Василий Пальмов - Штурмовики над Днепром Страница 15

Устанавливаю самый выгодный, режим работы мотора: скорость – минимальная, набор высоты – один метр в секунду. На такой скорости ведомым трудно идти в строю, они нервничают, выскакивают вперед. Затем, очевидно, разгадав причину такого режима полета, начинают идти ровно. Хорошо,. что в воздухе нет истребителей противника. Сколько еще сможет работать мотор? За бортом холодно, значит, не перегреется, да и температура масла я воды пока в норме. А внизу, как и прежде, голая степь, припорошенная снегом. Говорят, зимой по ней бродят стаи волков. Но опаснее всего двуногий, фашистский зверь. Быстрее бы перетянуть линию соприкосновение. «Тяни, друг, не подведи!» – уговариваю, как человека, мотор. В его гуле улавливаю беспокоящие меня звуки. Вода стала горячее на пять градусов, стекла фонаря покрываются ледяной коркой, обзор ухудшается. Вот уже и знакомый ориентир – прежняя линия обороны. Наконец-то мы дома! Даже если сдаст мотор – сяду на своей территории. Теперь можно облегчить полет ведомым, увеличив скорость за счет снижения. Однако температура воды неуклонно растет. И в тот момент, когда до аэродрома остается рукой подать, мотор сдает. Винт еще вращается, и надо хотя бы на несколько минут продлить его действие. А внизу все изрыто и перепахано: это следы боев, ведь под Уттой гитлеровцы держали оборону. Справа площадка. Доворот – и посадка. Потихоньку подбираю ручку управления, стараюсь тянуть машину за счет запаса скорости. Перед самым носом вынырнула канава. Хватаю ручку на себя, самолет чуть взмыл, делает небольшую горку и энергично идет вниз. Хвостовое колесо, а затем и основные стукнулись о землю, крякнули амортизаторы шасси, машина побежала по травяному полю. Нажимаю на тормоза, и бег замедляется. Облегченно вздыхаю – кажется, пронесло. Надо мной заходят на посадку мои ведомые. Со стороны аэродрома вижу мчащуюся полуторку. Это Шура Желтова гонит, а над кабиной стоят двое: «доктор Карло» и полковой инженер Григин. Соскакивают и одновременно бросаются ко мне:

– Жив? Не ранен?

Шура ощупывает меня глазами, всматривается в лицо. Не найдя следов ранений, облегченно вздыхает и… отворачивается, вытирая вдруг набежавшую, словно от ветра, слезинку.

– Дотянул все-таки! – удивляется инженер, осматривая мотор.

– Дотянул! – устало улыбаюсь. – На минимальном режиме…

– Я всегда говорил: если летчик не растеряется и будет действовать грамотно, «ильюша» выручит. Живучая машина! – Григин восторженно хлопает по капоту. – Сейчас придет трактор.

На тракторе прибыли стартех Савичев и механик Николенко. Механик утешает:

– Ничего, товарищ командир, если третий раз обошлось – до конца войны обойдется. А самолет завтра будет в строю. За ночь мотор заменим.

Савичев тычет отверткой в побитые трубки водосистемы и ворчит:

– Кляты фрицы, бронебойными пуляли…

За ночь механики и мотористы звена Николенко, Сурин и Кресик под руководством техника Кащеева заменили мотор и опробовали его на земле. Утром я уже испытывал свой самолет в воздухе. Замечаний не было. После полета всем участникам «ночного штурма» от лица службы объявил благодарность. А через час снова вел эскадрилью в бой.

Спасибо вам, наземные труженики! Ведь вашими руками часто творилось чудо. Нелегко приходилось летчику, но не менее трудной была работа техников и механиков. Они сутками не уходили с аэродрома, в зной и в стужу готовили к полетам боевые машины. А когда случалось, что машина садилась на вынужденную или возвращалась на свои аэродром на последнем дыхании, техник и механик осматривали ее со всех сторон и принимались, казалось бы, за невозможное. В полевых условиях, без мастерских с их оборудованием, призвав на помощь смекалку, они лечили безнадежные моторы, латали продырявленные, в лохмотьях крылья. Остывший на морозе металл оставлял на руках ожоги, холодные ветры и жаркое солнце дубили лицо. Но гвардейцы Савичева, как называли в эскадрилье авиационных специалистов, тихо и скромно делали свое дело, возвращая жизнь стальной птице. Ордена им давали редко, чаще они получали медали да благодарность командира, а от летчика – крепкое пожатие руки и: «Спасибо, Саша! Коля, Миша…». Механик был первым помощником, первым другом летчика. Именно от него зависело, как будет вести себя машина в бою, не подведет ли в трудную минуту. И, как правило, механики оправдывали доверие и не подводили нас.

В первых числах января 1943 года наши войска освободили столицу Калмыкии – город Элисту. В освобожденном городе на каждом шагу виднелись следы злодеяний гитлеровцев. Были сожжены и взорваны основные здания, часто встречались свежие могилы расстрелянных. У городской библиотеки – пепел сожженных книг. А на аэродроме – груды ручных гранат, мотки. телефонных проводов. И разбитая зенитная установка, полуавтоматическая пушка «эрликон». Это наши летчики заставили ее замолчать. Как только эскадрилья приземлилась, меня срочно вызвал командир полка. Показал на карте квадрат.

– Вылетайте парой. Здесь идет танковый бой, надо подсобить танкистам.

В напарники я взял Павла Карпова. Мы знакомы еще по училищу, вместе участвовали во многих боях, хорошо понимаем друг друга в бою. Пришли в указанный район, а там – ни одного танка. Куда они делись? Впереди – пожары, это горят хаты в населенных пунктах. Значит, здесь побывал враг. Держим курс на запад. В пяти минутах полета от заданного квадрата снова населенный пункт в одну улицу. А на ней, от въезда до выезда, колонна крытых автомашин. По самолетам никто не стреляет. Может, это наши придвинулись вперед? Делаю холостой заход и снижаюсь, чтобы хорошо рассмотреть форму солдат. У гитлеровцев она мышиная, серая, у наших войск – защитная. Да и по технике можно определить, своя или чужая. На бреющем, чуть ли не задевая дымоходы домов, прискакиваем вдоль улицы. Но разве на такой скорости что-нибудь определишь? Павел Карпов точно повторяет все мои маневры, ждет решения ведущего. Как быть? Снизу – ни одного выстрела, хотя видел, как разбегались фигуры. Если свей – зачем им прятаться от краснозвездного «ила»? Эк, была не была, попробую из пулеметов. Даю напарнику сигнал: «Внимание, атакую!» – и перевожу самолет в пикирование. Стреляю на авось, без желания поразить цель. И – о, радость! В мою сторону справа несется цветная трасса огня. Вот тот случаи, когда не всегда плохо, если по тебе стреляют. Трасса-то явно немецкая! Ну, теперь держись, вражина! Бомбы и эрэсы ложатся в гущу машин, пушечные снаряды и пулеметный ливень обрушиваются на головы гитлеровцев. Они бросились врассыпную, некоторые машины пытаются вырваться из огня, но их настигают наши удары. Когда кончился боезапас, мы легли на обратный курс, В форточку кабины вижу разгоряченное, счастливое лицо Павла. Он поднимает к стеклу большой палец: поработали на славу! На земле мы жмем друг другу руки.

– Ну и задачка! – улыбается Карпов. – Я тоже во все глаза смотрю: свои или чужие? Все-таки не выдержали у фашистов нервы, выдали себя трассой.

В тот раз так и не удалось выяснить, где были те танки, о которых говорил командир, и для какого танкового боя понадобилось вызывать пару штурмовиков. В ходе наступления наших войск летчики все чаще стали сталкиваться с подобной ситуацией. Надо было срочно решать вопросы взаимодействия с наземными частями. Свои соображения по этому поводу мы изложили командованию полка и дивизии. Продвигаемся на запад. Очередной аэродром для полка – Сальск. Громко звучит – полк. А в нем-то осталось исправных всего… четыре «ила». Нас должны прикрывать истребители 148-го полка. А в нем – всего лишь один ЛаГГ-3. В ходе Сталинградского сражения, в условиях зимней непогоды авиация понесла чувствительные потери. Летчиков в полку стало больше, чем самолетов. Летчики сбитых и подбитых самолетов залечивали раны и снова рвались в бой. В район Зернограда под Ростовом мы вылетали парами или всей «армадой» – четверкой. Обычно нас сопровождал один истребитель – лейтенант Коля Максимов, на редкость общительный, неунывающий парень, балагур и весельчак. Но не только за это полюбили его наши летчики. В воздухе Коля был настоящим виртуозом. «Мал золотник, да дорог, – говорили штурмовики. – Такой „мессера“ и близко не подпустит».

Может, поэтому, решили мы, командование истребительного полка и прислало к нам Максимова. Но лейтенант поспешил нас разочаровать.

– Нет, ребята, меня к вам в наказание прислали, для искупления вины, – то ли в шутку, то ли всерьез объяснил Коля. – Возвращаюсь я недавно с задания и песни пою. Настроение – по высшей шкале, бой провел в норме. Надо сказать, это был мой восьмидесятый вылет! А за него что положено? Правильно, премия. Получу я ее и… Размечтался, одним словом. А шасси-то выпустить и забыл, притер свой «лажок» у «Т» на фюзеляж. Командование, понятно, за это пригрозило вместо премии отдать под трибунал. Спасибо техникам, упросили не принимать крутых мер, пожалеть мою молодость. Самолет пообещали отремонтировать своими силами. День к ночь работали. И я вместе с ними. А в полку осталось всего три машины. Пока мою восстанавливали, остальные вышли из строя: кто подбит, кто сбит. И остался я один на исправном коне. Облетал его, докладываю командиру. А он в ответ: «Иди-ка ты, Максимов, к штурмовикам. Увидишь, что такое настоящая боевая работа. Покрутишь карусель, перестанешь песни петь на посадке». Вот так я и оказался у вас…