Ганс Шерфиг - Замок Фрюденхольм Страница 21

Йоханна зашла к Маргрете:

— Ну что ты скажешь?

Мартин ушел на работу, еще ничего не зная. Радио он не слышал. Роза была в школе. Герда вышла с малышом на улицу и катала его в коляске взад и вперед перед домом, Нильс засел в ящике из-под фруктов — он ехал на автомобиле: бррр, бррр! Переключал скорости, давал задний ход, тормозил. Бррр, бррр!

— А что говорит Оскар?

— Оскар говорит, что нужно уничтожить все бумаги и карточки с именами всех членов и протоколы. А если где-нибудь лежат старые письма или еще что-либо связанное с партией, то лучше всего это сжечь.

— Бумаг лежит очень много, — сказала Маргрета. Мартин любит бумагу. Он никак не может заставить себя что-нибудь выбросить. Прячет все старые записи. Вот было бы здорово, если бы мне наконец удалось сжечь их!

У Мартина было огромное собрание брошюр, целая этажерка забита печатными изданиями, когда-то актуальными. Они нужны, говорил он. Без революционной теории нет революционного движения! Но Маргрета считала, что вся эта теория только собирает пыль. Кто и когда читает брошюры десятилетней давности? Некоторые из них были даже в нескольких экземплярах. Неужели недостаточно одного экземпляра? Мартин утверждал, что все они нужны.

— Я ничего не хочу трогать до прихода Мартина, — сказала Маргрета. — Может, он придет обедать? Мы ничего не подозревали, когда он уходил из дому. Енс Ольсен прибежал к нам и крикнул: «Немцы!» Он был сам не свой. Испугался, что у него отберут свиней. И все планировал, как он их зарежет, а мясо закопает.

— Оскар сказал, что здесь все пойдет точно так же, как в Чехословакии и Австрии. Они арестуют всех коммунистов. Боже упаси, если немцам в руки попадут списки членов партии, или членские карточки, или другие бумаги, где упоминаются фамилии! Оскар говорит еще, что партийную группу следует реорганизовать, сделать так, чтобы члены ее не знали друг друга.

— Да что же это, как можем мы вдруг перестать всех узнавать?

— Ну, не знаю, — сказала Йоханна. — Так говорит Оскар. Он говорит еще, может, нам надо вместо партийной группы создать шахматный кружок, клуб филателистов или сберегательное общество для рождественских покупок.

Маленький Нильс в ящике переключал скорости: Бррр! Бррр! Брум, брум, брум! По радио слышалась музыка: «Калле, Калле, Калле из Сконе!» До конца своей жизни будет Маргрета помнить эту мелодию, связанную с девятым апреля и немецкой оккупацией Дании. Мимо по дороге шагал Мариус Панталонщик, представитель расы господ, с мятными леденцами «Бисмарк» во рту и мокрыми усами. Палкой он погрозил Герде, которая быстро отодвинула коляску с братишкой.

— Большевистское отродье! — орал Мариус. — Берегись!

Мариус Панталонщик явно направлялся к своему собрату — Нильсу Мадсену. Теперь пришло их время. Теперь в округе Престё с евреями будет покончено.

По радио передавали новые послания. Послание к датскому народу от правительства и короля…

«Немецкие войска, находящиеся сейчас в Дании, вступают в контакт с датским вермахтом, и долг населения— воздерживаться от всякого сопротивления этим войскам. Датское правительство попытается предохранить датский народ и страну от связанных с военной обстановкой несчастий и призывает поэтому все население спокойно и сдержанно относиться к создавшемуся положению. Спокойствие и порядок должны царить в нашей стране, и необходимо лояльно относиться ко всем, кто облечен исполнительной властью».

Было зачитано послание короля:

«При чрезвычайно серьезном положении, создавшемся для нашей родины, я призываю всех в городах и в сельских местностях вести себя корректно и достойно, ибо каждый необдуманный поступок или высказывание могут иметь самые серьезные последствия. Да хранит бог вас всех, да хранит бог Данию».

— Мне нечего добавить к этому, — сказал Расмус Ларсен рабочим, вместе с ним слушавшим радио.

Безработные, явившиеся отмечаться, на этот раз получили разрешение войти в красивую гостиную Ларсена. Сюда пришло еще несколько товарищей из союза избирателей, чтобы послушать, что их председатель скажет о создавшейся обстановке. Будет ли запрещена социал-демократия? И не арестуют ли социал-демократов, как это было в Австрии? Распустят ли профсоюзные организации?

Фру Ларсен печально глядела на свои покрытые лаком полы — они были исчерчены, поцарапаны. А какую грязь эти люди притащили на ногах! И как раз теперь, когда лаку не достанешь!

— Мне нечего добавить, — повторил председатель Расмус. — Вы сами слышали, что говорят Стаунинг[20] и король. Мы должны вести себя достойно и корректно в изменившихся условиях. Будущее, разумеется, потребует перестройки в привычном течении жизни. В данный момент важно, чтобы соблюдалось спокойствие и порядок и лояльность в отношении всех тех, кто облечен исполнительной властью!

— Да, слушать-то это хорошо, — сказал один из рабочих, — Ты так красиво говоришь об этом, Расмус! Можно подумать, ты сам премьер-министр. Перестройка в привычном течении жизни! Спокойствие и порядок, лояльное отношение! То есть заткни глотку, равнение — и шагом марш! Уж не придется ли нам теперь учить немецкий? «Коли немцы к нам придут, значит будет всем капут! Да! Эх да! Значит будет всем капут!» А как же с деньгами, которые мы платили на армию? Куда они к черту подевались? Где были наш флот, наши летчики, мины и пушки? Где все то дерьмо, на которое с нас драли деньги?

— Правительство приняло свое решение, учитывая наши общие интересы, — сказал Расмус Ларсен, — Оно, быть может, лучше понимает и разбирается во всем, чем ты, Карл! Оно не пускается в авантюры. Да за несколько часов немцы могли вдребезги разбить всю нашу страну. И что же дальше?

Тогда зачем мы приобретали все это дорогое военное дерьмо? На кой черт оно нам, если заранее было известно, что оно не понадобится?

— Никто не знал ничего заранее. Возможно, наша оборона могла бы произвести своего рода устрашающее действие. Она могла бы, может, предупредить нападение. Однако теперь, когда несчастье произошло, кто взял бы на себя ответственность за то, что мы стали бы второй Польшей? Что Копенгаген и другие города были бы сровнены с землей?

— Норвежцы сопротивляются, — сказал кто-то. — Откуда ты знаешь?

— Передавали по шведскому радио.

— Да, ведь были передачи из Швеции! Их можно и послушать.

Все стали просить Расмуса Ларсена переключить приемник на шведскую радиостанцию, но Расмус и слышать об этом не хотел. Как председатель и ответственное лицо, он считает своим долгом не отключать датское радиовещание в ожидании новых посланий и распоряжений.

— Не морочьте мне голову, не уверяйте, что все это случилось неожиданно! — сказал рабочий по имени Карл. — Черт возьми, кто-то ведь знал обо всем заранее. Вот уж подлость, если некоторые министры, генералы и адмиралы были об этом осведомлены! Подобные вещи не делаются в одну ночь! Они все знали, черт их возьми!

— Вот это и есть безответственная болтовня, которая теперь крайне нежелательна, — строго сказал Расмус Председатель. — Такого рода сплетни опасны и вредны. Сегодня положение страны совсем иное, чем вчера. Обстановка чрезвычайно серьезная. Должно же это дойти наконец до сознания народа!

По радио снова передавали послание короля:

«При чрезвычайно серьезном положении, создавшемся для нашей родины, я призываю вас всех в городах и в сельских местностях вести себя корректно и достойно, ибо каждый необдуманный поступок или высказывание могут иметь самые серьезные последствия».

— Ну, слышишь? — сказал Расмус Председатель.

16

Мартин Ольсен вовсе не хотел расставаться со своими драгоценными брошюрами. И речи быть не может, чтобы их сжечь.

Скрепя сердце он пожертвовал тем, что называл «архивом». Архив партийной группы представлял собой огромный ворох бумаг, старые письма и уведомления, приглашения на собрания. Все это заполняло в шкафу два нижних ящика. Освободить эти ящики всегда было самым большим желанием Маргреты. Значит, и этот печальный день принес с собою нечто хорошее. Она вывалила из шкафа груды бумаг прямо на пол и стала мыть ящики.

Мартин, как и предполагалось, пришел в обеденный перерыв. Явился с молочного завода и Оскар Поульсен, как всегда предприимчивый и напичканный лозунгами и иностранными словами. Пришел старый рабочий кирпичного завода Якоб Эневольдсен. Он жил возле болота в доме, который сам себе построил, и проехал на велосипеде с худыми покрышками с добрых полмили. Велосипедных покрышек теперь не достать, ими заранее запаслись даже те, у кого не было велосипеда. Якоб привел с собой собаку, маленького толстого фокстерьера, у которого была одышка, бедняга так устал после путешествия, что повалился на бок и, казалось, вот-вот умрет. А вообще-то он умел делать разные фокусы и был очень умный и послушный. Но серая кошка в доме пришла при виде пса в ужасное возбуждение и начала на него шипеть, хвост встал у нее торчком и распушился, точно у лисы. Кроткая кошечка, позволявшая детям тискать и таскать себя повсюду, превратилась в злого дикого зверя, а когда Мартин хотел ее выгнать, она укусила его до крови. Маргрета оправдывала кошку: