Богдан Сушинский - Река убиенных Страница 23

— Достаточно… хорошо, — без особого энтузиазма процедил Гредер. И на несколько минут в салоне машины воцарилось тягостное молчание.

Штандартенфюреру вдруг вспомнилась последняя беседа с генерал-майором Роттеном, в которой принимал участие и Штубер. Всем троим уже было ясно, что расследование причин аварии зашло в тупик. Тома бумаг, которыми снабдили их спецы по расследованиям авиакатастроф и пожаров, не таили в себе ничего, кроме бесчисленного множества заключений всевозможных экспертов, мнений специалистов и протоколов допросов тех пассажиров и членов экипажа, которым удалось уцелеть.

Спора нет, рассказ каждого из уцелевших достоин был пера новеллиста. Гредер с удовольствием прочел их все, без исключения. Но ни один из них не содержал в себе ничего такого, что хоть как-то проливало бы свет на истинную причину аварии «Гинденбурга».

Понятно, что фюрера такие материалы удовлетворить не могли. Как не мог удовлетворить и вывод. И теперь эти трое были похожи на заговорщиков, которые, опасаясь неминуемого изобличения, пытались искать спасения в единстве своих судебных показаний.

— Так что будем докладывать фюреру, господа? — решил завершить эту «тайную вечерю» генерал-майор фон Роттен.

— Вот именно… — безнадежно поддержал его Гредер. — Прочтя доклад, который мы можем составить по материалам расследования, фюрер конечно же откажется нас понимать.

— Главное, чтобы сами мы поняли, к чему собственно стремились прийти комиссии в этих расследованиях и к чему на самом деле пришли, — заметил Штубер.

Генерал и полковник разочарованно взглянули на барона и, ухмыльнувшись, дружно покачали головами, как бы говоря: «А что еще можно ждать от этого недоученного диверсанта?!»

— Если я верно вас понял, господа, — подытожил генерал-майор, — никаких экстраординарных мыслей и предложений не последует. В таком случае мы вынуждены будем констатировать, что причины катастрофы нам неизвестны, признав единственно правильной ту, первичную, версию об искре электрического разряда, возникшей в результате удара молнии.

— С которой мы, собственно, и начинали наше расследование, — проворчал штандартенфюрер Гредер.

— Хотя, конечно, странно, — глуховатым голосом проговорил фон Роттен, меланхолически складывая бумажки в папку с тесненным на ней орлом. — Прошло несколько лет, а причина гибели «Гинденбурга» так и остается одной из самых больших тайн Третьего рейха. Если фюрер сочтет нужным, он, конечно, может продолжить это расследование, но вряд ли те, кто станет знакомиться с выводами наших экспертов, продвинутся в нужном направлении.

— А зачем вообще понадобилось это расследование? — неожиданно задался сакраментальным вопросом барон фон Штубер, несказанно удивив им своих собеседников. — Прошло время, гибель «Гинденбурга» обросла множеством легенд. Каждый из спасшихся считает свое спасение настоящим чудом. Так давайте смиримся с тем, что гибель «Гинденбурга» навсегда останется одной из самых больших тайн Третьего рейха.

— Но ведь из-за этой вашей тайны прекратилось строительство новых дирижаблей, — возразил Гредер. — Угасло целое направление авиастроения. А я считаю это непростительной ошибкой наших авиастроителей.

— Ну, прекратилось оно, допустим, лишь на какое-то время. С этим нужно смириться, как с неминуемой жертвой. И вообще, господа, — неожиданно расфилософствовался Штубер, — это же прекрасно, когда у государства есть тайна. А где тайна — там обязательно появляются легенды. Не может быть великого народа без великих тайн и порожденных им легенд.

— Опомнитесь, барон, — язвительно остановил Гредера генерал-майор Роттен. — Мы сейчас говорим о дирижабле «Гинденбург», а не о величии Германии.

— Позвольте с вами не согласиться, господин генерал-майор. О чем бы мы с вами ни говорили, мы всегда говорим о величии Германии. Особенно когда речь идет о таких величественных достижениях, как дирижабль «Гинденбург»[19].

21

Шелленберг выключил приемник, но еще несколько минут стоял у него, словно ожидал, что голос фюрера прорвется и через технические запоры. Вошел секретарь и протянул ему сложенную вчетверо газету.

— «Фелькише беобахтер», — сказал он, — как вы велели, бригадефюрер.

Однако Шелленберг уже мог и не разворачивать ее: авторские амбиции его были удовлетворены: из того текста, который он предложил Гейдриху в качестве всего лишь основы для текста «Воззвания к германскому народу», фюрер не изъял ни строчки. Как, впрочем, ни строчки и не дописал. Хотя сам Гейдрих, судя по всему, был не в восторге. Прочтя писания своего подчиненного, он выразительно пожал плечами, несколько раз перетасовал странички и, положив их в массивную, украшенную большим имперским орлом коричневую папку, проворчал:

— Главное, что фюрер получит это вовремя. У него есть целый штат секретарей и помощников — пусть поизощряются. — А затем, подняв глаза на Шелленберга, мрачновато ухмыльнулся: — Какие бы изменения в этот текст фюрер не внес, можете считать, Шелленберг, что Вторая мировая война была объявлена росчерком вашего пера.

— Извините, группенфюрер, я бы так не сказал.

— Завидую, — не стал реагировать на его замечание Гейдрих. — Не каждому отведена такая историческая роль.

— Тогда скорее вашего пера… господин группенфюрер СС. Поскольку на нем стоит ваша виза.

— Виз, как всегда, будет много. Как со временем и претендентов на авторство. Но исторический факт — вот он! В этой папке. Вы хотя бы копию для себя оставили? С собственными правками?

Шелленберг понимал, что логичнее было бы ответить: «Нет». Но коль уж момент действительно исторический, решил придерживаться его правды.

— Оставил, конечно. Рассматривая его как исходящий документ. И потом, может понадобиться доработка.

— Правильно сделали, бригадефюрер. Когда вас поведут на «суд народов» как одного из отцов и духовных наставников этой войны, на вашей груди палач закрепит именно этот текст.

…И хохот, которым Гейдрих разразился, произнеся эти слова, показался Шелленбергу хохотом из преисподней.

— Мне бы не хотелось, чтобы ваши слова оказались пророческими, группенфюрер СС, — с особым нажимом произнес Шелленберг это «СС», памятуя, какими злобными эпитетами наделяла коммунистическая пропаганда их, «по образу и подобию иезуитского, созданный Черный Орден фашизма».

— Успокойтесь, Шелленберг, — медленно двигал широкими массивными скулами-жерновами Гейдрих, — пророком я всегда был плохим. Именно поэтому всегда был неплохим солдатом. Две эти ипостаси несопоставимы.

— Будем надеяться, — несколько оскорбленно проговорил Шелленберг, но Гейдрих уже не слушал его. Кто-то позвонил ему по телефону, и, не обращая внимания на бригадефюрера, начальник Главного управления имперской безопасности с упоением переспрашивал: «Да, войска уже продвинулись почти на сто километров в сторону Минска? А в Прибалтике? Прекрасно, штандартенфюрер, прекрасно. Нам с вами можно лишь сожалеть, что завтра мы не окажемся в наступающих порядках дивизии “дас Рейх” или “Мертвая голова”. А как обстоят дела с подготовкой на “украинском фронте”? Понятно. Значит, уже завтра к ночи наши войска будут во Львове. Тем более что в действие должны вступить группы национал-партизан. Ну, румыны — это понятное дело. Они не в счет».

Положив трубку, Гейдрих, словно бы не замечая Шелленберга, самодовольно потер руки.

— Уверен: еще сутки не пройдут, а сотни тысяч квадратных километров вражеской территории окажутся под гусеницами наших танков. Из этого следует, что фюрер все-таки прав. Он — единственный среди нас — провидец, если уж вам так хочется видеть среди нас провидца-прорицателя, Шелленберг. Кстати, почему вы все еще сидите здесь?

— Жду ваших распоряжений, — поднялся Шелленберг, не решаясь уточнять, после какой информации шеф настроился столь воинственно.

— Ах да, я ведь до сих пор не отпустил вас.

— Так точно, группенфюрер СС.

— Но ведь вы же слышали, что происходит. Теперь у вас работы хватит и без моих распоряжений, — поднялся он, чтобы идти к фюреру.

— Яволь. — Но уже в проеме двери бригадефюрер вдруг услышал:

— А ведь теперь вы, Вальтер, станете известны как «специалист по воззваниям». Не исключено, что уже завтра вам позвонит сам Лаврентий Берия и предложит составить точно такой же документ… для Сталина, естественно.

— Вот этим «воззванием» я бы действительно гордился, — натянуто улыбнулся Шелленберг.

Но это происходило вчера, а сегодня…

Вернувшись за стол, Шелленберг все же развернул газету и с удовольствием углубился в чтение. Несмотря на всю желчность Гейдриха, в корне он прав: как к этому ни подходи, а Вторая мировая война была объявлена росчерком его, Шелленберга, пера. И ни Истории, ни друзьям и завистникам от этого факта уже не уйти. А что касается шутки относительно звонка Берии…