Петр Сальников - Горелый Порох Страница 15

Комбат Лютов не хотел пугать бойцов трибуналом, ни стыдить присягой, не мог обещать ни наград, ни благодарных слов высокого начальства. Так уж вышло: после утреннего боя у артиллеристов, как и у самого пехотного политрука, не осталось начальства — ни командиров, ни комиссаров. И если солдатам уцелевшей батареи довольно было и одного лейтенанта Лютова, то сам Лютов нуждался в приказах и руководстве сверху, в прояснении обстановки и, конечно же, в ориентировке дальнейших действий. Не велика боевая единица — батарея пушек — «сорокопяток», но и она может стать силой только тогда, когда она организована и взаимодействует с другими подразделениями. После разгрома артбригады, ее штаба и комсостава, уцелевшая батарея нуждалась в переподчинении какой-либо действующей части, нуждалась, наконец, в снабжении питанием, боезапасами и горючим.

Комбат, испытавший все, что отведено человеку на передовой войны, ясно знал, что нужно для батарейцев, но трудно представлял себе, как все это осуществить на деле в столь сложный и роковой час. Лютов долго смотрел на берег, где работали его солдаты: еще по-летнему зеленая береговая дернина под лопатами огневиков, хоть и медленно, но порушно на глазах превращалась в черные зияющие ямы, где будут установлены орудия и укроются сами люди; тягачи загнаны в ольховые кусты и укрыты камышом, для маскировки; на осоковых кочках разбросаны скатки шинелей, противогазные сумки, котелки и прочий солдатский скарб; под раскоряшной дремучей ветлой скопилась группка раненых, которые не могли работать. Они, не стыдясь, постанывали и вволю матерились на судьбу… А на большой дороге все еще шли войска — танки, грузовики, цистерны, кухни, санитарные повозки, тащилась изможденная пехота. И странным казалось одно — не сразу было можно понять: то ли эта сила наступает, то ли отходит в тылы. На мосту через Зушу старшой переправы — раненый капитан — с горсткой бойцов-регулировщиков продолжал лютовать и на тех, кто отступал и на тех, кто продвигался к исходным рубежам для встречи с противником.

— Чтоб вас всех бомбежкой накрыло, мать вашу перемать! — оглашено орал он, но его никто не слушал — голос глох в реве моторов, и сила по-прежнему валила в обе стороны орловского большака.

Лютов, наблюдая, с тревогой подумал: «Да не дай-то бог!.. еще и самолетов». К вечеру по обе стороны от батареи стали окапываться отошедшие на передышку две неполные пехотные роты. Это обрадовало комбата, и он пошел познакомиться с их командирами, договориться о взаимодействии. Вернулся, однако, в еще большей расстроенности. Ротами командовали молодые лейтенанты недавно пришедшие с пополнением. Обстановки они не знали, связь со штабами своих батальонов утеряли, о полковом начальстве давно ничего не слышали…

Наутро, разрешив жечь костры, чтоб как-то бойцам подкормиться, и оставив за старшего на батарее сержанта Донцова, Лютов отправился в город. Везти его вызвался шофер донцовского расчета. В Мценске комбат рассчитывал разыскать хоть какое-то начальство и определить, в конце концов, судьбу батареи и ее место на оборонительном рубеже, который теперь действительно развертывался на реке Зуше, то есть за околицей города. В путь он отправился с уверенной надеждой на успех. Шофер Микола Семуха «подогрел» настроение комбата тем, что по дороге вдруг задолдонил понравившуюся ему строку из стихотворения: «Эх! Как хороши, как свежи были розы…»

Он повторял эти слова с каким-то внутренним придыхом и мотал головой, будто опьяненный всамделешним благовонием этих милых и удивительных цветов.

— Что, понравилось? — спросил комбат. Спросил больше потому, что ему самому нравилось и захотелось хоть еще разок вздохнуть душой.

— Это вроде как про любовь, что ли?… Не по войне эта милость, товарищ лейтенант, — раздумчиво, со вздохом проговорил Микола.

— И любовь, и розы тоже нуждаются в нашей защите, — высокопарно, опять же по-политруковски высказался Лютов.

— Да оно так…

На батарею комбат вернулся далеко за полдень. Вернулся ни с чем. Узнал он лишь о том, что на южной стороне города, на промежуточных рубежах от Орла к Мценску развертывали свои силы танкисты «хозяйства» Катукова и Лелюшенко — из резерва Ставки. Кто они — генералы, полковники или майоры? — он так и не дознался. А когда стал допытываться у самих танкистов, его приняли за шпиона — и пришлось Лютову выворачивать карманы и полевую сумку, доказывать документами: кто он такой на самом деле. Но больше помог шофер Семуха. Не жалея горла, матерясь во всю преисподнюю, он тыкал руками в иссеченный пулями и осколками свой тягач:

— На такой-то колымаге рази шпиены ездють? Разуйте зенки-та да мозгой шевельните — тогда и ясно станет, кто мы… Вот окунетесь в ту купельку крещенскую, — Микола выкинул руку в сторону передовой, — и с вас послетает святая одежка: тоже шпиенами обзовут. Спытайте судьбинушку, спытайте!

Обозлившийся шофер готов был доказывать свое целый божий день, но его строго осек сам Лютов, и тот послушно смолк. «Урал-ЗИС» стоял без единого стекла, с покореженными фарами, без правого крыла, щеристо зияли проломы в бортах, и все это убедительно доказывало — из какой «купели» только что выбрались и полухохол Микола Семуха, и сам лейтенант-очкарик. Танкисты, еще не горевшие в огне боев, с упредительной суеверностью отпустили артиллеристов.

Еще лише обошелся с комбатом комендант мценского гарнизона, куда, отчаявшись, решил обратиться Лютов. Комендатура располагалась в одном из казенных домов, с поколотыми вывесками, очевидно, недавно покинутом местной властью. Но принимал комендант не в доме и кабинете, а прямо в палисаднике с ажурной старинной оградой. Вынесенный наружу стол, в дубовой резной вязи, стоял в бетонном котлованчике недостроенного фонтана. Сидел комендант в италийском кресле с обезглавленным орлом над спинкой. За стоящим сбоку дощатым столиком располагались писарь-делопроизводитель и два лейтенанта-порученца. Рядом с фонтаном, у воротец подвального ангарца стояла «эмка», заляпанная грязной охрой для маскировки. У входа в палисад, у чугунной литой калитки дежурили на часах два стрелка-пехотинца и младший лейтенант, проверяющий документы у посетителей. Обочь бетонной опояски фонтана неровным полукругом толпились просители. Большей частью, определил Лютов, это были интенданты, медики и прочая обслуга действующих частей. Они были в различных званиях и чинах, но обращались они к коменданту подобострастно, с уничижительной просительностью, лишь бы добиться своего. На плечах коменданта от ветра и холода накинута плащ-палатка. Зашнуровка на шее не позволяла разглядеть петлицы и знаки отличия на них и потому всякий называл его, кому как сподобнее; но чаще всего полковником или подполковником — не ниже. Назойливее всех, без всяких экивоков и унижений, даже повышенным тоном говорил с комендантом лишь какой-то саперный начальник, требуя доставку взрывчатки к важным объектам города. Всех ошарашила догадка: значит, и этот, очередной городок России, обречен на сдачу противнику в разрушенном виде. Комендант выслушивал просителей с напускным хладнокровием, а иной раз не в меру горячился и тогда закрывал испитое лицо руками и слегка постанывал, будто у него что-то болело. Лейтенанты-порученцы писали под его диктовку приказы и распоряжения, и комендант, как говорится, с богом отправлял просителей, сам не веря в силу своих бумажных приказов. Когда дошла очередь до Лютова, он доложил по командирской форме обо всем, что произошло в недавних боях с ним и с принятой им под командование батареей.

— Ну и что, интеллигент? Что тебе надобно-то от меня?! — вдруг ни с того ни с сего вскричал комендант, оглядывая с ног до головы лейтенанта.

Комбат растерялся и не скоро нашелся, чтобы сказать о том, что ему нужно. Протерев очки, Лютов, наконец, заговорил о провианте, о снабжении батареи боеприпасами и горючим. Но, заметив, что комендант больше не слушает его, тоже повысил голос:

— Бойцы голодны! Зарядные ящики пусты! Моторы и баки сухи! — и, остепенясь, добавил: — Но батарейцы окопались на новом рубеже и готовы к бою. Можете проверить.

— Немец проверит! Идите, лейтенант. Да очки не потеряйте… Следующий! — и комендант приготовился выслушивать очередного просителя.

Нечего было рассказать комбату ни сержанту Донцову, ни другим огневикам батареи. В голове мозжило давно полузабытое словечко «интеллигент», которым презрительно его окрестил комендант мценского гарнизона… Да никто комбата ни о чем и не расспрашивал. Удачливее в том походе в город оказался Микола Семуха. Отпросившись у комбата, пока тот дожидался приема у военного коменданта, он смотался на своем «ЗИСу» к месту недавней бомбежки, где, проезжая раньше, заприметил разбитую машину, подобную своей колымаге. Сбив заводскую клепку, отсоединил нужное ему автомобильное крыло. Там же, неподалеку от другого грузовика подобрал непочатую стокилограммовую бочку с бензином. Умудрился здоровущий Микола и ее взвалить в свой кузов. На обратном пути завернул на покинутый огородишко с нетронутыми грядками и нарыл с мешок картошки. Такой трофей оказался самым подходящим, и солдаты не знали, как и благодарить находчивого шофера. Скоро от вновь раздутых костров понесло запашистым картофельным духом.