Эдуард Беляев - Мусульманский батальон Страница 14

А так — все ощущали предвкусие успеха. Оттого и желание свербило — скорее бы…

С утра к дворцу подъезжали машины, не военные — светские, дорогие, отблескивающие от солнца лакировкой. И люди из них выходили нарядные и красивые, среди них немало женщин и детей. Парад нарядов, атмосфера торжества и присутствие далеких, недосягаемых и недоступных, но волнующих чужих женщин расхолаживали часовых и охрану. Солдаты беспечно бродили табунками, приподнято возбужденно и нарочито громко смеялись и щедро делились сигаретами и новостями друг с другом и с «шурави».

27 декабря, а это пятница, — выходной день у мусульман. Хафизулла Амин пригласил во дворец членов Политбюро и министров с семьями. Все были в прекрасном настроении. Мужская часть приглашенных, разбившись группами, вела размеренные беседы ни о чем, иногда и о политике. Женщины придирчиво осматривали интерьеры дворца после ремонта и, надо полагать, восхищались. Амин дал распоряжение начальнику Генштаба наладить взаимодействие с советским командованием; дважды он связывался с министром иностранных дел Громыко, и они сообща обсуждали вопрос об информировании международной общественности по поводу присутствия советских войск в Афганистане. Во время обеда Амин и его гости неожиданно почувствовали себя плохо: кто-то потерял сознание, у кого-то началась рвота; некоторые со стонами катались по полу, схватившись за животы. Перепуганная жена Амина вместе с начальником главного политуправления М. Экбалем Вазири стали звонить в Чарсад Бистар — центральный военный госпиталь, и в поликлинику советского посольства с просьбой о помощи.

В моем блокноте были записаны три фамилии: полковники Виктор Петрович Кузнеченков, Анатолий Владимирович Алексеев и афганский доктор — подполковник Хабиб Велоят. Полковник медицинской службы Кузнеченков окончил Ленинградское суворовское военное училище. В последующем учился в Военно-медицинской академии на военно-морском факультете. В предыдущие годы мне не удалось пополнить список военврачей, участников тех печальных событий. Их фамилии и место службы оберегались пуще зеницы ока. Впору спецназу и «комитетчикам» поучиться у медиков «заметать следы». Столь же тщательно засекретили парочку молоденьких медсестричек, ставящих больным клизмы где-нибудь в госпитале имени Бурденко.

Полковник Алексеев, на долгие годы замуровавший себя в молчании, после выхода на пенсию решился заговорить. Помог мне его разыскать Эмиль Михайлович Возняк, полковник, мой однокашник по факультету, в свое время проработавший в несвойственной ему унылой ипостаси — начальником 952-го Центра выздоравливающих. На отшибе, подалее от здоровых людей, в славном граде Баграме, в годы наиболее активных боевых действий и во времена эпидемии желтухи, безжалостно косившей военный люд. С марта по март 1984–1986 годов командир Эмиль ставил народ на ноги, крепил как их печенки, так и дух. Диетпитанием возвращал их в строй, чревоугодием вскармливал ненависть озлобленного солдата и насыщал холодным расчетом командира, устремляющего за собой в бой тех же подпорченных желтухой подчиненных. Их кровь, с разрушенными эритроцитами и не пролитую до поры, полковник Возняк очищал от билирубина заботами вверенного ему медперсонала, чтобы другой полковник, командир, в скором времени, отправляя людей на боевое задание, выплескивал ее, эту кровь, из тела собственного бойца и тела чужеродного.

У полковника разведуправления Прикарпатского военного округа Эмиля Возняка строгий учет: за два года такой его работы были «возвращены в войну» более 10 тысяч солдат и еще более 200 поднялись на ноги после дистрофии.

В обед 27-го полковник Анатолий Владимирович Алексеев, старший советник афганского госпиталя, был дома и собирался принять душ. В пятницу горячую воду подавали в «советский район» исправно, не ограничивая строгим лимитом. Вода, конечно, не повод отсиживаться в квартире, просто подошел выходной, и можно было отдохнуть от недельной мельтешни и нескончаемых забот. В Центральном военном госпитале на семь этажей приходилось всего-то 400 мест. (Война внесет свои коррективы, и через месяц-другой количество коек увеличат до 1100.) Представьте себе роскошно оборудованные правительственные палаты, с раковинами и ванными, отделанными ониксом. Строили лечебное заведение для членов правительства и высшего военного руководства, и красивое современное здание было лучшим не только в Кабуле, но, наверное, и во всем Афганистане. Так что помыться было намного приятнее на работе, а не в тесноте ведомственной квартиры…

Однако освежиться не получилось — примчался встревоженный Абдул Каюм Тутахель, подполковник, главный хирург.

— Надо ехать во дворец, там большое несчастье, — с порога запричитал главврач. — Много отравленных. Сильно отравленных. Начальник госпиталя Велоят Хабиб уже выехал, а меня послал за вами.

На выходе из дома врачей встретил запыхавшийся офицер из аппарата Главного военного советника.

— Товарищ полковник, начполитотдела генерал Тутушкин просит вас немедленно выехать в резиденцию товарища Амина, там…

— Передайте Петру Сергеевичу — знаем, выехали, — перебил Алексеев посыльного.

Возле «уазиков» их поджидали: полковник Виктор Кузнеченков — терапевт, полковник медицинской службы Станислав Коноваленко и анестезиолог Александр Шанин. Анатолий Владимирович поинтересовался, есть ли среди заболевших Амин? С Хафизуллой Амином ему приходилось встречаться несколько раз. Сначала мельком — это еще при жизни Тараки, в сентябре, когда произошла та злосчастная перестрелка между охраной Тараки и Амина. В госпиталь привезли изрешеченного пулями аминовского адъютанта Вазира Зерака. Три часа простояли у операционного стола — и спасли Вазира. А когда дело у того пошло на поправку, Амин, уже глава государства, выделил для своего адъютанта личный самолет «Боинг» (с американским экипажем), и Алексеев с Тутахелем вдвоем сопровождали единственного пассажира сначала в Москву, в больницу 4-го управления, а потом и в санаторий.

По словам полковника Алексеева, дальнейшие события развивались так:

«Во дворец доехали на двух машинах. В сопровождении товарища, которого я видел впервые. Он пояснил нам, неучтиво поучая, что Амин — сатрап, повергший страну в преисподнюю, не стоит нашего внимания и помощи и заслуживает только кары. На мой вопрос, что же там случилось и какую конкретно помощь нам предстоит оказывать, коротко ответил: „Увидите. Может оказаться, что никакую“. Я по сей день уверен — тот товарищ диагноз „болезни“ знал заведомо, и лучше нас, врачей. И второе, что меня глубоко возмутило. Сопровождающий, видимо, не понимал — он инструктировал не „расстрельную команду“, а медиков, военных врачей, которые хорошо понимали, что такое служебный долг. Он порекомендовал на все увиденное закрыть глаза, сославшись, как водилось, на государственные интересы.

При входе изъяли личное оружие. Стоявшие рядом афганские офицеры проводили нас недовольными, чуть ли не враждебными взглядами. Начальник Главпура Экбаль рвал на кусочки какие-то листки и, не здороваясь, молча указал кивком головы — идите наверх. Войдя в вестибюль, мы замерли и сразу поняли афганцев. Как прикажете „закрыть глаза“, если перед нами была душераздирающая картина, лично меня потрясшая до основания, и это потрясение я несу через всю жизнь. При воспоминаниях просыпается звериная ненависть к негодяям, учинившим убиение младенцев, и, честное слово, хочется завыть от пережитого и от бессилия помочь им, пусть даже задним числом.

В вестибюле, в зале, через всю анфиладу помещений, даже на ступенчатых маршах лестницы — всюду лежали люди и, извиваясь в стонах, корчились от боли. Это был разбросанный шевелящийся клубок страдающих, внезапно настигнутых болезнью и парализованных страхом. Более всего меня пронзили крики детей и причитания женщин. Нас подготовили увидеть умирающего Амина, а втолкнули в геенну огненную, где безжалостно правил бал сатана, экспериментирующий с дозами яда на детях и их матерях.

Навстречу уже спешил белый как мел подполковник Велоят Хабиб. Не говоря ни слова, увлек нас за собой. Вместе прошли через зал заседаний и увидели членов правительства, их жен и детей. Увидели и оторопели… От дикой несуразности и противоестественности: парадно сервированный стол, украшенный цветами, серебро столовых приборов, закуски и фрукты ярких окрасок, всевозможные напитки в изобилии. И рядом, будто умышленно для придания ужаса всей этой картине, по зеркальному полу рассыпаны люди в элегантных костюмах и вечерних платьях. Поверх шелков — узоры и вязь из золота и бриллиантов. Лежат замертво или немощно копошатся с пеной у рта. Те, кто приходил в себя, корчились от боли. Кто-то, точно во сне, вяло поднял руку, и она тут же с глухим мягким стуком упала на паркет. Хрупкое создание с ангельской позолотой белокурых волос мелко тряслось на руках беременной матери, плачущей в голос, обе утопали в слезах… („Светло-русое семейство“ было, как известно, у члена Политбюро ЦК НДПА Салеха Мохаммада Зерая — может, как раз его и увидел военврач Алексеев. Тем более что все Зераевы были в доме Аминов в тот страшный час. — Э. Б.).