и братьев, нес разрушения их жилищам, заставлял засыпать со страхом, что они больше никогда не проснутся. А вдруг он только притворяется больным и беззащитным, чтобы вернее выбрать себе новую жертву? В этом мире за все поступки и преступления взрослых всегда расплачиваются невинные дети.

Бачата разбегались, но один из них, не выказывая никакого беспокойства, оставался стоять у загородки. Да и Шах относился к нему спокойно. Как выяснилось немного позже, им оказался Ахмад, сын хозяина, стройный парнишка лет тринадцати с небольшим смоляным чубчиком на высоком и выпуклом лбу.

Через какое-то время по приказу бабки он начал вытаскивать меня наружу прямо на кошме. Я вначале забеспокоился — куда это меня тащат? — но оказалось, что не для разделки на части, а всего лишь для принятия солнечных ванн. Свое волшебное лечение мать Сайдулло подкрепила и благосклонным участием космических сил. Точнее, главной из них — всемогущим Солнцем. Еще до принятия ислама жители этих мест были солнцепоклонниками. Да и кому же иному можно поклоняться в таком зное? Солнцепоклонниками они и остались, только дали своему старому богу новое имя — Аллах. Указания моего врачевателя были вполне разумны — обеспечивалась полная дезинфекция и пополнение витамином D, что для переломанных костей было просто необходимо. Ахмад терпеливо ждал, пока спина немного покраснеет, а потом снова волочил меня на войлоке в мое пахучее убежище.

Несколько раз на дню мальчишка неожиданно и радостно хлопал себя в грудь и гордо сообщал: «Ахмад!» Я, повернувшись на бок, тотчас делал точно такой жест и называл себя: «Глеб!» — «Халеб!» — радостно повторял он и снова стучал себя в грудь. И был очень доволен, когда после такой игры я начинал улыбаться. Но на этом наши уроки языкознания не заканчивались. Немного окрепнув, я уже сам хлопал себя по какой-нибудь части тела и называл ее. Ахмад делал так же. Уже довольно скоро я знал, что глаз — стырга, солнце — лмар, гора — гар, а баран — маж. Ну и конечно, Ахмад — дост. То есть друг. Но это слово я знал и раньше. Конечно, их гар стала нашей горой — потому что у нас-то никаких гор не было.

Чтобы зря не тратить это томительное лежачее время, я стал с помощью Ахмада активно учить язык пуштунов. Скоро уже знал, как называются все предметы, окружавшие меня в пещере, а также все, что оказалось в поле моего зрения за ее стенами. С абстрактными понятиями было сложнее. Ахмад тоже с увлечением изучал русский. Некоторые слова его очень смешили. Особенно верблюд. Каждый раз он кочевряжил его по-иному. Даже Дурханый, завидев меня, начинала хихикать и пыталась выговорить это слово вместо простого и привычного ей уш. «Велблуд!» — выговаривала она, наконец, и, покраснев, убегала. С глазами, обведенными сурьмой, она казалась старше своих лет.

Увлекшись изучением языка, я даже упросил Ахмада давать мне уроки письменной грамоты. Он единственный из своих ровесников в кишлаке умел читать и писать. Чего не умел даже его отец. Сайдулло при каждом удобном случае подчеркивал, что сын у него грамотей. Особенно мне понравилось начертание слова «папа» — вертикальная палочка и треугольник, повторенные дважды. Я объяснял свое стремление тем, что хочу во что бы то ни стало прочитать Коран, эту великую книгу, без переводчиков.

Ахмад некоторое время разглядывал меня с удивлением, словно пытаясь понять, в какой степени мое заявление соответствует действительности. Помолчав, он с гордостью сообщил, что прочитал Коран уже семь раз. Теперь бы ему хотелось читать другие книги. Но в кишлаке никаких книг больше нет. А в городе, где он иногда бывает с отцом, книги стоят очень дорого.

После этого моего заявления Ахмад стал иногда появляться со священной книгой и зачитывал мне места, которые ему очень нравились. С горем пополам он объяснял смысл этих отрывков. Даже судя по тому немногому, что я понял, было очевидно, что Мухаммед — большой поэт. Видимо, именно этим объяснялся невероятный успех его учения, которое, разумеется, тоже появилось в нужное время и в нужном месте.

Позже, когда знание языка окрепло, я еще раз убедился в точности и выразительности образов Корана. «Знайте, что жизнь ближайшая — забава и игра, и красование и похвальба среди вас, и состязание во множестве имущества и детей, — наподобие дождя, растение от которого приводит в восторг земледельцев; потом оно увядает, и ты видишь его пожелтевшим, потом бывает оно соломой». Это очень близко по духу к библейскому Экклезиасту. Я еще раз убедился, что мудрость едина и носители ее всегда братья.

6

Только несколько лет спустя мой дост Ахмад признался в порыве откровенности, что тогда, во время моего долгого лечения, он ухитрялся еще и зарабатывать на мне. «Да, да, взял на душу этот грех, а вот теперь освобождаюсь от его гнета!» Бизнес его заключался в том, что Ахмад показывал меня кишлачным мальчишкам — строго по очереди и группами по пять человек — за небольшую мзду. Годилось все, в основном съедобное. Так что когда Ахмад меня чем-нибудь угощал, — груши, апельсины, инжир, — то просто молчаливо делился со мной прибылью, полученной с моим тайным участием.

Со временем его торговая жилка дала и реальный результат. После женитьбы на молодой и богатой бездетной вдове из Ургуна — бывшей жене его двоюродного брата — Ахмад основал довольно прибыльное и необычное дело. А занялся он сбором металлолома, оставшегося в изобилии после шурави. На всех доступных ему кладбищах военной техники он однажды разом выставил охрану из таких же парней, как он сам, и в одночасье прекратил бесплатное расхищение ничейной собственности. Таким образом он приватизировал эту новую отрасль. При этом его фирма ничем не занималась на этих свалках — она только за плату разрешала к ним доступ людей с техникой и транспортом. А за качественным металлоломом приезжали даже из Пакистана, Ирака. Свалки были его любимым местом еще с самого детства.

Однажды Ахмад и меня увлек на кладбище нашей советской техники. От этого зрелища у меня брызнули слезы из глаз. Сколько же труда потребовалось нашему народу, чтобы создать эти могучие машины — танки, бэтээры, грузовые автомобили, вертолеты. Теперь они беспомощно лежат под чужим небом и покрываются ржавчиной. Когда же люди одумаются и прекратят это взаимное безумие — бессмысленную гонку вооружений, преступную растрату человеческого ума и таланта.

К пятнадцати годам Ахмад сумел насобирать на свалках все нужное для сборки собственной машины. Она возникла на базе нашего уазика. «Шурави-джип» — такое звучное имя присвоил он своему первому автомобилю. Когда двигатель, наконец, заработал и машина дернулась с места, вся кишлачная детвора пришла в восторг. Бачата тут же набились в кузов и катались, пока не кончился бензин. Со временем Ахмад стал классным водителем и гонял как сумасшедший, на предельной скорости. И, как ни странно, без аварий. Ограничивала его только постоянная нехватка горючего — ведь оно стоит денег. Какое-то время ему удавалось выдаивать кое-что из старых бензобаков на свалках.

Теперь у Сайдулло в доме появился не только раб, но и собственный транспорт, пришедший на помощь трем осликам. А в семнадцать лет Ахмад укатил на своем джипе в Ургун, строить собственную жизнь. Благо у отца появился надежный помощник — то есть я. Немного забегая вперед, скажу, что к тридцати годам Ахмад превратился в холеного упитанного господина, имеющего счет даже в швейцарском банке. Теперь никто не вспоминал, что он сын бедняка Сайдулло. Сегодня это человек, к мнению которого прислушиваются даже седобородые. Правда, выслушивать их степенные мнения ему уже часто недосуг.