Эдуард Нордман - Не стреляйте в партизан… Страница 15

   – До фронта, считай, тысяча километров. Надо воевать здесь, в тылу врага. Один партизан может сделать то, что не под силу целому батальону или полку. Подорвешь эшелон с танками или боеприпасами, уничтожишь железнодорожный мост – посчитай, сколько жизней солдатских спасешь на фронте.

Судили-рядили… Думы тяжкие у каждого о Родине, о семье, о себе. Мы, молодые, как-то легче относились к жизни. А вот пожилые терзались больше. Но 23 сентября состоялось партийное собрание отряда, и большинство (десять человек) проголосовало за то, чтобы обязать коммуниста В.З. Коржа вести отряд к линии фронта. В ответ Корж отрезал:

   – Меня обком партии оставил в тылу врага. Вы что, выше обкома?

Однако споры в отряде не утихали. Бродил народ. И в середине октября Корж с болью в душе отпустил еще одну группу людей за линию фронта. Ушли В.А. Морозов, Ф.И. Положенцев, И.А. Сидорович, А.А. Гусев, П.И. Павлов, К.И. Конушкин, Т.Н. Шардыко – все люди уже немолодые, руководители областных организаций.

Ушли с ними С.А. Полонников, С.И. Тронов – недавно появившиеся в отряде окруженцы. Их-то понять еще можно было, они рассчитывали вернуться в свою часть. Важно было и то, что многие ушли и забрали свои автоматы. Осталось их у нас в отряде только три.

В тылу врага над тобой нет прокурора, нет судьи, нет военного трибунала. Ты сам себе и судья, и прокурор, над тобой только твоя совесть. От совести не спрячешься, не убежишь, не уклонишься. Она всегда с тобой, это высший судья. Вот она и диктовала каждому свое.

Федор Иванович Положенцев, работавший до войны заведующим отделом обкома партии в Пинске, потом снова вернулся к нам. В апреле 1943 года он стал секретарем Пинского подпольного обкома КП(6)Б.

В белорусском энциклопедическом издании «Беларусь у Вялiкай Айчыннай вайне 1941 – 1945» он значится как один из организаторов и руководителей партийного подполья и партизанского движения на территории Пинской области. Все это, конечно, так. Но тогда, в октябре 1941 года, Положенцев ушел из нашего отряда.

Кстати, после войны те, что ушли от нас с целью перейти линию фронта, оказались даже в более выгодном положении, чем мы, оставшиеся в глубоком вражеском тылу. По крайней мере, те, кто дошли. Ведь они, добравшись до Москвы и возобновив контакты с партийным и военным руководством, написали своеобразные отчеты о том, что делали. Потом эти справки стали чуть ли не единственными архивными документами, касающимися тех трагических месяцев.

Мы, находясь в лесах, в почти непрерывных боях и постоянном маневрировании, никаких справок, отчетов не составляли. И вообще бумаг не писали. Да если бы и писали, то отправить их за линию фронта не могли бы. А накапливать документацию такого рода в условиях, когда нет стопроцентной гарантии ее сохранности, не было смысла. Вдруг еще к врагу попадет.

Вот и получается, что в архивах очень мало документов, касающихся партизанского движения в 1941 году. Исключением в каком-то роде являются подмосковные партизанские отряды. Но они действовали в прифронтовой зоне, с ними легче было поддерживать связь. Да и формировались они зачастую на советской стороне фронта. Значит, составлялись нужные списки, издавались приказы.

А вообще-то в том, что о партизанах, действовавших в 1941–1942 годах в глубоком тылу врага, например в Беларуси, мало документов в архивах, больше всего виноваты мы сами. К «бумажной канцелярии» мы, откровенно говоря, относились не очень серьезно. Какие бумаги, мы же воюем! Не раз был свидетелем того, как В.3. Корж на просьбу подписать очередное донесение в Центр о проведенных операциях отмахивался: «Наше дело – воевать. Потом напишут другие».

И в самом деле, написано много. Но поскольку послевоенные исследователи работали на основании документов, то получалось так, что львиная доля написанного посвящена 1943–1944 годам.

Не секрет, что у некоторых мемуаристов, особенно у тех, кто прибыл в зону партизанских действий уже в 1943 году, получилось так, что и само партизанское движение, чуть ли не вся боевая и политическая работа против оккупантов началась лишь с их прибытием. Теперь и я сожалею, что не вел записей, хотя бы коротких.

Повторюсь, рассказывая о событиях того трудного времени, я никого не хочу осуждать. Как заметил кто-то из мудрецов, каждый может вынести ровно столько, сколько может.

Но, возвращаясь к уходу группы Положенцева, считаю нужным сказать, что в тот момент такое решение девяти товарищей не добавило оптимизма оставшимся в глубоком тылу. Скажу больше, никогда, пожалуй, наше настроение не было таким плохим. Но, к счастью, недолго. На следующий день в наш отряд влились десять новых бойцов из местных жителей.

В ноябре отряд насчитывал уже 80 человек, зимой – более 200. Вот еще одна красноречивая запись в дневнике Коржа, сделанная в декабре 1941 года:

«Сильный мороз, метель. Мы находимся в постройках. Немцы с полицией рыщут по деревням Нежин, Калиновка, Малые Городятичи и собираются к нам. Ведется ежедневная разведка. Народ все прибывает, правда, сырой материал, требует большой тренировки». Все эти деревни теперь входят в состав Любанского района.

В ноябре мы провели несколько смелых операций. И очень важных для нас, для населения всей округи. Дело в том, что о приходе зимы говорили не только мы. Полицаи тоже распространяли слухи, что как только выпадет снег, они по свежим следам выловят всех партизан. Корж решил упредить события. 4 ноября мы разгромили полицию в деревне Боровая Житковичского района, а 8 ноября – в деревне Махновичи Старобинского. Здесь нам помог местный житель Быков.

Чтобы не навлечь на семью Быкова репрессий со стороны оккупантов и их прислужников, мы, уходя, связали ему руки и вели перед собой, подталкивая прикладом винтовки. Жене посоветовали погромче голосить. С только что мобилизованными полицаями, не успевшими замарать себя, крепко поговорили и отпустили.

Некоторые попросились в отряд. С ними Корж беседовал отдельно. Потом тоже инсценировали насильственный увод. Партизаны, кстати, всегда удивлялись проницательности Василия Захаровича. Не было случая, чтобы он ошибся в человеке. Все, кого приняли в отряд, хорошо воевали в партизанах. И ни один из полицейских, которых мы отпустили, больше в полицию не пошел.

Наиболее удачная в 1941 году операция была проведена 12 ноября. Мы ее начали с полицейского гарнизона в Забродье (теперь это Солигорский район). Там была самая заядлая, как выражался Корж, полиция. Это они больше всего грозились перестрелять нас, как зайцев и куропаток, по первой пороше.

План нашей операции был довольно замысловат. Часть партизан должна была выступить в роли полицейских. Сделать это было несложно. Полицейских повязок у нас хоть отбавляй. Корж запретил их выбрасывать.

Было в отряде и несколько комплектов немецкой офицерской формы, взятой еще в штабном автомобиле. В одну из них предстояло нарядиться мне, чтобы сыграть роль немецкого коменданта. Дело в том, что я знал пару десятков немецких слов. Корж стал у «коменданта», то есть у меня, «переводчиком».

Операцию начали в шесть утра. Деревню окружили, партизаны с повязками полицейских на рукавах были посланы в дома настоящих полицейских. Их взяли без единого выстрела. Очень важно было и то, что из окруженной деревни не ушел никто из местного населения. Значит, о том, что происходит в Забродье, никто не сообщил соседним полицейским гарнизонам.

Забродских полицейских мы обезоружили, связали и увели по направлению к деревне Красное Озеро. Там «комендант и переводчик» (я с Коржом) направились прямо к старосте. Было 11 часов утра. «Комендант» скомандовал за десять минуть собрать всех полицейских в школе, потому что хочет с ними говорить. Те действительно собрались быстро.

«Комендант» через «переводчика» сначала их отругал, заявив, что они плохо воюют с партизанами, неправильно вооружены, и приказал идти получать новое оружие, которое лежит на телегах у сарая. Там наши партизаны уложили полицейских носом в землю и связали, как и забродских. Но двое бросились бежать. Их пришлось уложить меткими выстрелами.

Однако выстрелы услышали полицейские соседней деревни Особо и цепью двинулись к Красному Озеру. В километре от Красного Озера цепь остановилась. Осовские полицейские видели, что у забродских сараев толпятся люди, стоят подводы. Но кто это – полицейские или партизаны – рассмотреть не могли.

Нужно было немедленно принимать решение, и я в своей немецкой форме пошел навстречу полицейским. Корж поспешил присоединиться к «коменданту». Когда подошли ближе, я стал кричать на «немецком языке», размахивать руками. Как потом напишет Корж, «он говорил ни на каком языке, который был никому не понятен, просто болтал».

Это очень точное определение, потому что немецкого языка я не знал тогда, не выучил его и после. Но Корж все это «переводил» очень правильно: «Пан комендант приказывает быстро следовать сюда, пойдем на партизан».