Владимир Першанин - Не промахнись, снайпер! Страница 21

Ясковец собрал наше куцее отделение. Осталось всего трое снайперов: Ангара, Веня Малышко и я. Веню перевели во второй батальон, теперь всем троим предстояло работать без напарников. Уточнили данные по снайперским книжкам и карточкам учета. У Ангары числилось официально 47 уничтоженных итальянцев. У меня двадцать три, у Малышко чуть более десятка.

— Старший сержант Ангара Иван Прокофьевич представлен к ордену Красной Звезды, — торжественно объявил Ясковец.

Нам с Веней обещали медали. Вообще с этими подсчетами всегда получалась неразбериха. Ангару явно тянули на «героя полка». Мне засчитали за неделю пребывания на участке соседней дивизии в бою с десантом всего четырех уничтоженных итальянцев. Хотя настрелялся я там больше, чем за предыдущие месяцы, и результаты имел куда выше. Но оспаривать цифры никогда бы не стал. За официальным термином «уничтожил» стояло простое и жутковатое слово «убил». Объяснять, доказывать, что я убил не двадцать три человека, а больше, было бы противно. Не удержавшись, напомнил Ясковцу, что меня уже представляли к медали «За отвагу». Спросил:

— Это что, вторая медаль? Или одной и той же второй раз награждают?

Начальник разведки полка, получивший перед ноябрьскими праздниками второй орден Красной Звезды, побагровел.

— Ты что, Егоров, медали выпрашиваешь?

— Проживу и без них.

— Встать! Заелись у нас некоторые… — капитан запнулся, подбирая нужное слово, но не подобрал, а называть меня снайпером ему не хотелось. Все же снайперов в полку уважали. — Ладно, иди. И ты, Малышко, тоже. А ты, Иван Прокофьевич, останься на пяток минут, обсудить кое-что надо.

Мы сели на бревно неподалеку от землянки, закурили. Часовой из комендантской роты, с автоматом через плечо, покосился на нас, но ничего не сказал. Затем появилась связистка, в туго затянутой юбке, хромовых сапожках и овчинной безрукавке. Я знал, что это подруга капитана, или ППЖ, как их называли. Бес тянул меня за язык Я встал и козырнул:

— Здравия желаю, товарищ лейтенант.

Она удивленно посмотрела на меня:

— Я не лейтенант. Сержант, как и ты.

— Медаль у вас новая. Вот подумал, что и звездочками не обделили. Работа ведь нелегкая.

Девица, которая хорошо пристроилась при штабе и офицерской столовой, мою подковырку отбила со снисходительной легкостью.

— Завидно стало? Приходи, попросись, может, и тебя возьмут.

— Таких достоинств не имею, — откровенно оглядывая ее ладно сбитую фигурку, с широкими бедрами и увесистой грудью, отозвался я.

— Что, нравлюсь? — вдруг улыбнулась связистка.

— Даже очень.

— На свидание только не набивайся.

— Что, старый для тебя?

Я намекал на Ясковца, который был лет на пятнадцать старше своей подруги.

— Сопливый ты еще. Подрасти немного. И штанами новыми обзаведись.

Отвернувшись, она пошла в блиндаж начальника разведки, а я почувствовал, что краснею. Брюки и гимнастерку не выдали, старые — штопаны и перештопаны, а ватник я надевал, уходя в засаду. Желая поддержать меня, Веня Малышко неумело выругался:

— Во, бля, выделывается, как вошь на гребешке.

— Не надо, Веня. Девушка видная и цену себе знает. Это мы в грязи вшами обросли да копоть отмыть не можем. Тебе легче бы стало, если б она на передовой связь тянула.

— А здесь ее натягивают! — не унимался мой напарник, уже бывший.

Вышел Ангара. Про стычку у капитана не упомянул ни словом. Сказал, что отведет Малышко во второй батальон. Седьмого ноября будет везде усиленное дежурство, а восьмого мы обязательно отметим праздник как следует.

— На Альку облизывался? Не переживай, мы с тобой тоже кого-нибудь найдем.

Я отправился к себе в батальон. Седьмого ноября не устраивали никаких торжественных построений. В Сталинграде шли ожесточенные бои, немцы стремились, пока Волга не покрылась льдом, разбить цеплявшиеся за кромку берега наши дивизии. Вполне можно было ожидать сюрприза на праздник от итальянцев.

Третий батальон, как и оба других, свели в две роты, каждая по 60 человек. Получалось, что сто с небольшим бойцов и командиров держали оборону на участке длиной два километра. На отмелях, где окопы пустовали, открытые места перекрывали пулеметчики. Вот тебе и второстепенный участок! Выбыло за два месяца свыше половины личного состава. На ночь присылали дежурить бойцов из комендантского и хозяйственного взводов, даже штабных писарей. Моя снайперская охота отодвинулась на второй план. Чистяков, обходя позиции, сказал:

— Федор, командиров не хватает. Принимай отделение и держи насмерть свой участок. Итальянцы вряд ли полезут через Дон, но всякое может быть.

Отделение состояло из шести-семи человек, имелся ручной пулемет, два ППШ и трофейный итальянский автомат. Оружия и гранат хватало, с патронами — похуже. Самое главное, не хватало людей. Обстрел с того берега продолжался, хотя и не такой интенсивный.

Седьмого ноября мы просидели в траншеях в напряжении. Когда стали падать мины, я переждал огонь в укрытии, а затем поймал в прицел пулеметный расчет на верхушке холма. Облетевшие листья мешали маскироваться и нам и итальянцам. Я выстрелил, но промахнулся.

— Стрелять научись! — орали с того берега на русском языке.

По слухам, на подмогу итальянцам прибыли «добровольные казачьи части». Так ли было на самом деле, не знаю. Несколько человек, в шапках-кубанках, разглядел. Они крепко выпили (может, тоже праздновали) и высовывались порой по грудь, обещая развесить тех, кто уцелеет, на деревьях.

— Германцы в Сталинграде комиссаров добивают, а здесь вы и подавно не усидите.

— Как Дон встанет, конец вам!

— За яйца вешать будем! — не унимался один, особенно крикливый.

Я выстрелил, но снова промахнулся, поймал в прицел другого «добровольца» в кубанке и снял его. В ответ обрушилась ругань, стрельба из автоматов. Итальянцы вели себя сдержаннее, может, кое-кого уже подморозило наступившими холодами.

На обед в честь праздника выдали по сто граммов водки, накормили гречневой кашей с тушенкой, разрешили по очереди вздремнуть. А вот ночью никакой водки не наливали. Спать категорически запретили. По траншеям ходил Чистяков, другие командиры. Несмотря на холод, некоторые бойцы засыпали. Не церемонясь, их будили пинками и обещали в следующий раз отдать под суд. Когда рассвело, заснула вся рота. Из степи дул резкий пронизывающий ветер. Вода в Дону катилась холодным серым потоком. Страшно подумать, что в такую погоду могут дать команду форсировать реку и начать наступление. Впрочем, наступать некому, да и артиллерия в ближайших тылах основательно повыбита.

Через день вместе с Ангарой пошли в хутор, расположенный километрах в трех. Людей из прифронтовой полосы выселили, но некоторые возвращались. Хуторок, полтора десятков домов, хорошо просматривался с правого берега, тем более сейчас, когда деревья стояли голые. Всего километра полтора от реки, но итальянцы вели обстрел, лишь когда наблюдали движение. По домам не стреляли, возможно, берегли жилье для себя.

Ангару здесь уже знали. Мы принесли с собой трофейную итальянскую куртку, сахару и несколько кусков мыла. Старуха-казачка и ее дочь выставили на стол вареную картошку, сало, соленые помидоры, самогон. Видно, с дочкой у Ангары были близкие отношения. Он открыто, не стесняясь матери, обнимал ее. Бабка вроде ничего не замечала, выпила с нами одну, вторую стопку самогона и куда-то ушла.

Вскоре появилась соседка. Крепко сбитая грудастая бабенка. Звали ее Клава. Выпили все вчетвером еще по паре граненых стаканчиков (каждый граммов по восемьдесят) самогона, затем Ангара с хозяйской дочкой исчезли. Я уже неплохо хватил и пытался подкатиться к соседке, острил, всячески пытался ее рассмешить. Клава, позевывая, рассеянно слушала. Когда осторожно приобнял ее за плечо, она усмехнулась и предложила:

— Давай выпьем, что ли.

Выпили. Руку я убрал, потому что Клава отодвинулась, а елозить табуреткой, чтобы приблизиться к ней, не решился. Снова стал рассказывать какой-то анекдот, с досадой понимая, соседке я не глянулся, и сидит она лишь затем, чтобы дать возможность порезвиться подруге. Из соседней горницы доносились ахи и стоны.

— Скучно, — снова зевнула Клава. — Наливай, что ли. Люди вон веселятся, а мы как пеньки сидим.

Я налил и предложил многозначительный тост за любовь. Выпили снова, а когда я полез обниматься, Клава равнодушно оттолкнула меня.

— Ой, да не приставайте вы! Вам сколько годков? Наверное, восемнадцать?

Это выканье окончательно убило всякую надежду на успешное ухаживание, и я закурил. Да и черт с тобой!

— У меня жених был, — неожиданно подала голос Клава. — Высокий, здоровый, ну, как твой дружок. На войну забрали. Полгода ни слуху ни духу. Вот тебе и любовь.

Я сказал, что на фронте всякое случается, может, возможности написать нет, но Клава, повертев в руках бутылку с остатками самогона, озабоченно сообщила, что почти все выпито и она принесет сейчас еще бутылку.