Богдан Сушинский - Плацдарм непокоренных Страница 13

13

Возвращаясь с «маяка», Беркут и Мальчевский спустились в небольшой распадок и здесь услышали винтовочный выстрел, а затем испуганный крик учительницы.

— Что случилось, Клавдия?! — рванулся капитан к гребню распадка. — Кто стрелял?!

Клавдия стояла на краю карьера, возле хорошо прикрытого со всех сторон родничка, куда никакие шальные пули не залетали. Услышав голос Беркута, она медленно, преодолевая оцепенение, повернулась к нему, бледная, растерянная, и широко раскрытыми от испуга глазами показала сначала на дрожащую руку, а потом на лежащий в стороне котелок. Пуля пробила его навылет и на заснеженные камни вытекали остатки небесно чистой воды.

— По мне стреляли, — еле вымолвила она. И, пытаясь сжаться в комочек, прислонилась к груди капитана, ища у него защиты. — Нам надо спрятаться. Оттуда, прямо из камней.

— Но там только свои. Присядь, я сейчас. — Выхватив пистолет, он метнулся в сторону, а Клавдия, вместо того, чтобы тоже отскочить за ближайший валун, наклонилась к котелку, наверное, хотела поднять его. Однако вторая пуля выбила посудину прямо у нее из-под руки.

— Войтич! — озверело рявкнул Беркут, поняв вдруг, что происходит. Между камнями, куда показывала Клавдия, чернел «лисий лаз», ведущий в бункер Войтич. Если нагнуться, его можно увидеть. — Калина, прекратить стрельбу! Клавдия — за выступ!

Мальчевский прямо с гребня прыгнул к учительнице, оттеснил ее за ближайший выступ, залег и, не раздумывая, свинцово прошелся по камням у лаза.

— Не стрелять! — остановил его Беркут. — Я сказал: прекратить! Господи, Войтич, мы тут переживаем по поводу того, что вы до сих пор не вернулись с того берега…

— Вернулась, как видишь, — язвительно ответила Войтич.

— Это меня, конечно, радует.

Дверца, ведущая в потайной застенок, была открыта. Держа пистолет наготове, капитан спустился по лесенке и толкнул ногой дверцу самого бункера.

— Ой, как ты перепугался, капитан! Ой, как занервничал! — ядовито прохихикала Калина. Она уже сидела на стуле возле нар и старательно прочищала шомполом ствол карабина. Ни один боец гарнизона не чистил свое оружие после каждого боя столь старательно, как это делала Войтич, капитан давно успел заметить это. — Только «учиху» эту твою я все равно пристрелю, не убережешь.

— Слушай, ты, — захватил ее капитан за грудки ватника, совершенно забыв, что имеет дело с женщиной. — Я не знаю, кем ты на самом деле была в своем лагере и как вела себя там… Но здесь тебе не лагерь! И ты не надзирательница. Поняла?! — Андрей приподнял ее на носки, несколько раз тряхнул так, что нары зашатались, и, силой усадив на стул, тотчас же вырвал из рук карабин. — Быстро отвечай: кто заставил тебя стрелять по учительнице, по мне, командиру гарнизона, и по Мальчевскому? — теперь уже умышленно усугублял он ситуацию. — Кем ты подослана? Немцами? Гестапо, полицией?! Ну, быстро, быстро! У тебя не так много времени, как тебе кажется!

— Если бы меня подослали убрать командира, я бы его давно убрала, — мрачно пробубнила Войтич, понимая, что история приобретает какой-то зловещий для нее оттенок. — Это я по Клавдии стреляла. Появилась она тут в своем дурацком тулупчике, а я смотрю: фриц-фрицем…

— И ты с пятнадцати шагов не попала в этого «фрица»? Лежа, имея возможность старательно прицелиться, не попала? В котелок дважды, а в самого «фрица» нет? Хватит вилять, Войтич!

— Надо было в нее, ты прав, — вздохнула Калина, поднимаясь и по-мужски швыряя шапкой о стенку. — Пожалела. Забыла лагерное правило: «Никогда не жалей зэка. Появится у него возможность, он тебя не пожалеет».

— Но здесь не лагерь. А учительница Зоренчак, эта женщина, мужественно спасавшая жизнь майору, не зэк. Ты вообще-то нормальный человек? Осталось в тебе хоть что-нибудь от человеческого, от женского, в конце концов?

— Ну, «женским» ты меня не кори, — резко отреагировала Войтич. — Об этом ты лучше своего лейтенанта спроси.

— Какого еще лейтенанта? Какого лейтенанта, я спрашиваю?!

— Того, Глодова, или как там его. Он как раз по этой части…

— Глодов?! Почему ты назвала Глодова? Ты спала с ним? Впрочем, знаешь… Меня это не касается. Это ваши личные дела, Войтич. Вы покушались на жизнь учительницы и должны отвечать за это перед судом.

— Да ладно тебе: «перед судом»!… Перед каким еще судом? Нас всех уже давно приговорили. Причем к «вышке». Всех без исключения.

— Вот вы где, апостолы тайной встречи! — появился на ступеньках Мальчевский. — И что говорит эта гидра мирового терроризма? — кивнул он в сторону Калины.

— Заткнись, жмот бердичевский, — парировала та. — Послушай, капитан, не знаю, каким таким судом ты собираешься меня судить. Но стерву эту, немецкую, убери отсюда. Я понимаю, она тебе в хате

Брылы дает уроки немецкого. Но это ваше дело. А только я тебя предупредила: убери ее с моих глаз. Я этих стервух-грамотух на дух не переношу. Еще с лагеря. А твоя Клавка очень напоминает мне кое-кого из них.

— Значит, убрать? — вдруг совершенно успокоенным, мирным голосом вопросил Беркут. — Что, не по нутру? Оскорбила, обидела?

— Да это она так соперниц не терпит, аспида новгородская! — съязвил Мальчевский. — Не хватайся за свою пукалку, я пальну раньше.

— Ну и куда мне девать ее, сама подумай, — Андрей вдруг понял, что отношения между этими двумя женщинами дошли до той стадии нетерпимости, когда сосуществовать они действительно не могут. — Мы окружены. И она вынуждена разделить нашу участь. Вынуждена — вот в чем дело.

— Не знаю, что она там с тобой делит: участь ли, постель. Но только говорю: все это не из ревности. Из ревности я бы так не стала.

И Беркут поверил ей: из ревности Войтич так не стала бы. Здесь действительно замешано нечто сугубо лагерное, почти патологическое… И только потому, что он понял: «это лагерно-патологическое», Андрей положил левую руку на ее правое плечо, отжал локтем подбородок, прижав при этом затылок Калины к стойке нар, и, просверливая стволом пистолета ей щеку, медленно, с убийственной жестокостью проговорил:

— Вот что, Войтич, ты мой характер уже немножко знаешь. И знаешь, что с начала войны я партизанил. А у нас там были свои законы, свой суд и своя высшая мера наказания — сук и веревка. Так вот, запомни, если с Клавдией Виленовной Зоренчак, с медсестрой гарнизона рядовой Зоренчак, что-либо случится, даже если она случайно подвернет себе ногу, не говоря уже о шальной пуле, которая может настичь ее где-то в окрестностях каменоломен или в штольне, я вздерну тебя на пушечном стволе танка. Того, что за домом твоего деда. Вздерну при всех, на виду у немцев. Как агента гестапо, подосланного сюда с целью убийства бойцов гарнизона. Я доходчиво объяснил тебе, гнида лагерная? Такой язык тебе понятен?

— Такой — да, — прохрипела Калина, пытаясь освободить свое горло от его локтя. — Да понятен-понятен! Отпусти…

— Сержант, ты свидетель. Акт о казни составим вместе. Что-что, а документы должны быть в порядке. Честь имею кланяться, фройлейн. Извините за причиненные вам неудобства.

Выйдя из подземелья, Беркут остановился на крыльце и подставил лицо слабым, едва пробивавшимся сквозь пелену небесной серости лучам солнца. На душе у него было гадко и от поступка Войтич, и от своего собственного. Но что поделаешь, война, сама по себе непредсказуемая, время от времени подбрасывала и такие вот непредсказуемые, трудно поддающиеся нормальному человеческому осмыслению ситуации. Иногда он, конечно, действовал в них не лучшим образом, однако твердо усвоил: если человек отказывается поступать согласно законам человеческого сосуществования, с ним нужно говорить только тем языком, на котором стремится говорить он сам и который оказывается единственно приемлемым и доступным.

— А ведь, кажется, наши летят, — прервал поток его мыслей Мальчевский.

— Похоже, что уже летят.

В последнее время младший сержант старался почти неотступно следовать за Беркутом, присвоив себе обязанности то ли адъютанта, то ли посыльного или телохранителя. Во всяком случае, капитан несколько раз замечал, что во время боя Мальчевский пытался если не в открытую заслонять его телом, то по крайней мере поддерживать огнем, оказываясь повсюду, где появлялся он. При этом сержант не мог догадываться, что напоминает капитану другого сержанта, артиллериста из дота «Беркут» Крамарчука. И если капитан и не отсылал от себя Мальчевского, то лишь потому, что тот в какой-то степени заменял ему давнего фронтового друга.

— Нет, не наши, не фанерники. Фрицы, архангелы замогильные. Да и то стороной прошли.

— Товарищ капитан! — выскочил из штольни радист. — Из штаба передали: идут штурмовики. Просят указать ракетами позиции противника.

— Понял. Мальчевский, вот ракетница. Мигом к валу. Радист, срочно передать: немцы в долине, между плато и шоссе. Недавно мы отбили их атаку, но противник готовится к новой.