Михаил Федотов - Разведка продолжает поиск Страница 21

Пахло порохом и паленой шерстью. Догадываюсь: раскаленные пули иссекли мою шубу. Снова прижал пулеметчика. Заменил диск и еще полоснул по бугру длинной очередью.

Там замолкли. Зато отозвался наш автомат. Оглянулся: Михайлов уже забрался на елку и оттуда поливает высотку, на которой залегли пятеро гитлеровцев. Значит, можно отходить.

Только приподнялся, как меня будто колом по правой ноге ударило. И тут же радужные круги замелькали перед глазами…

Ранен? Пристукнул ногой — вроде ничего. Позже, когда прошел несколько шагов, понял, что это были секунды шокового состояния. Потом ощутил, как тепло-тепло стало в валенке. Повел глазами: из носка валенка, там, где мизинец, показалась кровь. Наступлю на правую ногу — кровь сразу же из дырки, пробитой пулей. Показалась кровь и с внутренней стороны валенка, там, где косточка. Сквозное ранение. Значит, снова они, обмороженные ноги. Отошли было и — опять, теперь — под пулю…

Разноцветные искры радугой заплясали перед глазами, кругом пошла голова, меня повело вправо, затем влево, и я чуть было не свалился на лед. Однако в то же мгновение понял: упаду и — смерть. Эта мысль так остро пронзила мозг, что услышал, как умолк автомат Михайлова, как справа и слева от меня вражеские пули вдруг перестали щербатить лед и взвывать в рикошете. Значит, Михайлова сняли с елки?! Повел глазами: сидит. Тогда в чем же дело?

Я оглянулся, и меня будто током ударило. За мной бежал гитлеровец, был шагах в пяти, уже протянул руку…

Указательный палец правой руки сам собой сорвался со скобы и нажал на спусковой крючок. Это я понял секундой позже, когда ощутил знакомую дрожь автомата, а гитлеровец, дико взревев, свалился на лед: очередь, видно, прошлась по животу…

Так же знакомо зазвенели над моей головой пули — это бил Михайлов. Бил по тем, которые залегли на бугре!

Шатаясь, попробовал бежать, но снова брызнула кровь из носка валенка. Опять стало плохо, и все, что творилось вокруг, стало как-то безразличным.

И снова тишина. Неужели у него опустел диск?.. Вдруг эту жуткую тишину распорол невероятной силы крик. Кричал Михайлов. Но о чем — не разобрал…

Обернулся: второй гитлеровец, прикрываясь моей спиной от очередей Михайлова, бежал на меня. Только сейчас понял: хотят взять живым.

Теперь уже сознательно указательный палец скользнул со скобы, со всей силы надавил на спусковой крючок. Резко ударила короткая очередь. И автомат замолчал…

Гитлеровец широкими скачками приближался. Я уже видел его широко открытые глаза, перекошенный рот…

Рука потянулась за пазуху, выхватила наган, и палец нажал на спуск. И раз, и второй, и третий… Фашист распластался на льду, опрокинувшись на спину.

Теперь опять ударил пулемет, но короткими очередями. Пули крошили лед справа, слева. Я понял: фашистам нельзя бить прямо по мне, пули пройдут по своим, корчащимся рядом…

Отчаянно зарокотал автомат Михайлова. Он бил до тех пор, пока не замолчал пулемет. Затем я увидел, как большими прыжками мчится ко мне мой товарищ. Высокий, недюжинной силы, он схватил меня и поволок в лес.

Пулемет, прижатый было огнем автомата, снова заработал. Но поздно: Михайлов тащил меня по густому кустарнику, а пули натыкались на ветки позади нас.

Михаил тащил меня к санной дороге. До нее оставалось шагов десять, как его цепкие руки вдруг разжались, и я упал между кочками. В ту же секунду он навалился на меня, прижав широкой ладонью мой рот.

Задыхаясь, я повернул голову и онемел. По дороге на большой скорости скользили на лыжах гитлеровцы. Мелькали палки, проносились перед глазами рослые фигуры в белых халатах. Видно, торопились обогнуть рог мелкого кустарника, чтобы выскочить на луг и помочь своим захватить нас. Меня и Михайлова, лежавших между высоких кочек в маскхалатах, они не заметили…

Видно, так бывает только в приключенческих фильмах. Еще не пришли в себя, как на этой же дороге показались сани. Лошадь мчалась рысью. На санях стоял Шура Станиславчик и решительно размахивал над головой ременным кнутом.

Михайлов схватил меня в охапку и поволок к дороге. Шура ловко осадил на ходу коня, разворачивая сани. Михайлов положил меня на солому, вскочил сам, и мы помчались назад.

По дороге Шура рассказал, как все получилось. Когда мы спешились и стали спускаться в лощину, он направился к лесу.

— Не с пустыми же санями ехать домой, — солидно объяснял он, поторапливая лошадь. — Хотел дровишек прихватить. А тут и увидел, что происходит. Ну, так я и махнул прямо по дороге, чтобы вас перехватить…

Шура Станиславчик галопом гнал взмыленную лошадь до самых Быстриков: там находился наш госпиталь. Паренек поминутно оглядывался, и я видел, как страдальчески сжимались его губы — беспокоился за меня. Но больше он улыбался — широкие щербинки выглядывали из-под губ, глаза восторженно сияли, щеки разрумянились, а из-под старой ушанки озорно выглядывал рыжий чуб. Еще бы: выхватил разведчиков из лап самой смерти! Я был несказанно благодарен смышленому, пареньку.

Владимир Силивестров, наш врач, был как раз в госпитале. Он долго колдовал над моей ногой. Пуля, раздробив кость, вышла к мизинцу. Пришлось зондировать рану, извлекать осколки. Обезболивающих же средств никаких, только первач-самогон, который применяли партизанские медики, чтобы хоть чуть-чуть притупить адскую боль…

Вечером ко мне заглянул комиссар бригады. Антона Владимировича Сипко беспокоило то, что и нашу разведку: с какой целью прорывалась в партизанский тыл разведывательная группа гитлеровцев? Раньше тоже сталкивались разведки, но то были небольшие группы, а 10 февраля, считай, взвод в двадцать солдат, а может, и больше. Притом шли с явным намерением захватить «языка». Зачем? Может, опять готовят карательную экспедицию и гитлеровскому командованию требуется знать все досконально о силах партизан, о том, какие укрепления мы уже возвели на случай блокадных боев?

Как позже я узнал, 11 февраля Иван Попов снова повел разведку. Он установил, что вражеская группа, шедшая в глубь партизанской зоны, беспрепятственно проникла в Стаи: буквально за несколько минут деревню оставили разведчики бригады П. М. Романова. Вот почему мы вдвоем с Михаилом Михайловым и столкнулись с немецкой разведкой.

В тот же день Иван Митрофанович перепроверил прежние разведданные о гарнизоне в Больших Бортниках. Изменений не было.

В ночь на 13 февраля 1944 года наша бригада окружила Большие Бортники, а штурмовая группа отряда имени Кирова во главе с заместителем командира отряда А. В. Ивановым и командиром разведки И. А. Осипковым ворвалась в гарнизон и забросала гранатами казармы противника. В ожесточенном бою уничтожили около 100 вражеских солдат и офицеров. Но и партизаны понесли большие потери: 19 человек убито и 13 ранено. Среди погибших командир взвода А. Т. Дергачев, политрук К. И. Мелешкевич, командир отделения Д. Т. Михайлов, партизаны А. А. Антоненко, П. Р. Александров, П. Н. Васильев, М. А. Петров, И. М. Печуро, В. Ф. Корнеев, И. Ю. Кутковский, Д. А. Сидоров, наш Василий Теркин — весельчак и балагур, любимец всех партизан Федор Яковлевич Мищенко из Барсучины и другие.

Гарнизон в Больших Бортниках перестал существовать.

А я лежал на госпитальной койке, сожалея, что столько времени и сил потратил на разведку вражеского гнезда, а брать его так и не довелось.

Рано утром следующего дня комиссар передал мне газету и свежие сводки Совинформбюро. Я впервые узнал, что Ленинград две недели назад окончательно освобожден от блокады, а в тот день, когда наша бригада разгромила гарнизон в Больших Бортниках, Красная Армия освободила город Луга — значит, начала гнать гитлеровцев от Ленинграда! В газете рассказывалось, во что превратили фашисты город на Неве, как сражались ленинградцы, как стоически боролись за жизнь.

Когда я вслух читал газету, в госпиталь, точнее, во вторую половину крестьянской хаты, где лежало 12 раненых, зашли наш командир отряда Макар Филимонович Фидусов и комиссар Андрей Григорьевич Семенов. Поздоровавшись со всеми за руку, они присели на мою койку. Семенов тихо проговорил:

— Продолжай, Федотов, и мы послушаем…

Потом, когда закончил чтение и раненые перебросились репликами — высказали свое мнение о таком событии, комиссар пристально взглянул на меня и сказал:

— Вот так и держать, политрук. — Он взял газету, уже истрепанную, побывавшую не в одних руках. — Одно плохо. К вам, раненым, в первую, а не в последнюю очередь должна приходить газета. Здоровый, он услышит и от других. А вам… — комиссар запнулся, видно, подыскивал нужное слово, но так и не найдя его, прямо добавил, — в общем, пострадавшим в боях и стычках надо в первую очередь знать, как гонят фашистов.

— Да и разведчикам это не помешало бы, — обронил я. — Придешь из поиска, а свежая сводка и газета уже у других. А если с группой разведки находишься «дома» и прибыла почта, то подгоняют, чтобы скорее кончал политинформацию, а то газеты ждут ребята в соседнем взводе… Короче, рвут у нас с руками и газету, и свежую сводку.