Последняя патриотическая - Артур Валерьевич Чёрный Страница 18

Короток на шахте осенний день. Темнеет, и нечего делать разведке, когда одна задача ей – наблюдать. И вот мы плетемся обратно к позднему ужину в «Пантеоне богов». Так я нарек пансионат после «Пристани отчаяния».

И вот вечера в «Пантеоне богов».

Когда собрали отряд, мы даже не поняли, что здесь за люди. Такая бездна меж ними и «чиполлинами» Сочи. «Уж не россияне ли? Не интернационалисты?» Нет ведь. Все местные. Просто не в кабаках сидели, а черту в зубы смотрели.

Мы сидим разной публикой в комнате командиров взводов – щуплого Рощи и плечистого Зема. Первому двадцать семь, второму двадцать один. Где-то еще носит Синего, что мельтешит по всем этажам. Революция всегда выдвигает молодых. Старики не могут снести перемен.

Зем – это не человек. Это песня. Песня, которую до войны знала до буквы вся Украина. А он бросил всё на Украине и ушел в ополчение в Донбасс. Штурмовал в апреле Луганскую СБУ, записался в «Восток», попал в мае в Донецкий аэропорт, прошел там самые первые, самые жестокие бои, в июле вернулся живым с Саур-Могилы, да в августе поймал в Ясиноватой залп «града». Потом госпиталь, потом «Беркут».

– Мы по девятьсот мин в день из одного ствола выстреливали. У подносящего из ушей и носа кровь шла. У нас потом пушку заклинило… И позицию не меняли – не до того было. Они же перли и перли. – вспоминает Зем минувшее лето.

Пулеметчик Шаман – бывший солдат Украины. До призыва жил в Запорожье, работал кочегаром в котельной. Дезертировал на сторону Новороссии еще в мае и всю кампанию, с начала боев за Донецкий аэропорт, провоевал против укров.

– А что я, по своим буду стрелять? – возмущается он Украиной.

Пулеметчик Казах – публика из Афгана. Вынимает из ранца солдатскую панаму – ту самую, старую и побелевшую, с красной советской звездой.

– Тридцать один год ей, ребята, – держит он в руках свою ностальгию.

Азербайджанец Архан – бывший гвардеец президента Алиева. Крепкий, тяжелый, из чистых, как статуя, мускулов. Закончил у себя на родине институт, десять лет назад приехал в Донецк, завел здесь семью, работал на стройке разнорабочим, вышел в архитекторы. В мае пошел воевать. Сначала у Беса, нынче у Севера.

– У тебя дети не знают, как взрываются мины, а моя дочка знает, – говорит он не для упрека кому-то в дверях.

Только что сел рядом Синий. Но он вечно на шиле и не может оставаться больше пяти минут. Бывший менеджер, тайком от родителей сбежал на войну и врет им по телефону, что четвертый месяц отдыхает в российском Крыму. В отряде ходит рассказ. Синий отбивает атаку, бьет с АГС по укропу, в кармане звонит мобильный. Синий берет паузу у атаки, прикладывает к уху трубу и вслух: «Алле! Добрый день! К сожалению, мы не можем поставить вам гвозди. В настоящий момент наша фирма временно приостановила свою торговую деятельность. Мы позвоним вам, когда снова откроемся… Очень приятно. До свидания». Кладет мобильный в карман и снова за АГС – тах-тах-тах…

Но было еще раньше. Отряд Севера дрался с украми на Грабском. Для Синего это был первый бой. Когда их зажали на краю села в трех двухэтажках и с тыла стали отрезать техникой и пехотой, побежал от страха, оставив ПК, фланговый пулеметчик. Синий упал к пулемету. Упал и кричит Архану, который в полусотне метров хлещет с «утеса»: «Как работает пулемет?!» И Архан, ведя бой, объясняет ему, как открывать, заряжать и стрелять. А в поле смыкают за ними кольцо украинская броня и пехота. Синий справляется с пулеметом, начинает бить по врагу, и вместе с Арханом они четыре часа дер – жат другим коридор.

– И сколько убил? Прямо по наступающим цепям бил? – бывший сам в том бою, сидит в казачьей папахе Японец, накручивает на палец черную свою бороду.

– Ну, я ж не считал! – скороговоркой, как привык, откликается менеджер. – Стрелял, когда цепи вставали, и заваливал их обратно. И не стрелял, как ложились. А после вставали не все. Ну, грех на душу не беру, врать не стану, – оборачивается он ко всем, – а человек сорок я там уложил…

Японец. На этого просто не напасешься страниц.

– Я же во всех жопах здесь был! Только на Саур-Могиле я не был, – говорит он сам про себя. – На нас танки на Грабском шли!.. А мы гонялись за этими танками, как туземцы с копьями. Только вместо копий гранатометы. С нами афганцы были, те очумели. Они такой войны и не видели. Подбили так танк, загорелся. Он еще с километр ехал, горел, потом встал. Мы когда укропов разбили, пошли посмотреть. Люки открыли, а там танкисты сгорели, сидят за штурвалом обугленные. Так и не вылез никто. Чеченцы с нами были откуда-то. Сидели вчетвером в одной воронке, и мина к ним прилетела. Все в клочья. Другие чеченцы нам после боя: «Ребята, вы под чем?» Да ни под чем! Мы родину свою защищаем! Из них многие после того боя сломались – выкопали своих убитых, сказали: «Идите вы на хрен со своими разборками!» – и вернулись в Чечню.

Японца тяжело контузило в том бою, и командир сдал его в группу раненых. Наказал шоферу-чеченцу: «Этого в любом случае увезти!» Только пропал командир, Японец встал с носилок и пошел. Ему: «Куда?! Тебя сказали забрать!» А он: «Так это Японца сказали забрать. А я не Японец. – И на какого-то ополченца показывает: – Японец вон, по двору у вас ходит». И шагом обратно в бой.

– Я простой русский мужик, – сидит он, с круглым вперед животом, неуклюжий, как плюшевый медвежонок. Так это ведь не в бою. – Мне царь нужен. Какой-никакой, а царь. Хоть Путин, хоть Сталин.

Иногда появляется Север – посчитать души. Широкоплечий, в казачьей папахе, с русыми усами и голубыми глазами.

– Я у тех танкистов телефоны забрал, – спокойно говорит командир. – Звоню матерям: «Ваш сын, Петя и Вася, нами убит. Он пришел на чужую землю уничтожать мирных людей. Стрелял в наши семьи, разрушал наши города…» А мне там никто не верит. Одна смеется и называет дебилом: «Иди к дьяволу! Мой сын на учениях в Днепропетровске!» Другая кричит: «Какой Донбасс?! Он там никогда не был.» А их ведь на самом деле якобы на учения в Днепропетровск отправляли. А самих сюда… Ведь не они же семьям соврали. Им самим в шапку наложили.

Малой – старший