Александр Зонин - Морское братство Страница 19

Нет, не стоит жалеть, что в бедных и прямых словах он открыл ей свои чувства. Она сумела понять его с первой встречи. Она не сможет не полюбить его…

Он уже забыл, что сейчас считал себя униженным. Он совсем не помнил теперь, что Наташа — жена его товарища.

«Зачем я сказал, что снова ухожу в торпедоносную? — вдруг спросил себя Кононов и сам себе ответил: — А почему бы и нет? Раз мне генерал предлагает».

Ни разу со дня смерти жены не было у Кононова такого молодого задора перед боем. По-юношески размечтался о том, что будет напоминать Наташе о себе портретом, статьей в газете, изустной славой, которая, от человека к человеку, долетит, обязательно долетит к ней.

Наташа заметила исчезновение Кононова и несколько раз оглянулась на дверь. Теперь ей казалось, что она его обидела. Потому он так стремительно, не попрощавшись, ушел.

Смущенная и взволнованная, она приникла к Клавдии Андреевне, которая, стоя рядом с мужем, излучала горделивое спокойствие. Наташа была счастлива, что, кроме них, в ложе никого больше нет. Адмиралу что-то помешало прийти на спектакль, и это было хорошо, потому что сейчас на любой вопрос незнакомого человека она отвечала бы невпопад.

— Пойдем, покажу своего героя, — сказала Клавдия Андреевна в следующем антракте, уверенная, что для Наташи не может быть ничего интереснее.

Большой бюст Петрушенко высился на площадке лестницы. Это был натуральный Федор Силыч с широким, тяжелым профилем, но, как ни мало видела подводника Наташа, она ощутила, что перед ней только внешне верный портрет. Скульптор добросовестно вылепил отдельные черты, но не передал спокойной силы, светившейся в некрасивом выразительном лице.

Наташа еще старалась понять, что не нравится ей в бюсте, когда они вошли в зал и Клавдия Андреевна показала витрину фотографий экипажа гвардейской подводной лодки. Петрушенко был здесь в группе и на мостике, один и со своими подчиненными. Наташа почувствовала, что фотографии, запечатлевшие Федора Силыча в деловой обстановке, были, безусловно, ближе к правде, чем образ, созданный скульптором.

Она сказала:

— А тут больше сходства.

И Клавдия Андреевна с торжеством подтвердила:

— Заметила?! Я уже говорила!

Рядом была витрина героев-летчиков, и, рассеянно взглянув на нее, Наташа отметила строгое, даже гневное лицо.

— Хорош? — спросила Клавдия Андреевна.

— Хорош. И знаете, я его где-то видела.

— Но этак он не хмурился, — заметила Клавдия Андреевна.

— Да это сегодняшний майор, — пробормотала Наташа. — Непонятный человек, — помолчав, определила она. — Странно разговаривает, капризно покидает общество. А тут кажется таким сильным.

— И вовсе не кажется, Наташа. Во всем Советском Союзе таких летчиков сотни не наберется!

— Я говорю о характере, — тихо сказала Наташа.

Хотя было близко к полуночи, но после театра Клавдия Андреевна настояла, чтобы Долгановы ужинали у нее, — так было условлено раньше. Пироги она напекла еще утром, стол накрыла, а Сенцов поджидал у крыльца:

— Хоть ночью, но раз обещали пироги, — извольте угощать.

Все уселись за круглым столом и по знаку хозяина подняли рюмки «за тех, кто в море». Наташа встретила восхищенные глаза Сенцова, и ей вдруг захотелось, чтобы здесь был ее странный майор. Она ужаснулась этому желанию и обещала себе рассказать Николаю Ильичу все, что говорил летчик. Но наваждение не проходило, и когда завели патефон и она стала танцевать поочередно с Сенцовым и Петрушенко, навязчиво встал в памяти Кононов, так уверенно управлявший ее движениями. Наташа перестала танцевать. Она хотела скорее остаться с мужем. Но Долганов долго не возвращался из коридора, что-то оживленно крича по телефону.

Он, наконец, вернулся со счастливым лицом и сообщил, что говорил со своим помощником и, оказывается, действительно Ковалев сбил два самолета, а Бекренев сам на ночь перешел к пирсу. С такими людьми можно быть вполне спокойным за корабль.

«Николя, милый труженик. Ему так нужно душевное благополучие, а я собираюсь попусту его тревожить, тревожить с первого дня…» И она решила, что ничего не надо рассказывать. Как она могла смутиться из-за такой чепухи? Ведь любит Николая, и никого ей не нужно, кроме него! Что этот самоуверенный герой? Наташа незаметно прижалась щекой к руке Николая Ильича, лежавшей на спинке дивана…

— Очень хорошо, когда так любят, правда, Федя? Только бы не избаловали ее влюбленностью. Два дня здесь — и уже два поклонника, — сказала Клавдия Андреевна, когда гости ушли.

— А в году триста шестьдесят пять дней, — усмехнулся Федор Силыч. — Все замечаешь, Клашенька. Ну, замечай напоследки. Еще один поход, — а там уложимся и пойдем с тобой за границу за новыми кораблями.

Клавдия Андреевна расчесывала волосы перед зеркалом. Она тряхнула головой, и блестящие волны упали ей на плечи.

— Ты прошлый поход называл последним, а теперь еще один.

— Лодку принимает помощник, значит, в одном походе должен быть обеспечивающий командир.

Федор Силыч испытующе посмотрел на спокойное лицо жены в зеркале. Оно не выражало недовольства и огорчения.

— Ничего, Клаша! Все будет ладно. Я хочу уехать с уверенностью, что моим матросам, кораблю хорошо без меня.

Она быстро повернулась к нему и взяла его голову в свои руки.

— Хорошо без тебя? Вот в это не верится. Нам всем отлично только с тобой, командир. Сегодня смотрела на чужую любовь, Федя, — и моя стала еще больше.

Шестая глава

Дни стали гораздо длиннее. На сопках заметно оседал снег, обнажался влажный гранит, зачернели пласты шифера, желтыми пятнами выбился к солнечным лучам прошлогодний мох, и уже наливались соками ветви карликовых деревьев на южных склонах увалов. Выдавались ясные теплые дни, когда море блестело, как атлас. Но настоящая весна еще долго отвоевывала место у зимы. За погожим днем следовала снежная буря, снова разыгрывались штормы, и моряки возвращались из походов уставшими от напряженного труда в студеном море.

А Николаю Ильичу приходилось плавать чаще прежнего. Он принял дивизион и ходил то на «Умном», то на «Уверенном», то на «Увертливом», и только на «Упорном» не появлялся в продолжение нескольких недель. Он ходил в походы на других кораблях не только потому, что хотел ближе узнать командиров и офицеров миноносцев своего дивизиона, но также из деликатности по отношению к Бекреневу. Ему казалось, что новому командиру «Упорного» трудно было бы на его глазах перейти от роли помощника к самостоятельному руководству. Но что бы ни делал Долганов, он беспокойно думал о своем корабле. Может быть, его решение ложно и, наоборот, нужно находиться там, чтобы Бекренев не сломал налаженную организацию? Дело ведь не только в управлении маневрами корабля, чему Бекренев хорошо выучился еще в должности помощника.

Эти тревожные мысли погнали, наконец, Долганова на «Упорный».

Придя на свой старый корабль, Николай Ильич испытал сложные чувства. Все говорило о том, что он возвратился в родную семью, где о нем помнят, где по нему соскучились. Но в продолжение дня, наблюдая за Бекреневым, слыша его приказания, а главное, присматриваясь к жизни корабля, Долганов с удивлением и некоторой ревностью заметил, что ничего не изменилось со дня его ухода. Бекренев распоряжался именно так, как распорядился бы он сам, и люди работали так же, как при нем, может быть, даже с некоторым подъемом, будто каждый на своем посту ощущал возросшую личную ответственность.

«Упорный» становился в плановый ремонт. Бегло просмотрев ведомости работ по боевым частям, Долганов убедился, что офицеры предусмотрели все важные мероприятия и даже оказались в некоторых частностях смелее и требовательнее его самого. Кулешов хлопотал о том, чтобы была уничтожена креповая девиация, хотя прежде в планово-предупредительном ремонте ограничивались уничтожением полукруговой. Он вынес на берег для проверки все магнитные компасы и очень тщательно подготовлялся к определению скорости на мерной миле. Штурман мечтал, что после дока корабль будет иметь большую скорость на максимальных ходах. Механик умудрился варить и клепать в таких местах корабля, о которых Долганов думал лишь в связи со средним ремонтом.

Николай Ильич и Бекренев засиделись в салоне допоздна. Бекренев, как обычно, петушась, быстро говорил:

— Вот, Николай Ильич, я записочку составляю о вещевом довольствии. Непрактичные эти ватники и ушанки. Нужно подобрать такую одежду, чтобы люди лучше владели своим телом. Башлык, старый русский башлык надо вернуть в жизнь. Спецовки черные или синие — опять же для однообразия, в котором и состоит военная красота. Белое хорошо было, когда работа шла в парусах.

Поутру Николай Ильич услышал, как новый помощник, его любимец Игнатов, выговаривал боцману за небрежно брошенный мушкель у шлюпки левого борта: