ВОЛЬФЗАНГЕР ВИЛЛИ - БЕСПОЩАДНАЯ БОЙНЯ ВОСТОЧНОГО ФРОНТА Страница 15

Снова и снова читал я свое страстное обвине­ние, и все же каждое слово казалось мне теперь ошибочным. В игре, иронии, ожесточении и безна­дежности еще раз открылась мне вся опасность войны. Однако я мог проклинать ее, ненавидеть и отрицать только в дороге. Я должен был снова учиться говорить «да» в своем абстрактном ниги­лизме. Иначе я не мог продолжать жить.

Войну можно было расценивать только так.

Она могла уничтожить человека, миллионы страдали и умирали. Ни захват территорий, ни кре­стовые походы ее не оправдывали. Это было пре­ступное безумие. Война открывала свои апокалип­сические черты. И в то же время в ней была какая-то космическая необходимость. Я испытал чувства величия и героизма, которые проявлялись даже в агонии наших солдат. Но здесь не имелись в виду ни товарищество, ни жертвенность, ни боевой дух, ни героизм и не исполнение долга. Нет. Каждый умирал тогда, когда это было ему предназначено, и кто имел право на собственную смерть. Если нахо­дились люди, которые стремились к смерти на вой­не, то, следовательно, война имела шанс на свое существование. На ней я испытывал как тоску по родине, так и магнитную силу притяжения к смерти на заснеженных просторах России.

Смерть была завершением всего, последним порогом жизни, концом всех разногласий, которые мало кто понимал, последней необходимостью. Возвращение домой было такой же необходимо­стью. Война потрясает или воодушевляет. Безбож­ник молится, верующий проклинает Бога, благочес­тивый углубляет доверие к нему. Он понимает войну как время собирать камни, идти к новой системе мира. Подобное происходило и со мной, хотя я и не понимал этого.

Это должно было так быть.

Я продолжал свое раздумье.

Камень, цветок и животное произошли на той же основе, что и человек. То же создание Бога, как и человек: таким образом, мировую войну можно расценить для человечества как землетрясение в горах, град, уничтожающий посевы, эпидемию у жи­вотных, различные трагические события, стихийное бедствие, космическое происшествие. Весы душ и

предметов пытались прийти в равновесие во вре­мена, в которые происходили войны.

И если все созданные мною изображения и мысли не давали ответа на то, что происходило в моей душе, то все равно в войне должен был быть какой-то смысл. Иначе я был бы потерян.

Таким образом, я спасал себя, создав иллюзию космической и человеческой необходимости войны в полумраке моей души. Утром в день Пасхи я, пе­чальный солдат с разбитой душой, гулял в парке с расцветающими крокусами, фонтанами, вдыхая аромат дождя и слушая пение дрозда. И предался воспоминаниям. Мне мерещились красота молодо­сти, дружба, любовь. Я путешествовал по морю. Мимо меня на экране моей души скользили кадры мучительно-прекрасного фильма. Я вел долгие раз­говоры и пил вино. Я много писал, читал и все же не находил для себя никакого пути.

Когда я вернулся домой25, меня не оставляло чувство, что я живу где-то в перерыве между путе­шествиями. Так счастливо и беззаботно я жил и был благодарен своей участи, помиловавшей меня. И в то же время во мне все время росла тоска по Рос­сии.

Таким образом, я готов был вновь отправиться в путь, как только поступит приказ. Я был солдатом, й прежде чем все прелести свободы и мира открылись бы для меня снова, я мог мыслить только как сол­дат, и не должен был иметь собственного мнения.

ПУТЕШЕСТВИЕ В РОССИЮ Поездка на восток

С добрыми предчувствия­ми я начинал свою поездку на восток26, рассматри­вая ее как приключение, в котором я играл трагико­мическую роль. Война и русский поход больше не пугали меня. Поскольку я все равно ничего не мог изменить, эта поездка не огорчала меня. Я просто спокойно ждал, что еще предпримут со мной могу­щественные власти.

Когда мы подъехали к русской границе, я был поражен, увидев после суровой белой зимы цвету­щий зеленый роскошный ландшафт Украины. Как в какой-то чудесной идиллии лежали многочисленные деревья у холмов. На лугах сохло сено, но до сбора урожая было еще далеко. Вишни пока не цвели, да и зелени было маловато.

Мы вели цыганский образ жизни. Всюду, где по­езд останавливался, товарные вагоны, железнодо­рожные пути, вокзалы образовывали наш мир. Мы ехали в хорошем пассажирском вагоне, высыпались на его полках. Вагон стал нашей второй родиной. Рассуждали о поэзии и музыке, уровне жизни и сво­боде воли и отмечали маленькие праздники своим вином.

Вновь и вновь мимо окон вагона пробегали хол­мы и бесконечные поля, небольшие пятна лесных полос показывались крайне редко. Мы видели плен­ных, работавших на железнодорожных путях. Было и много красивых женщин, которые ворочали здесь камни и таскали шпалы. Эти сцены мучительно на­поминали нам мрачное время нашего пребывания на фронте. Но в общем-то мы рассматривали наше путешествие скорей как развлекательную поездку с многочисленными пикниками, удивляясь красоте пробегающего мимо мира, покачиваясь на полках вагона.

Таганрог. Я сидел у окна и писал. Остальные мои спутники спали. Я один бодрствовал в вагоне, внимательно прислушиваясь к их храпу и стонам.

За окнами вагона лил дождь. Женщины шли по мосту, какой-то старик просил хлеба. Странная от­чужденная жизнь проходила в утреннем полумраке мимо меня.

Чем дальше на восток, тем меньше становилось холмов. Я ощущал себя под чужим небом в далекой стране, в предчувствии смерти, в полном одиноче­стве, только с Богом и самим собой. Ландшафт на­вевал на меня какую-то печальную задумчивость, хотя за окнами вагона все было прекрасно. Насту­пило лето, земля оделась в зеленый убор, небо бы­ло голубое, повсюду цвели мак, рапс и вика.

Когда мы проезжали города, я оценивал их ар­хитектурную и культурную ценность. Но больше чем природа и архитектура меня занимали планы нашей страны о построении здесь нового мирового поряд­ка. Русская земля чем-то сковывала меня. Она была как видение. Поля были покрыты сорняками, посе­вы не убраны. Россия за это время не изменилась. Незаметно струился песок в ее песочных часах. Земля, подчиняясь закону сезонных перемен, рас­цветала, покрываясь летом свежей, сочной зеле­нью, загоралась огнем по мере наступления осени и навевала скуку в период дождей. Зима закутывала почву в снег, мороз крепчал и слабел с уходом с не­бес луны. Однако поля, холмы и леса никогда не из­меняли своего лица.

Человек был здесь чужим, всего лишь гостем. Он мог лишь пахать черную землю, растить и уби­рать урожай. И так целые столетия. Он не жил ду­шой этой страны, ее красотой и богатством. Он не в своем деревенском доме, не в чистом поле и лесу, не в бедности и скуке степей, северных болот и дев­ственных лесов, ни в гигантских городах не находил своего убежища, а жил как бы на мосту между не­бом и адом, в отъезде и возвращении. В страдани­ях, тоске и готовности ко всему проходила его не­долгая жизнь и из поколения в поколение формиро­валась его личность.

Нашествие Золотой Орды, война Наполеона, пожар Москвы и бегство корсиканца, турецкие вой­ны и борьба против японцев едва задели основу страны, сущность ее природы и ее многовековую историю. Земля пила ее кровь, поглощала трупы, но пашни и леса с покрывающим их мхом и сожженные деревни снова возрождались из небытия. Деревья были быстро распилены и разрублены топорами, дома восстановлены и обмазаны глиной, словно пытались укрыться от гнева Бога. И только церкви с их византийскими куполами, возглавляемые наме­стниками из Греции и Византии, врезались, словно печати, в природный ландшафт. Довольно часто они представляли собой безобразные многокупольные строения, но христианство умело изображать их в совершенно ином, роскошном виде, так же как и проникать в душу людей. Шаманы, демоны и гномы из сказок жили в сердцах людей. Однако царский орел не удержался на Руси. Советы разрушали не только церкви и не только превращали полоски земли в бесконечные пашни. Земля стала властво­вать над людьми, которые уже не имели на ней при­надлежащего только им дома, да, в общем, и своей родины. Крестьянин сидел в доме, заливал кероси­ном лампу, тяжким трудом растил хлеб, не утруждая себя внесением в нее удобрений. Мужик был основ­ной фигурой в этой стране. Сама же она не имела никакой истории. Только при дворе царей сущест­вовал фальшивый всемирный театр. Только земле­владельцы и князья имели доступ к культуре, а ма­шина нового времени перемещалась в города, куда толпами бежали крестьяне в поисках работы. Начи­нался век рабочего класса. Рабочий имел жалкое пристанище, жил в нищете, но в душе своей вечно оставался землепашцем.

Гордые женщины и сильные мужчины Украины, такие, как казаки на Дону, любили свою землю так же, как калмыки и татары у себя дома. Земля кор­мила их; они плоть от плоти принадлежали ей. Но не большим городам, где они жили в смятении душ и не находили никакого покоя среди рабов и тиранов, убийц и святых, глупцов и пророков. Таким обра­зом, они так никогда и не слились с массой город­ских жителей и жили в городе как в бесконечном сне. Анархист в своем презрении, нигилист в на­смешке и ненависти жили наряду с неповоротливым крестьянином и подчиненным рабочим. Брат покор­ного и верующего стал фанатичным разрушителем церквей, пессимисты и фаталисты критиковали и презирали соседа. Как менялся климат, так изме­нялся и народ.