Сергей Скрипаль - Афган Страница 24

Рассказал Славка эпизод, случившийся сегодня. Посмеялись солдаты, нисколько не заискивая смеялись, от всего сердца.

Пошарил старший лейтенант в своем вещмешке и вынул на свет божий, а вернее, во тьму аллахову полную фляжку спирта, подбросил ее на широкой ладони, велел всем кружки приготовить. Передал флягу самому педантичному солдату-радисту Пискареву Женьке, точнее и справедливее которого найти в полку человека нельзя. Женька взвесил оценивающе сосуд и пошел быстро по тесному кругу, останавливаясь перед каждым на короткий миг, и плескал каждому ровно столько, сколько и предыдущему. Дошел до командира, плеснул вначале себе, а потом в командирскую кружку, слегка звякнув горлышком об алюминиевый край. Молчат солдаты. Командир опустил голову, задумался, что же сказать бойцам.

– Хочу выпить за ваши руки, – начал Славка, улавливая при этом удивленные, быстро брошенные к рукам взгляды солдат. – Нет, ребята, не за эти руки, а за те, что были у вас на гражданке, и за те, что будут потом, когда домой вернетесь. Пусть ваши руки никогда и никому не причинят горя, а только добро принесут, ласку и счастье! – помолчал немного командир, замечая оттаявшие лица бойцов.

– Ну, быть добру! – закончил Славка свой тост и опрокинул содержимое мятой походной кружки себе в рот.

Спирт вспыхнул обжигающей струей, ринулся в желудок. Замелькали вверх-вниз солдатские кружки, крякнули единодушно солдаты. Каждый задумался о словах командира. Да уж, за эти-то ручонки, страшные и обломанные, никто бы пить не стал – красоты маловато. Грубые, обожженные, закопченные, с корявыми ногтями, с кровавой грязью под ними. Сейчас эти руки способны только стрелять, рвать, резать, душить, уничтожать. Грустно, но неизбежно, если хочешь выжить в этом кошмаре чужой войны. Разбрелись солдаты, вытянулись в мягких постелях пыльной земли, примостившись головами на пышные подушки вещмешков, и, усталые, чутко уснули.

Славка проверил посты и сам подремал часа два, прислонившись спиной к теплому дувалу.

Вновь идет Славкина рота в атаку. Не ладится сегодняшний бой. Нет в роте единства. Теряет рота солдат. Духи крепкой стеной насмерть стоят, защищают свою родную горушку, за которой только скалы голые да пустыня мертвым саваном лежит, щетинится редкими колючками. Вот такая земля есть на свете! Какая – никакая, а для афганцев она своя, родная и защищать ее надо.

Спустилась рота в ложбинку, такую прекрасную. Пули над ней проносятся, никого не задевают. Благо, у душманов гранатомета нет. Не достать им роту. Славка видит, что нет смысла солдат под пули гнать, не зависит от этой сопки успех большой операции, скомандовал отбой атаки. Солдаты благодарно взглянули на командира: «Спасибо, батя!». Вот так в свои двадцать пять с небольшим лет стал «батей» для своих солдат Славка.

Ярятся духи: ну никак не достать шурави. Пуляют в белый свет, как в копеечку. С полковой стороны по рации щедро поливают матюками командира роты. Взять горушку – и точка! Капитана Русланова, командира другой роты, ставят ему в пример. Тот хоть и потерял больше половины роты, а сопку взял. Только на кой черт она нужна, коли духи на зимние квартиры расползаются, никто не говорит. Знаком Славка с капитаном Руслановым, знает, что «батей» того никто не называет, да и вряд ли кто-нибудь назовет. Губит солдат капитан. Есть боевая задача – сдохни, но выполни! Вот и гибнут солдаты, не успев разглядеть в Русланове своего «батю».

Настороже провела ночь рота. Духи простреляли всю темень, видимо, боялись атаки. Славка нарочно драконил их, не давал уйти с места. На контратаку духи не осмелились, маловато их было. Надеждой питались сыны Аллаха. Вот, мол, шурави побьем, оружием разживемся. Да не удалось. Чуть светать стало, по связи пригрозили старшему лейтенанту Петракову Вячеславу – командиру роты пехотного полка – сорвать с него погоны, да не посмотрели, что на связи солдат, велели слово в слово командиру передать.

Женька кинулся к солдатам, все рассказал им. Поняли солдаты, что судьба офицерская, судьба «бати», в их руках. Сержанты выстроили роту в цепь, бесшумно покарабкались из ложбинки, стараясь не разбудить задремавшего под утро старлея. Потом уже, когда вырвались на простор, грянули «ура!» и пошли ломить сопротивление духов.

Славка подскочил, еще не совсем проснувшись, рванул затвор автомата и вылетел из ложбинки, растерянно глядя вслед пыльной занавеске, поднятой сапожищами бегущей впереди роты, бегущей за спасением своего «бати».

Глава 13. ПАШКА

К концу первого полугода службы Пашка впервые попробовал покурить «дряни». В общем-то, ничего в этом он для себя не открыл и удивленно смотрел на ребят из своего взвода, которые, накурившись анаши, сидели и лежали в расслабленных позах. Сладковатый и удушливый запах дыма, маслянистый привкус в гортани и во рту – вот и все, что почувствовал Пашка. Чуть позже ребята притащили из рейда какую-то другую штуковину. Она и по виду разнилась от предыдущей: почти черный цвет, на ощупь липковато-тугая и резкий запах масла – вот что отличало ее. Процесс курения тоже был особенным. Не нужны были традиционные папиросные гильзы или сигареты. Вещество скатывалось в маленький, размером со спичечную головку, шарик, насаживалось на острие иглы и поджигалось. Опиум медленно тлел, курился синей струйкой дыма. Нужно было лишь с силой вдыхать через ноздри этот плотный дым, и эффект не заставлял себя ждать. Пашка попробовал и такой способ. Результат оказался необычным. По позвоночнику стал подниматься теплый мягкий шар, добрался до затылка, перекатился в лоб и растекся приятно-оглушающим нежным раствором. Ноги разом отяжелели. Пашка плюхнулся задом в пыль, прислонился спиной к ящикам со снарядами, сложенным штабелями на складе, который он сейчас охранял. Окружающие звуки гасились ватой, в которую превратился жидкий раствор в голове... Насыщенное истомой тело приятно обезвесилось, создавая иллюзию полета. Глаза призакрылись, оставив узкие полоски белков под веками, зрачки закатились. Голова бессильно свалилась на плечо. Рот безвольно открылся, из него обильно потекла слюна. Блаженство медленного парения все нарастало и нарастало, грозя оборваться страшным падением. Потом все куда-то ушло, разом выключилось. Пашка подремал некоторое время. Внезапная сухость во рту и головная боль швырнули его в реальность: в звуки, в движение, в жизнь боевого полка. Неприятные ощущения прошли достаточно быстро, оставив после себя небольшую, даже приятную в какой-то мере боль в суставах. Пашка еле дождался смены и побрел на кухню, где в больших котлах держался отвар колючки. Пил Пашка долго, все никак не мог утолить жажду. Отходил было, да потом вновь возвращался и опять пил, пил, пил... Пот ручьями растекался по телу, напитывая ткань хэбэшки. Пашка набрал из узкого ствола колодца воды и выстирал форму. Вечером ребята предложили ему еще разок «хапнуть», но Пашка отказался – не хотелось больше чувствовать себя беспомощным хотя бы даже и под кайфом.

Рота Пашки находилась во втором эшелоне охраны кандагарского аэродрома на отдыхе. Занимались с утра до вечера строевой подготовкой до чертей в глазах, до одурения, до «потери пульса», как называл это состояние старшина роты прапорщик Рахимбобоев, огромный, мускулистый туркмен. За глаза солдаты называли его Рэмбобоевым, и в этом изредка даже сквозило уважение, но очень редко...

Вскоре роту перевели на выносные посты – на «блоки». Жизнь там была ужасной. Камни, бетон «блока», ежедневная смерть, кровь и единственное спасение от всего этого – гашиш. Рядом с «блоком», где «тащил» службу Пашка, врос в каменистую почву маленький кишлачок, живущий своей непонятной азиатской жизнью. Люди там жили пугливые, несмотря на то, что кишлачок был договорной. Один из прежних командиров «блока» догадался бросить от движка на дувалы провода, и вечерами в кишлаке загорались тусклые лампочки, что приводило афганцев в благоговейный трепет. Изредка подбрасывали в кишлак керосин, лекарства. Но им было поставлено условие. Как только из кишлака в сторону шурави произведется хоть один выстрел – не только электричество вырубят, но и кишлак выжгут. Вот и приходилось седобородому «старшине» кишлака крутиться между шурави и моджахедами, чтобы сохранить столь шаткое равновесие. Видимо, духи понимали всю безнадежность положения для жильцов кишлака и совершали нападения на «блок» откуда угодно, только не с его стороны.

Кишлак давно и прочно вошел в жизнь «блока». Солдаты постоянно уходили в «самоволки», меняли шмотки, консервы со сгущенкой и тушенкой, керосин на гашиш. Некоторые из старослужащих имели какие-то свои дела в кишлаке и, несмотря на запрет командования, все же просачивались туда. Пашка тоже имел свой постоянный канал добычи наркотика. Перед выходом на «блок» он набивал вещмешок старыми майками, хэбэшками, сумками от противогазов и прочим тряпьем. Обмен производился по давно установленному тарифу. За майку давали на два «косяка», за хэбэшку на четыре-пять. Пашка сотрудничал все время с высохшим от старости одноногим Халимом, который ловко скакал на одной ноге, опираясь обрубком другой на самодельный протез из крепкого узловатого дерева. Он брал шмотки, смотрел их на свет, определяя степень крепости, бросал их через плечо в темень лачуги на кучу другого тряпья. Рассчитывался за каждую вещь отдельно. Обычно Пашка, получив плату за первую шмотку, тут же закуривал мастырку и, блаженно затягиваясь, спокойно смотрел за суетливыми руками старика, ловко хватающими вещи и тут же бросающими плату, завернутую в тряпицы, перед Пашкой.