Богдан Сушинский - Жестокое милосердие Страница 18

— Здесь и в самом деле обучается немало людей, которых вы не встретите на полигонах и в полевых фридентальских лагерях. Но об этом я попрошу рассказать самого Скорцени.

— Думаете, обер-диверсант рейха станет тратить на это время? — неуверенно сказал Курбатов.

— Мы никогда не считаемся со временем, когда речь идет о подготовке очередного диверсанта-элитария.

— Это вы обо мне?

— Не заставляйте напоминать вам, Курбатов, о вашем княжеском титуле. Кстати, замечу, что русский династический совет уже проверил законность владения вами этим титулом и подтвердил его.

— Лично я никогда в этом не сомневался.

— Мы тоже. Просто с особенной тщательностью мы проверяем именно тех людей, титулы которых ни у кого сомнений не вызывают.

— Итак, мой титул сомнения не вызывает. Что из этого следует?

— Что теперь вы должны вести себя так, чтобы никто не сомневался: перед ним — князь, причем из древнего рода, корни которого прослеживаются от династии Ярослава Мудрого.

— Так далеко в корни рода я, признаюсь, не проникал, — слегка растерялся Курбатов.

— За вас это сделали знающие люди. Напомню, что одна из дочерей этого великого князя, Анна, в свое время была королевой-супругой и матерью-королевой Франции. И когда встанет вопрос о возрождении всероссийского или украинского престола, а возможно, и о царстве Сибирском, то почему бы не вспомнить о некоем князе Курбатове?

Полковник удивленно повел подбородком: ничего подобного услышать от Штубера он не ожидал.

— Даже не предполагал, что за этими рыцарскими стенами умеют заглядывать столь далеко вперед.

— В политике это называется «эвкалиптовой дипломатией». Рассчитывать на тень от эвкалипта можно, если не ошибаюсь, лишь через сорок лет. Но, чтобы когда-нибудь насладиться этой тенью, высаживать эвкалипт посреди пустыни нужно уже сейчас, причем немедленно.

17

…Наконец ливень утих. Под порывами ветра деревья отряхивались от тяжелых капель, словно только что вынырнули из речной глубины.

Первые, совершенно неожиданные и какие-то неестественно оранжевые, словно преломленные через кровавое зеркало войны, лучи солнца зарождались под оглушительную канонаду грома. Залп — затишье, залп — и снова ошеломляющая, вызывающая необъяснимую тревогу, тишина, сквозь которую лишь через несколько минут начинает пробиваться разноголосица лесной кроны.

Беркут прислушивался к ней с особым вниманием, пытаясь уловить отдаленное эхо автоматных очередей, взрывов гранат, людских голосов — словом, чего-либо такого, что свидетельствовало бы о стычке его бойцов с фашистами. Они ушли на задание поздним вечером, получив приказ вернуться к восьми утра. Но часы уже показывали четырнадцать тридцать, так что давно пора было бы завершить свой рейд. Что же могло произойти, какие обстоятельства задержали их?

Оставив пост по ту сторону скалы, Арзамасцев неуклюже, словно разбуженный посреди зимы медведь, подошел к кабине, открыл дверцу, снял с себя дождевик и, протерев его рукавом лобовое стекло, уселся рядом с Беркутом.

— Чего ждем, лейтенант? Пока придут и повяжут? До села три километра, было бы все на мази — они бы уже трижды сходили туда и назад. Думаешь, что они такие храбрецы-герои, что даже в гестапо, или хотя бы во вшивой полиции, языки им не развяжут?

— Что ты предлагаешь? — задумчиво спросил Андрей.

— А что тут можно предлагать? Бросаем к чертям эту железку, — кивнул в сторону машины, — и смываемся.

— Риск есть, ты прав. Но уходить пока не будем. Они могут отсиживаться, чтобы переждать ливень. Давай пройдем километра полтора в сторону села и часик подождем. Даже если немцы сунутся сюда, мы заметим их намного раньше, чем могли бы, сидя в кабине. К тому же появится возможность маневрировать.

— Да не будет уже этих ребят, лейтенант! И дело тут не в германцах. Просто ушли твои поляки к чертям. Их трое, оружие есть, это их земля… Что им делать в нашем Союзе, за границей? А здесь они пристанут к любому отряду, или создадут свою группу. Что касается этого сосунка, отпрыска королевского рода, то он мне вообще не понравился. С первой минуты его появления у машины.

— Я сейчас о другом думаю: все-таки наш побег удался. Те, с кем свела нас судьба в том эшелоне, до сих пор терзаются муками плена, многие уже, наверное, погибли, многие истощены. А мы с тобой вырвались на свободу, завладели оружием и идем к своим, по существу, с боями.

— Ну, бои — это уже на твоей совести. Мы могли пройти Польшу вдвое быстрее, не рискуя головами возле каждого хутора.

«Нет, очевидно, до конца нашего рейда до Днестра мы так и не поймем друг друга, — испытующе взглянул на него Беркут. — Почему? Да потому что этот человек все еще не желает чувствовать себя солдатом. Потому что стычки с врагом, из которых они, кстати, до сих пор выходили с честью, все еще вызывают в нем страх, вместо того чтобы вызывать прилив мужества».

— Будь я твоим командиром в армейской части, я бы лишил тебя звания ефрейтора, — спокойно, негромко проговорил Беркут.

— В этом я не сомневаюсь.

— Не из вредности, а из-за того, что звание-то все-таки особое. Оно означает: отличный, знающий службу солдат. Ты же солдатом так и не стал. В мирное время это еще было бы как-то объяснимо, а в военное не имеет ни объяснения, ни оправдания.

— Тебе, Беркут, никогда не приходило в голову, что я вообще давно забыл, что когда-либо был этим самым ефрейтором? — желчно улыбнулся Арзамасцев. — Причем забыл с того самого момента, когда попал в плен. И если бы не ты, лейтенант…

— В плен, хочешь сказать, сдался добровольно? — перебил его Андрей. — Только откровенно, я на тебя не настучу.

— А насильно в плен не берут. Или руки вверх, или ноги врозь. Ты-то, конечно, и в плену ни на минуту не забывал, что являешься лейтенантом. А как же: не портянка солдатская — офицер. Хотя наверняка тебя уже давно вычеркнули не только из офицерских списков, но и из списков живых.

Первым желанием Беркута было отреагировать мгновенно и резко, однако он помнил, что сам затеял этот неприятный для Арзамасцева разговор, поэтому пригасил свои эмоции и только потом сказал:

— Приказ о разжаловании мне не оглашали. И пока мне его не огласили, я остаюсь в звании лейтенанта, таков порядок во всех армиях мира. Ну а что касается списков живых… Главное, чтобы мы сами себя не вычеркнули из этих списков — и военнослужащих, и живых. К сожалению, слишком многие из нас, кто оказался в эту войну в солдатских рядах, поспешили повычеркивать себя из списков и солдат, и живых, и, что самое страшное, — из списков людей. Однако на этом будем считать наш философский диспут закрытым. На пост, ефрейтор Арзамасцев. Вести наблюдение за всеми подходами к нашей стоянке. Через час сменю.

— Какой, к чертям, пост?! — проворчал Кирилл. — Кому он здесь нужен, твой пост?

Нехотя открыв дверцу, он лениво, демонстрируя явное нежелание выполнять приказ, ступил на подножку и вдруг воскликнул:

— Там стреляют, лейтенант!

— Слышу! — Беркут схватил стоявший в углу, за сиденьем, автомат, подцепил к ремню подсумок с тремя гранатами, четвертую, лежавшую на сиденье, сунул за ремень и, рассовав по карманам и голенищам запасные магазины, выскочил из кабины вслед за Кириллом.

— А ведь палят в той стороне, куда пошли наши, — вновь прислушался Арзамасцев. — Хотя и слишком далековато, село расположено ближе. Предлагаю пройтись в том направлении.

— Для начала возьми пулемет и затащи его вон на ту скалу, что справа от машины. Возможно, в конце боя он нам пригодится.

— Вполне допускаю, потому что палят, как на бородинских редутах.

Однако не успели они пройти по раскисшей каменистой гряде и двухсот метров, как выстрелы затихли. Беркут и Арзамасцев переглянулись. Прошли еще немного, прислушались: ни выстрелов, ни криков. Пробившееся между двумя грязновато-серыми тучами солнце тянулось к земле такими жаркими лучами, словно истосковалось по собственному теплу, и, согретый им, постепенно оживал и возбуждался, приобретая все новые и новые голоса и звучания, птичий хорал.

Откуда-то издалека зычное послеливневое эхо донесло крик паровоза, а вслед за ним — мерное постукивание колес. Заговорил о немирских, хотя и вполне земных, делах осипший колокол, висевший на небольшой, впервые увиденной Андреем на польской земле, православной церквушке, стоящей на окраине городка, который они проезжали. Сотнями всевозможных звуков ожил и доселе угнетенный ливнями сосновый лес.

Однако, прислушиваясь к ним, эти двое бойцов упрямо ждали выстрелов. Ничего не ждали они сейчас с такой надеждой, как давно привычных… выстрелов.

— Что же там могло произойти? — не спрашивал, а скорее размышлял вслух лейтенант. — Неужели все погибли? Засада, пять минут стрельбы — и?…

— Да нет, постреливали там дольше. Порядочно постреляли. А ведь для того, чтобы в лесу из засады уложить троих необученных, много времени действительно не надо.