Петр Сальников - Горелый Порох Страница 16

— Немец проверит! Идите, лейтенант. Да очки не потеряйте… Следующий! — и комендант приготовился выслушивать очередного просителя.

Нечего было рассказать комбату ни сержанту Донцову, ни другим огневикам батареи. В голове мозжило давно полузабытое словечко «интеллигент», которым презрительно его окрестил комендант мценского гарнизона… Да никто комбата ни о чем и не расспрашивал. Удачливее в том походе в город оказался Микола Семуха. Отпросившись у комбата, пока тот дожидался приема у военного коменданта, он смотался на своем «ЗИСу» к месту недавней бомбежки, где, проезжая раньше, заприметил разбитую машину, подобную своей колымаге. Сбив заводскую клепку, отсоединил нужное ему автомобильное крыло. Там же, неподалеку от другого грузовика подобрал непочатую стокилограммовую бочку с бензином. Умудрился здоровущий Микола и ее взвалить в свой кузов. На обратном пути завернул на покинутый огородишко с нетронутыми грядками и нарыл с мешок картошки. Такой трофей оказался самым подходящим, и солдаты не знали, как и благодарить находчивого шофера. Скоро от вновь раздутых костров понесло запашистым картофельным духом.

— Как это ты схитрил-то, Микола? — льстиво, но как бы для блезиру, пытали солдаты Семуху.

— Как на войне, братушки: без пороху и пушка, что без пружины игрушка… Понимайте так.

Напекши картошек и наварив кипятку из зушенской водицы, отдающей пресноватой тинкой, солдаты справили немудреную трапезу и завеселели, будто с легкого похмелья. Помаленьку, словно не было и потерь, стали пробиваться байки да анекдотцы — про себя и про своих недавних командиров, про убитых или сгинувших без следа и слуху. Самые дотошные шутники брали и повыше, выражая беспокойство и тоску по большому, умному, овеянному легендами верховному начальству.

— А ведь кому-то, братцы, повезло! Где-то ведь командуют Ворошилов, Буденный, Блюхер и другие наши маршалы, — мечтательно затянул нуду один из раненых огневиков. — А тут, хоть бы на завалящего генерала глазком глянуть — одни лейтенанты да курсанты передовой правят.

— Блюхера-то ты, паря, не в ту команду зачислил, — перебил «мечтателя» другой солдат, видно, кто-то из знающих дело. — Его же расшлепали! Врагом народа оказался, сука. Заграничный шпион!

— Не он один… Таких целая шайка набралась: и командиры и комиссары всякие — все хотели Красную Армию супротив товарища Сталина повернуть. Слава богу, сорвалось, а то бы сейчас вместо немца они бы нас на Кремль погнали: штурмуй, учиняй новую революцию!..

— Обошлось, значит. Разоблачили гадов…

— Один сибирячок, кадровый, в седьмой батарее заряжающим служил, под Севском убило которого, так вот он верно сказывал: вся Сибирь и тундра сплошь заполонены шпионами и врагами народа. Почитай, в каждом доме либо шпион, либо враг народа таился, пока товарищ Сталин не распознал их… Вся тайга в колючей проволоке — белка не проскочит… Тех, кто поздоровее, на золото и уголек определили, а у кого кишка тонка — одни мозги ворочаются, а руки к работе не приспособлены, тех живо обучили пиле да топору — лес валят. А вовсе чахотошных к сосланным кулакам подселили — на обживание дальних земель… Россия-мать велика — всем врагам и шпионам товарищ Сталин дело нашел, всех в ежовы рукавицы обрядил…

— А какую ж работу командармам и комиссарам подыскали?

— Да их всех, почитай, к «вышке» определили. Чего с ними чикаться.

— Зря! Их сейчас бы к нам, на передовую. Узнали б Кузькину мать. Это им не тайга или пуля какая, если она даже по закону.

— Хрен редьки не слаще!

Привинтив крыло к своему «ЗИСу» и оставшись довольным своей работой, в разговор встрял шофер Семуха:

— Послухаешь вас, братцы, все вы — чистые енералы. Хоть в Кремль всех зови, в главный штаб, к товарищу Сталину на совет. А то он, бедняга, не знает что с кем делать, кого куда гнать: на фронт ли, в тайгу, или под казенную пулю ставить — в расход пущать.

— Ты, Микола, вождя не бедни. Он в своей Москве и без нас обойдется: наш сокол — не гол!

— Да ежели немец жиганет разок-другой, как под Орлом туранул нас, то и не обойдется, — просто парировал Семуха.

— Его, говорят, сейчас в Москве нет. Самолично фронты инспектирует — подсчитывает: где, чего, сколько не хватает. Может, и к нам наведается, да жратвы с патронами подбросит.

— На это дело у него сподручные генералы имеются. А сам-то, небось, в своем блиндаже над картами маракует: как немца обхитрить, Россию спасти.

— Раньше надо было думать об этом — и так сказать, — с тоской проговорил раненый солдат, перебинтовывая покалеченную осколком руку. — Всяк из нас вождь в сухой дождь!

— А мокро стало — под ложечкой засосало, — в лад раненому подлил маслица в огонек разговора шофер Микола.

Комбат Лютов, размякший от пеклой рассыпчатой картошки и зушинского кипятка с тинным запашком, сидел у капонира, вырытого для него, и как-то по-домашнему, по-учительски рылся в бумагах: читал и что-то записывал в растрепанный блокнот, то и дело поправляя очки, неуклюже сползавшие на самые крылья вздутых ноздрей. Полевая сумка валялась рядом, и из нее торчал расшитый, но давно не стиранный носовой платок. Увлекшись своим делом, он то отрывался от писанины и вострил ухо на усиливающуюся канонаду за Мценском, то пялился в небо, опасаясь внезапного налета вражеской авиации. Но, делая то и другое, он с дотошной разборчивостью и внутренней болью, соглашаясь в душе, а в чем-то и нет, слушал крутой и непривычный для себя солдатский разговор.

— Гитлер, он мудер, зараза: всю Европу сумел повернуть на Россию, всем железным капиталом навалился на нашу солому. А нашенские родные умники со штыками да саблей… вперед заре навстречу… с песней по жизни шагая, и все — за мировую революцию!..

— А вот — кто кого? — бабушка надвое гадала…

— Однако нашему Великому пока туже достается, чем Гитлеру…

— А может, товарищ Сталин по-кутузовски плантует Гитлера в Москву заманить и там прищучить его, как старик-фельдмаршал Наполеона?…

— Пока сможет, Гитлер Россию сгложет, — с явным недовольством и недоверием пробурчал в воротник раненый боец.

Эти слова от рядовых солдат Лютов за всю недлинную, хотя и жестокую войну слышит впервые и пораженно подумал: «Вот они какие? Вот как учит думать бойцов проклятущая война!» И словно в ответ себе, он опять услышал голос раненого:

— Как бы там ни было, братушки, великие вожди начали войну, а кончать ее — нам, солдатам. Хоть кровь из носу…

Комбата, будто взрывной волной, вскинуло на ноги.

— Прекратить разговоры! — вскричат он не своим голосом. — Прекратить!.. В тайгу захотелось, мать вашу… — словно в контузии затряслась его голова, соскочили к сапогам очки с носа, полетели из рук бумаги по изрытому берегу Зуши. — Мыслители мне нашлись.

Солдаты смолкли. Но тише не стало. За городом все лише нарастала канонада. Видно, завязывались новые бои. Передышка кончилась…

Не сразу одумался комбат от собственной ругани, а когда пришел в себя, ему стало мерзко от своих же слов. Насчет разговоров, он, может, был прав: такие привальные беседы и перепалки солдат о «политике» никому силы не прибавляли. Но пугать «тайгой» — зряшное дело. Оскорбительно для теперешнего фронтовика. Лютов понимал это и стыдился. Чтобы как-то заглушить стыд, он совсем не по-командирски стал упрекать солдат:

— Лучше бы орудия привели в порядок. Небось, и не чистили после боя. Или же письма написали — когда еще выпадет передышный час…

Солдаты помогли командиру собрать его бумаги, разлетевшиеся по берегу, и разбрелись по своим расчетам. Пушки чистить никому не хотелось. Никто не подумал и о письмах: судя по нарастающей канонаде, всем было ясно — недалек и их очередной бой.

— Командирам расчетов доложить о наличии снарядов! — скомандовал вдруг комбат, хотя он знал точно, сколько их.

Скомандовал так, из-за прихоти, для самоутверждения в роли командира, чтобы хоть как-то убедиться: послушаются ли его после нелепой нападки на их случившийся разговор.

Доложили. Снарядов, разумеется, не прибавилось: двадцать восемь на шесть пушек. По неполному подсумку на карабин оставалось и винтовочных патронов.

— Это не вошь — ни с чего не заведется, — сбалагурил кто-то из огневиков.

И подвоза ждать было неоткуда. Это понимали все батарейцы.

Почти неделю держался фронт между Орлом и Мценском. Танкисты и десантники из резерва Ставки, обладая свежим духом, достаточным запасом боевой мощи, остановили танковую армаду Гудериана и нанесли, может быть, впервые за все месяцы войны сокрушительный удар наступающему противнику. Так и казалось: вот-вот случится чудо, и фронт немецких армий будет прорван, хваленые солдаты Гитлера побегут назад, в свою Германию.

Комбат Лютов, воспрянув духом, теперь уже каждый день находил возможность проникать в город, пытаясь всякий раз добиться от гарнизонного начальства, если не места в наступающих частях, то хотя бы маломальского снабжения батареи питанием и боеприпасами. Такая «передышка», державшаяся лишь на неопределенности и бездействии, не утешала ни бойцов, ни самого Лютова. Безделье и неустойчивое положение в какой-то мнимой обороне терзали души солдат, держали их в нервозности, обрекали на бессилие и непричастность ко всему происходящему.