Иван Василевич - Подвиг живет вечно (сборник) Страница 20

— Но ведь вокруг вас немцы! — воскликнула я, обращаясь к Алойзы, все еще находясь под впечатлением представшей в моем воображении картины. — А вас — всего горстка партизан!

— Ну не такая уж горстка! — ответил вместо Алойзы Карличек Рудицкий. — И люди в отряд все идут и идут… Тогда же, на второй день нашей республики, пришла в штаб из Устрони семья Завадов. А потом стали приходить из окрестных сел, из соседних районов целыми группами: и наши — поляки, и ваши — русские военнопленные, сбежавшие из рабочих лагерей, и украинцы, итальянцы, югославы, немцы-антифашисты — их много дезертирует сейчас из вермахта. Так что у нас — самый настоящий интернациональный отряд! И нас не так уж мало!

— Да, человек сто пятьдесят уже есть, — уточнил Василий.

— Но столько человек нужно где-то разместить. И есть им что-то надо… — Я нарочно приводила свои контрдоводы, чтобы надежнее убедиться в защищенности отряда, в его боеспособности, готовности отразить внезапное нападение гитлеровцев. Убедиться в защищенности дорогого мне человека. Любимого…

— Майор и это все продумал, — ответил Карличек Рудицкий. — По его приказу мы раскрыли немецкие продовольственные склады, взяли на учет имеющиеся там продукты. Часть оставили в резерве, часть выделили на питание отряду, а остальное раздали жителям Бренны, в первую очередь семьям погибших партизан, нашим связным и в те дома, где есть малолетние дети…

— Поваром в отряде — ваш Николай, — вставил Алойзы. — Конечно, он не один на такую армию готовит, есть у него помощники, но как в бункере, так и сейчас главный повар — Николай.

Мне очень хотелось узнать еще какие-либо подробности из жизни Партизанской республики, но уже несколько раз поглядывавший на часы Василий решительно заявил:

— Пора! А то не успеем до рассвета проскочить мост через Вислу. — Пожимая мне руку, сказал: — Говорят, что на Бараньей горе действует советская разведывательная группа. Командиром у них Миша Надежный. Майор направил партизан в тот район связаться с этой группой. Может, у них найдутся батареи. А связь сейчас так нужна! Столько сведений скопилось! Майор ужасно расстроен.

— Может, он сам выберется как-нибудь сюда? — сказала я робко.

— Как же он штаб оставит?! — Василий сурово поглядел на меня. Помолчал, пожал еще раз руку, кивнул и вслед за партизанами полез из бункера.

Яничка понимающе глянула на меня, сказала:

— Провожу их, приготовлю завтрак своим квартирантам и потом приду, ладно?

— Ладно, — ответила я тихо. У меня вроде бы как не осталось голоса. Как не стало и никакой надежды на скорую встречу с майором.

И опять в бункере темнота. Глухая и тяжелая. Я физически ощущаю ее тяжесть. И сама себе кажусь маленькой, слабой…

Но нет! Не хочу соглашаться с тем, что слабая! Возле меня — всегда рядом — моя радиостанция. Пусть она временно молчит, все равно она сейчас — мое главное дело и моя главная цель.

И стоит лишь дотронуться рукой до кармана жакета, убедиться, что револьвер на месте, как становится спокойнее на душе и не так страшно. Словно этот револьвер — живое существо и сам по себе является моей защитой…

Утром Яничка принесла мне завтрак, а к обеду — важную новость:

— Какую-то солидную «птицу» перехватили партизаны в Бренне. Возле каменоломни. Похоже, что это был полковник. Он, видно, сбился с пути. Пытался проскочить заслон, но кто-то из партизан бросил вслед машине гранату. Полковник и шофер убиты. И говорят, что очень ценные штабные документы были при них. Если я правильно поняла, то карта нашего района с пометками, где что расположено, где проходит линия обороны. Так мне передали… Да, еще — в его же планшете были приказы воинским частям, какие-то донесения.

Рассказ Янички вызывает во мне чувство величайшего отчаяния: как это ужасно, что не работает рация! Такие ценнейшие сведения нет возможности передать командованию! Ведь и приказы, и донесения, и пометки на карте — это же «хлеб» разведывательного отдела! А номера воинских частей, их состав, дислокация — все, что стало известно в последние дни майору от немцев-дезертиров, — это все такое цепное и… «бесценное», если мы не можем сообщить своевременно в Центр! Вот каким несчастьем для нас обернулась неудачная выброска группы, при которой грузовой мешок, где были запасные комплекты питания к радиостанции, попал в руки полиции!..

А Яничка продолжает перечислять другие стычки партизан: и с конным патрулем, во время которого убито трое немецких солдат, и с большим отрядом солдат и офицеров вермахта, пытавшихся пробиться к фронту через Бренну.

И после, до того момента, когда ей нужно возвращаться к себе на кухню, готовить ужин немцам-квартирантам, мы с Яничкой сидим в бункере и неторопливо разговариваем, предполагаем и воображаем, как там идет жизнь — в Партизанской республике… Иногда наш разговор прерывается ненадолго, иногда мы обмениваемся лишь короткими фразами. Да нам, собственно, и не надо говорить много. Мы обе понимаем, как им там трудно, нам обеим одинаково дороги и партизаны и республика, и обе мы, наверное, одинаково понимаем хрупкость этой отчаянной, почти безрассудной попытки приблизить победу над фашизмом, приблизить освобождение Горного Шленска… Мы обе понимаем, что красный и красно-белый флаги над школой в Бренне-Леснице — это дерзкий вызов всему фашистскому воинству, напоминание о близком конце третьего рейха. А когда враг чувствует свой конец, он наиболее опасен. И мы и гордимся дерзостью, отвагой наших товарищей, друзей, любимых, и заранее скорбим о тех утратах, которые предстоят обычно как расплата за дерзость.

Так бывает в жизни: ждешь, ждешь чего-то как необыкновенное счастье, а потом уже перестанешь ждать, махнешь рукой… а оно, счастье, тут как тут, долгожданное.

Так случилось и со мной.

В один из вечеров, уже поздно, почти в полночь, вдруг раздались легкие шаги по потолку бункера, потом кто-то начал тихо спускаться в бункер. В приглушенном свете карбидки я увидела сначала знакомые сапоги… потом — край полупальто… потом — дорогие глаза и улыбку.

— Ну, полуночница, почему не спишь? — спросил ласково майор, — Береги силы. До дому еще далеко!..

Я но ответила. Сидела улыбалась. Тихо стучало сердце.

Что можно ответить на шуточки насчет дома? И сама понимаю, что до «дому» — до победы, до полного освобождения из тыла врага, до нашей будущей совместной жизни — еще очень и очень далеко. Пусть не по времени далеко — по обстоятельствам.

— Ну, что молчишь? — спросил майор, располагаясь близко возле меня, чтобы дать место Франеку Заваде, Василию и двум другим незнакомым мне партизанам. — Как ты здесь живешь? — снова спросил майор.

— Ничего, живу… — ответила сдержанно. Не могу же я при посторонних говорить ему о том, как скучаю, тоскую, как с ума схожу от горя и что рация не работает.

Спрашиваю в свою очередь:

— Как вы-то там? Трудно, наверное?

Майор оглянулся на товарищей, рассмеялся:

— Трудно? Ну чего же трудного? Обычная партизанская жизнь. Вот, например, вчера. Почти к самой школе прорвался сквозь заслон «форд» — битком набитый!.. Можешь себе представить, что творилось, если среди убитых одних офицеров — семь человек! А документы! Какие документы мы захватили: карты, донесения, инструкции!..

— Оружия много, патронов! — добавил Василий.

Но майор не отреагировал на его слова; он с огорчением покачал головой, вздохнул:

— Что же делать, Саша?! Что же делать? Связались мы с Надежным. Были наши ребята на Бараньей горе. Большая группа действует там. Свой район у них под защитой. А рация… тоже не работает! Кончилось питание. Отработали батареи. Где же их, окаянных, найти?! Никак не придумаю. В районе Бренны ничего похожего не обнаружено. Партизаны этим уже занимались. Но вообще-то вышли они на след какой-то советской разведывательной группы в районе Чантории. Стараются сейчас завязать контакты с ней. Хоть бы это удалось! Может, у тех есть связь в Центром?

Позже, когда партизаны начали располагаться на ночлег, мы с майором поднялись из бункера наверх, в сарай. Прошли к двери, приоткрыли ее, прислушались — тишина. Лишь где-то недалеко пролаяла одинокая собака. И снова все смолкло.

Майор притворил дверь, проверил надежность задора. На всякий случай укрепил в металлические скобы засов. После этого мы присели возле поленницы дров. Майор обнял меня за плечи, привлек к себе. Ничего не говорил. Я была счастлива…

Потом, слегка высвобождаясь из его рук, спросила;

— Ну а направду — как вы там?

— Направду? — слегка усмехнулся майор. Ответил серьезно. — Если направду, то трудно. Пока держимся. Но очень трудно. Немцы наседают по нескольку раз в день. Но шоссе на всем протяжении Бренны — с тех пор, как мы заняли село, — контролируется нами постоянно. И по этому шоссе к фронту пока еще не удалось прорваться ни одной машине, ни одному подразделению солдат, гестапо или полиции… Да сил у нас маловато: не только оружия и патронов, а — стоящих, боеспособных партизан не хватает. Людей прибывает в отряд много. Мы даже не предполагали, что так увеличится наш состав. Потянулась к нам молодежь. Вот она-то и требует особого внимания. Ведь всех этих парней мало распределить по группам, их еще надо учить, как обращаться с оружием, учить основам боевого дела, конспирации, партизанской борьбы. На все это нужно время, а его-то у нас как раз и дефицит… В караулах, в патрулировании почти бессменно заняты одни и те же люди — старые партизаны да кое-кто из бывших военнопленных. Недосыпаем, конечно, не всегда успеваем поесть, иногда и мерзнем порядком — всего хватает. В школе — тесно, новичков уже расселяем в ближайших от штаба домах. А тут еще лошади, автомашины. Хозяйство расширяется… Ну совсем отдельная воинская часть! А живем все время — как на вулкане. Всегда готовы к бою, готовы и к отступлению. В любой момент поднимемся и — в гору! Благо, она у нас за спиной. Шпионы надоели — каждый день какого-нибудь, да приводят ко мне. Вчера «вашего», устроньского, поймали. Ходил в Бренне но домам, расспрашивал о партизанах, старался добыть их фотографии…