ВОЛЬФЗАНГЕР ВИЛЛИ - БЕСПОЩАДНАЯ БОЙНЯ ВОСТОЧНОГО ФРОНТА Страница 14

Мы воевали на опорном пункте. Цепь далеко ле­жащих деревень образовывала фронт. Между пе­редовыми позициями и нашей обороной просачи­вались русские, двигаясь к Щиграм. Мы не знали этого.

Находили пищу где только могли. Картофель ле­жал в подвалах и бункерах. Резали овец и коров. Ко­гда доставали каравай хлеба, то делили его на че­тыре части. В это время мы не притрагивались к картофелю, который запасли крестьяне перед ве­сенним половодьем, так как уже не голодали и под­лечили наши желудки. Ежедневно в течение не­скольких часов должны были чистить оружие, но также заботиться о дровах для печей и о снабжении продовольствием. Мы должны были выступить на позиции месяцем позже.

Русские атаковали Дубровку. Они появились но­чью. Мы не оказали им никакого сопротивления, так как не ждали от него ничего, кроме напрасных жертв. Мы отступали по равнине к Белой, пресле­дуемые бронетранспортерами. Завернули винтовки в камуфляж, залегли в снег и стали готовиться к ка­питуляции. Однако тут вступила в бой немецкая ар­тиллерия. Мы поднялись и вернулись в Дубровку. Русские также понесли большие потери. Другая на­ша рота, отступавшая из Дубровки, была обстреля­на по ошибочному приказу нашей артиллерией, и несколько солдат погибло.

Наши квартиры были разрушены, повсюду ле­жали убитые. Немецких солдат мы покрывали бре­зентом, а с казаков стаскивали валенки, галифе и нижнее белье. Теперь все теснились в оставшихся целых домах. У наших солдат не было валенок, ко­торые отлично защищали ноги от холода. Один из них наткнулся на следующий день на замерзший труп красноармейца. Он напрасно пытался сдер­нуть с него валенки. Взял топор и отрубил убитому ноги до голеней. С них летели куски мяса. Солдат взял части отрубленных конечностей в валенках и поставил рядом с нашим обедом в печь. Пока кар­тофель варился, голени растаяли, и солдат обул ок­ровавленные валенки. Перед едой мы подстилали под себя мох, чтобы согреть ноги, и били вшей.

Мертвецы оставались лежать на снегу. Через неделю их вместе с разбитыми санями и трупами лошадей сложили в разрушенных домах, облили ке­росином и сожгли.

Один день походил на другой и проходил в уста­лом однообразии от охраны избы на посту, неспо­койного сна, заботы о заготовке древесины и про­довольствия и исполнения различных приказов. Мы совсем обеднели. Получали только плащ-палатки да необходимый инвентарь. Я был не в состоянии отды­хать, тоскуя по родине. От постоянного пребывания на жестоком морозе заработал себе полное исто-

щение нервной системы. Стрелял в привидения, ко­торые, как мне казалось, появлялись передо мной, и бессильно кутался во что попало во время мете­ли. Но выдержал все. Кризис миновал, я быстро вы­здоравливал и вернул себе стойкость и уверен­ность. Весь ужас, вызванный нуждой и силой об­стоятельств, приводил нас к чему-то героически-циничному. Это было какое-то безумное соглаше­ние с перспективой всеобщей гибели и самоубийст­во души. В России было слишком много солдат, чтобы мы могли с ними справиться.

Мы охраняли окрестности Дубровки, лежа в око­пах, как приведения, между трупами. Полная луна вставала на небе. Мороз готовился к последнему на­тиску. Противник пока оставался на своих позициях.

Я хотел все забыть, чтобы остаться человеком. Записывал в свой дневник то, что связывало меня с прошлым. Но все напрасно. Я познакомился с той стороной России, из которой запомнил только раз­рушенные церкви и морозную зиму. И все же я ве­рил, что эта война для меня что-то чужое, вызываю­щее какие-то странные фантазии. Мои гноящиеся ноги делали меня совершенно непригодным к служ­бе. Я был только обузой.

Зимняя война закончилась для меня. Это было спасение, которое пришло в последний момент. Но я уже был обескровлен.

ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ

Судьба играла мной так, как ей нравилось. Я понимал, как мало мог сделать сам, и сумел отстоять только свою свободу, что со­храняло меня как личность даже в самом жутком положении. Однако я всегда ходил как по канату. Смерть пощадила меня, пуля не нашла, и все же можно сказать, что я умер в России, хотя и знал, кем там был.

Предаваясь этими мрачными мыслями, я лежал в санях, опухший, с гноящейся ногой. Я был, как ни­когда, несчастен, хотя уже находился в безопасно­сти. Я не чувствовал боли. Три раза приходил ко мне врач и в конце концов отправил меня в военный госпиталь.

Я сложил все оставшееся у меня имущество: деревянную ложку и русский нож, найденный в рюк­заке мертвого казака, и на санях отправился в диви­зионный медицинский пункт, где мне был предос­тавлен ночлег.

Рядом со мной лежал тяжелораненый солдат. Он был без сознания, с осколками в груди и в голо­ве. Его посчитали убитым и забрали только после того, как он несколько часов пролежал на морозе. Было слишком поздно. Он стонал, лежа на охапке соломы. Его руки приобрели коричневый цвет от за­

стылой крови. Они импульсивно дергали бинты и производили бессознательные движения при свете свечи. Я садился около него и держал эти беспокой­ные руки. Это было похоже на борьбу со слепой не­осознанной энергией. Однажды он открыл безжиз­ненные глаза и пристально посмотрел на меня. Прозрачная рука указывала на мою грудь, как будто бы я был виноват в его страданиях и смерти. Ужас сковал меня, но тут он откинулся навзничь и заснул. Но ко мне сон не приходил. Я все время видел эту обвиняющую руку, объятые ужасом глаза умираю­щего, направленные на меня. Ведь я тоже был сол­датом и в какой-то степени виноватым в его страда­ниях.

На рассвете на санях меня отправили дальше, к следующему медпункту. Это был холодный мрачный дом, где раненые и больные валялись, как беспо­мощные черви, на охапках соломы. Волынская лихо­радка. Их стоны и крики заставляли меня прекра­тить свои размышления. Я вставал и выходил на улицу. Ночной ветер свистел в сучьях деревьев. Я испытывал какое-то удовлетворение, что заболел и мог теперь сколько угодно спать. И мечтал только об отдыхе. Но судьба вновь призвала меня к терпе­нию и заставила действовать.

На санях мы приехали в Малоархангельск. Нас положили на плащ-палатки и оставили мерзнуть на морозе. Затем погрузили на грузовик и отправили в Поныри, а оттуда мы уже ехали в вагоне русского санитарного поезда. Было тепло от печки, которую топили углем. Мой сосед рассказывал о своих пере­живаниях, а я лежал в полусне, в полной апатии и думал. Мне казалось, что все произошедшее было всего лишь результатом игры со мной властей, как с футбольным мячом.

На вокзале в Орле мы пересели уже в другой поезд. Я занял место в купе и только тут, узнав, что этот санитарный поезд направляется в Варшаву, за­плакал.

День за днем, ночь за ночью поезд мчался по белой заснеженной равнине. Брянск. Смоленск. Минск. Это были этапы на пути к родине. Мы выгру­зились в Острув-Мазовецке и прибыли в промежу­точный лазарет24. Там прошли дезинфекцию, вымы­лись, получили чистое белье и улеглись на кровати. Все. Теперь больше мы уже не будем мерзнуть и го­лодать на позициях. Можно было сколько угодно спать. Это не укладывалось в наших головах. Слов­но осуществились лучшие мечты. Ведь мы знали только землю, покрытую снегом и льдом. И испыты­вали перед ней постоянный страх. Тоска по родине нападала на нас. И в то же время, как это ни стран­но, мы хотели бы вернуться назад, в Россию. «Вне­запный страх охватывал нас при воспоминании о всей красоте и благополучии на нашей родине. И мы оглядывались на Россию, на этот белый зим­ний ад, полный страданий, лишений и смертельной опасности. Мы не знали, что делать с нашей жиз­нью. Мы боялись возвращения домой и чувствовали только вызванные непрерывным пребыванием под огнем воинственные опустошения в нашей душе». Я не мог заснуть и лежал, бодрствуя далеко за пол­ночь, слушая музыку по радио и вспоминая прошед­шие месяцы. Это было полугодие, которое казалось мне десятилетием. Снова мне предвиделся штурм Щигров и отступление из Валово, адвент и война в условиях жгучего мороза. Ночью я внезапно услы­шал после тихой джазовой музыки начало 1-й сона­ты Бетховена и, внимательно слушая эту торжест­венную мелодию, снова и снова вспоминал о той жизни, которая осталась за порогом войны.

Так проходило мое возвращение домой.

Но пока в моей жизни еще не было ощущения чего-либо стабильного. Я все еще находился на пу­ти из польской зимы и оттепели в раннюю весну своей родины. Из окна поезда, куда нас посадили, я видел леса и горы, которые любил, чувствовал за­пах пашни, аромат лугов и ощущал спокойствие ми­ра. Во Франкфурте-на-Майне закончилась моя по­ездка по чужим западным странам. Наконец-то я мог спать в своей кровати.

В Страстную пятницу я стал записывать первые впечатления от приключений в России. Однако я не мог найти им завершение. Но, как рассказчик, не видел пока другого пути, кроме самоубийства. Да, я прошел жизнь, в которой ничего не приобрел, но многое потерял. Но так мне предсказали звезды.