Василий Пальмов - Штурмовики над Днепром Страница 21

– Сержант Михаил Устюжанин!

Кузнецов – летчик молодой, в полку недавно, почти ровесник своему стрелку, обоим чуть больше двадцати.

– Летать приходилось? – спросил летчик. – Стрелять умеете?

Сержант неспешно рассказал, что в армии с тридцать девятого года, служил в бомбардировочной авиации мастером по вооружению. Родом с Урала, из рабочей семьи. Отец на одном из заводов кует оружие для фронта, а три его сына воюют. Михаил – самый младший. Окончил школу воздушных стрелков в Сибири. Комсомолец с 1940 года. Летчику понравился обстоятельный рассказ сержанта. Первый совместный вылет подтвердил – Кузнецов приобрел надежного друга в бою. Михаил Устюжанин за войну совершил 158 боевых вылетов, грудь воздушного стрелка украсили два ордена Красного Знамени, ордена Красной Звезды и Отечественной войны I степени, многие медали,

Мне тоже приходилось летать с этим опытным и умелым воздушным стрелком. Это был поистине виртуоз своего дела. Он отличался богатырской отвагой, всегда старался первым увидеть врага и открыть по нему огонь. Помню, как-то перед вылетом мы получили информацию: враг использует трофейные истребители Як-1, которые нападают под видом «своих» на наши штурмовики. У вражеских истребителей красные коки. За одну ночь коки на всех наших «яках» были перекрашены в защитный цвет. Было приказано открывать огонь по красноносым истребителям. В одном из вылетов Михаил увидел, как во фланг нашей группы зашел Як-1 с красным коком. Не дожидаясь, пока он откроет огонь, воздушный стрелок дал по вражескому самолету пулеметную очередь. Враг понял – его провокация разгадана.

А сколько было случаев, когда бдительность стрелка, его мастерство спасали экипаж от беды! Для боевых действий нашей авиации на Кубани были характерны массированные удары. Инициатором таких ударов был командующий 4-й воздушной армии К. А. Вершинин. Это были дни, когда разгоралась битва за «Голубую линию» – основной оборонительный рубеж гитлеровцев. Предстояло разгромить кубанскую группировку противника и освободить Таманский полуостров. Летчикам нравились массированные удары, когда одновременно поднималась почти вся воздушная армия – целые полки и дивизии истребителей, штурмовиков и бомбардировщиков. Такая воздушная армада подавляла все на земле и в воздухе. Шла ожесточенная борьба за господство в небе Кубани. Советская авиация все увереннее брала инициативу и на других фронтах войны. Враг упорно сопротивлялся, пытаясь сохранить превосходство над полем боя. Массированные удары наносились в районе станиц Крымской, Молдаванской, Неберджаевской. Когда мы садились в самолеты, над аэродромом уже шли к линии фронта бомбардировщики. Впереди них для «расчистки воздуха» улетели истребители. Штурмовая авиация расчищала путь наступающей пехоте. Массированные удары не исключали действий в составе полка и эскадрильи, Такие действия чаще использовались там, где оживали очаги сопротивления противника. Наш полк располагался по центру фронта и мог наносить удары по его любому флангу – от приазовских плавней до Новороссийска. Мы не раз вылетали на помощь защитникам Малой земли, били по базе отдыха фашистов в совхозе Абрау-Дюрсо, штурмовали позиции на Тамани. Мне запомнилась цель, которая носила название Калабатка: одинокий домик на западном берегу водосточного канала. Здесь был узел обороны противника, и командование решило нанести по нему удар силами двух штурмовых эскадрилий. Стояли первые дни кубанского лета – теплого, ясного, алевшего спелой черешней. Возвратишься с задания, а механик тащит полную пилотку спелых ягод. После жаркого боя особенно приятна сочная мякоть кубанской черешни, тем более, что пробовал я ее впервые, в наших северных валдайских краях нет такой ранней благодати. На Калабатку уходили поэскадрильно. Я вел первую группу. Сверяясь с картой, точно выходим на цель. Зенитный огонь слабый, воздушный стрелок изредка сообщает по переговорному устройству о разрывах снарядов. Захожу на пикирование, тщательно ловлю в перекрестие прицела домик на берегу канала. И в этот момент самолет сотрясает сильный удар по мотору. Еле успеваю вывести внезапно отяжелевший штурмовик из крутого пике. Вижу, как мимо меня один за другим проскакивают ведомые, а мою машину словно кто-то держит за хвост.

– Товарищ командир, за нами – белый дым! – кричит Толя.

Потом добавляет:

– Появились «мессеры»!

Бросаю взгляд на приборы: обороты выше предельных, давление масла – ноль. Стараюсь уменьшить угол планирования, одновременно ввожу самолет в левый разворот. Ил-2, ввинчиваясь в воздух, несется к земле.

– Толя, снижаюсь до бреющего, мотор сдал, будем садиться…

– Товарищ командир, у меня в кабине масло, пахнет горелым, – докладывает Баранский.

Потом словно утешает:

– А дым уменьшился.

– Следи за «мессерами»! – требую уже у самой земли.

Внизу мелькают окопы своих войск. Хорошо, что удалось перетянуть через их линию… Но где сесть? Все изрыто огневыми позициями. Используя запас скорости, делаю двухсотметровый выскок. Замечаю впереди небольшую ровную площадку. Открываю фонарь, кран шасси ставлю на выпуск. Самолет плавно касается земли и, не замедляя движения, проседает все ниже. Догадываюсь: это складываются шасси. Фонарь сдвигается вперед и чувствительно бьет по локтю. Но боль не слышна. Самолет пробегает еще полсотню метров и прижимается брюхом к земле. Выскакиваю на плоскость и бросаюсь к кабине стрелка.

– Цел?

– Цел, товарищ командир! – еще не совсем верит Толя.

– Хорошо отделались…

Помогаю Толе выбраться на плоскость. Осматриваю самолет, лежащий на земле, словно птица с перебитыми крыльями. Оглядываю небо. Моя группа уходит от цели без ведущего. А над передовой, извиваясь ужами, ходят «мессершмитты». Показываю в их сторону:

– Слава богу – ускользнули от них. Раненого да подбитого они не упустят.

К нам бегут солдаты, впереди них девушка с медицинской сумкой. Еле переводя дух, красавица-медсестра спрашивает:

– Вы не ранены, товарищи летчики?

Толя при виде девушки быстро поправляет летный шлемофон и расправляет ремень на комбинезоне. Что значит молодость!

– Нет, спасибо за беспокойство, – спешу с ответом и спрыгиваю с плоскости. Внезапно в левой руке возникла жгучая боль и закапала кровь.

– А это? – бросилась ко мне медсестра.

Ловким движением она закатала рукав комбинезона и ахнула – от кисти до локтя была стесана вся кожа. «Когда это? Чем?» – удивился я. Потом догадался: очевидно, фонарем. Сестра стала искать йод, но оказалось, что он закончился. Тогда она обработала руку крепким раствором марганцовки. Толя с тревогой следил за моим лицом, не зная, как я перенесу боль. Но после посадки нервное напряжение еще не спало, и боль чувствовалась слабее. Да и в присутствии сестрички нельзя было, проявлять слабость.

Солдаты окружили самолет, охали и ахали при виде пробоин, заглядывали в кабину, живо комментируя событие.

– Такая махина, а в воздухе держится. Техника! – удивлялся здоровяк, впервые так близко видевший самолет.

– Чудно!

– Вот они какие, «горбатые»! – щупал горячую броню мотора сержант.

– Хорошая машина! Почаще бы приходили пехоте на помощь. Мы рады летчикам.

Сержант что-то сказал солдатам, и они бросились за скошенной травой. Вскоре самолет был замаскирован. Я заглянул под мотор. В картере дыра, нет нижнего бронелючка. По следу движения самолета на посадке нашел рассыпавшийся подшипник. Он был еще обжигающе горяч. Эге, похоже на обрыв шатуна! Значит, легко еще отделались: масло выбросило через пробоину, но окажись перебитым хотя бы самый маленький бензопровод, и тогда – пожар. Сдав под расписку самолет, мы с Толей взвалили на плечи парашюты, радиоприемник и пошли в сторону дороги, чтобы попутными машинами добраться в полк. В полк прибыли к вечеру. Первым выбежал навстречу Саша Карпов.

– Опять подбили? – в голосе Саши искреннее сожаление.

– Вот уж не везет тебе, Вася! А мы ходили на Калабатку – хоть бы один выстрел с земли!

– Значит, мы все подавили, – пытаюсь шутить.

– А по нас и зенитки, и «мессеры»! Впрочем, думаю, что у меня авария мотора. Но надо же – чтобы над целью, да еще на пикировании! – не могу никак успокоиться.

Горячий, порывистый Карпов схватил мой парашют, старается подбодрить меня:

– Иди быстрее докладывай. И сразу – на ужин! Фронтовые сто граммов всю печаль смоют. Главное, что живы и невредимы!

Как много значит доброе слово, вовремя сказанное товарищем! Сразу на душе стало легче. В штабе полка уже знали о нашей неудаче над полем боя. Начальник штаба майор Красюков, выслушав мой короткий доклад, заметил:

– Не расстраивайся, могло быть хуже. Все ваши ведомые возвратились нормально, но не группой, а то одному. Командир приказал отработать вопрос замени ведущего на любом этапе полета.