Владимир Возовиков - Сын отца своего Страница 15

— Отчего он умер?

— От войны. Привез с фронта два ордена и еще осколок танковой брони в теле. Хирурги операцию не решались делать, но отец, говорят, настоял. Осколок сидел в шее, делал отца инвалидом… Стыдился он в тридцать лет получать пенсию. И машины любил…

Она сжала его руку. Ермаков взял ее ладонь и, забывшись, покачивал в своей.

— Почему ты военным стал?

— Понравилось, — усмехнулся Ермаков. — А если всерьез — после службы на границе решил. Насмотрелся и понял, что нам без хорошей армии дня прожить не дадут…

— А потом… после отца, как ты жил?

— Потом?.. Школа. Матери со мной трудно было. Она вышла за отца девчонкой и ничего не умела, кроме домашней работы. Переживала долго. Второй раз вышла замуж, когда я уже в седьмом учился… Не знаю, почему она его выбрала. Он был уже пожилой и краснорожий. Трезвым я видел его раза два — не больше. Заведовал какой-то базой, весь поселок называл его вором и пьяницей. Я, конечно, не судья матери, но и ненавидел же его!.. Бил он мать потихоньку от меня и соседей. Она молчала, но синяки не спрячешь… Один раз приходит, как всегда, налитый водкой, сует мне прямо в рот своей лапой горсть ворованных леденцов — честь оказывает. Я его по руке, он меня за волосы, трясет изо всей силы: «Брезгуешь, щенок, бьешь по руке, которая тебе кормит!» Швырнул в лицо конфеты, завалился в сапогах на койку. Я — в прихожую: там отцовское ружье висело и патронташ…

Полина охнула, остановилась.

— Не бойся, — усмехнулся Ермаков, — Одумался, пока ружье заряжал, а жаль…

— Тима!

— Когда его потом судили, многое размоталось. И как по поддельным накладным получал товары в городе, где раньше обретался, и как от суда скрылся, сменив фамилию и бросив семью, и как в нашем поселке товары с базы отпускал за взятки, и как с собутыльником своим сжег киоск, чтобы скрыть разворованное, а пожар на мальчишек свалил. И еще там кое-что было… Знаешь, Поля, по-моему, паскудство войны еще и в том, что она кое-кого из рода человеческого мельчит до предела. Герои, те добровольцами идут под пули, а вот такие паразиты, как мой отчим, в любые щели забиваются, чтобы уцелеть. И выживают… Когда его посадили, мать ко мне часто ходила, домой хотела вернуть — я ведь ушел после того случая. В профессионально-техническое — было такое в нашем поселке, а директором там фронтовой друг отца. Знал он нашу историю. Без лишних слов взял за руку, привел в интернат, познакомил с ребятами, а с утра — на занятия. Даже в школу сходил и все уладил сам… Домой я так и не вернулся больше. Плохо это, наверное, только не мог простить матери второго муженька.

— А теперь?

— И теперь. Понимаю, все понимаю, но сидит это во мне, и, видно, ничего не поделать.

— Нельзя так… Ну ладно, а в ПТУ?

— Что в ПТУ? Почти тот же детдом, ты знаешь.

— В детдоме у меня остались самые близкие люди.

— Меня ребята поначалу колотили.

— За что?

— Замухрышкой рос, сдачи не умел дать. Она засмеялась:

— Эх ты, чемпион гарнизона!..

— Слушай, Полина. — Он остановился. — Скажи правду, я вчера большим негодяем выглядел? Только правду.

Она долго молчала. Ермаков ждал.

— Ладно, спортсмен, езжай. Только возвращайся победителем. А впрочем, не настаиваю: как выйдет…

Уже в поезде он с удивлением отметил: ему самому безразлично — вернуться победителем или побежденным. Значит, победы ожидать нечего.

6

Сборы спортсменов внезапно прервали через двое суток. Утром начальник сборов, седоватый майор с фигурой юнца, вместо порядка работы объявил:

— Немедленно разъезжайтесь в свои части. Устраивайтесь как хотите, но чтобы через час каждый из вас ехал, летел, скакал — все равно, только бы двигался со скоростью не менее семидесяти километров в час.

— А в чем дело? — заикнулся кто-то, но майор оборвал:

— Военные люди таких вопросов не задают.

Ермаков торопился в гарнизонную гостиницу за чемоданом, когда его окликнул знакомый капитан-артиллерист из команды тяжелоатлетов:

— Погодите, Ермаков! Нам с вами по пути, а я на своей «Волге». Вместе махнем…

Взяли еще двух попутчиков — сержантов срочной службы…

Желтая, с редкими пятнами зелени, равнина уходила в бесконечность. Черные маленькие жучки, словно пули, били изредка в ветровое стекло, оставляя на нем чуть заметные желтые брызги. Слева в знойном мареве плавали буроватые округлости степных холмов, впереди и справа над затянутым грязноватой дымкой горизонтом парили тонкие серебряные пики гор. Уже полчаса стрелка спидометра держалась за цифрой «100», но горы ничуть не приблизились и даже вроде отдалились. Чем упорнее смотрел на них Ермаков, тем прозрачнее они становились, очертания их растворялись в небе, и надо было отвести глаза, чтобы потом, глянув вдаль, убедиться: горы — живая реальность, а не мираж.

— Интересно, чего нас разогнали? — нарушил молчание один из сержантов. — Может, какой международный кризис? По газетам вроде не слышно.

— Самые скверные кризисы начинаются в тишине, — ответил капитан, не поворачивая головы.

Сержанты примолкли. Молчали и офицеры, погруженные в свое. Короткий разговор в летящей по степи машине переключил мысли Ермакова на взводные дела: он пытался вспомнить прорехи в боевой подготовке экипажей, не находил их, и все же душа болела. Отчего она болит? Техника исправна. Стрельбы, вождения, тактико-строевые занятия в составе взвода прошли нормально… Механик-водитель Зайцев?.. Вечно он перестарается, этот Зайцев! То машину чуть не угробил на тактическом занятии — повел с поломкой, чтобы только экипаж не отстал в атаке. Хорошо, комбат оценил его добрые побуждения и не позволил отстранить от должности. То, выручая Стрекалина, вызвал огонь на себя. А теперь вздумал рекорд поставить на полосе препятствий, руку вывихнул. «Неужто я научил их стараться не в меру?..»

Зайцев еще не выписан из госпиталя, и вояка из него никудышный, но только ли из-за него тревога в душе? Нет и нет! Просто тебе надо сейчас в свою роту, которая теперь, быть может, поднята по сбору, — и тогда все пойдет хорошо и правильно, а пока тебя нет там, кажется, будет неладно.

Накатанный твердый суглинок желто-серой лентой летел под колеса с бетонным гулом, редкие встречные грузовики только изумленно и весело ахали, бесформенно мелькнув в боковом стекле. Наверное, состояние капитана было еще тревожнее, потому что его ждала целая батарея.

Контуры горных вершин стали четче, теперь они уже не парили над полосой дымки, а прочно опирались на массивные тела гор. Ермаков вспомнил, как весной с отрядом альпинистов гарнизона поднимался на одну из тех серебряных вершин и где-то у самой границы снегов, на лугу, залитом звонкой пузырящейся водой, увидел странные цветы среди голых камней. Они походили на маленькие светлые кораллы и в первый момент показались невзрачными после ярких лилий, тюльпанов и маков, оставшихся далеко внизу. Но только в первый момент. Ермаков никогда не видел их прежде, однако узнал сразу и нарвал букет. Цветы стояли на его окне в стакане с холодной водой. Игорь Линев, увидев их, пошутил: «Откуда такие рогульки? Лучше купить не мог?» «Не мог», — ответил Ермаков, не вдаваясь в пояснения. «Что ж, подари Полине — она и таким будет рада от тебя». Ермаков смолчал.

Теперь-то подарил бы их непременно. Подарил бы Полине, а все же хотелось принести их Рите, хотелось после стихов, прочитанных ею на берегу. Прочитанных так, словно написаны они для нее…

Те цветы Ермаков отнес начальнику штаба полка, случайно узнав о его серебряной свадьбе. «Эдельвейсы? — удивился подполковник, держа цветы на ладони. — Дорогой подарок, но принять его не могу. Дарить эдельвейсы женщине вправе тот, кто сам их нарвал. Отдайте своей девушке». — «У меня нет девушки». — «Тогда отнесите к памятнику…»

Ермаков положил эдельвейсы к памятнику павшим на войне однополчанам. К вечеру они исчезли — наверное, убиравший территорию дневальный решил: такие невзрачные цветы недостойны лежать на граните, где высечены имена героев. Люди слишком часто принимают за красоту яркость…

Через два часа бешеной гонки Ермакову почудилось темно-зеленое пятно у горизонта — то могли быть тополя, окружающие военный городок, который лежал на возвышенности. Сержант внезапно воскликнул:

— Смотрите, вон, слева!..

Ермаков повернул голову. Далеко в степи пылила большая колонна, перекатывая через китовую спину увала. Еще дальше угадывалась другая.

— Танки, — сказал Ермаков уверенно.

Он знал: именно там лежат маршруты батальонов в район сбора. Да и вихри пыли, взметенные танковыми вентиляторами, не могли его обмануть.

— Если ваши мастодонты повыползали, то и наши пушки теперь на колесах, — отозвался капитан. — Ах ты черт, опоздали!

— Товарищ капитан, — заволновался Ермаков. — Сейчас будет проселок налево. Подбросьте, а? На «Волге» мы их обязательно перехватим: дороги тут всюду одинаковые и особо крутых мест нет. Мне бы за любой батальон зацепиться — там доберусь… Ну что вам стоит?!