Владимир Шорор - Найдется добрая душа Страница 24

Несколько снимков висело над потертой ворсистой тахтой.

Все они были портретами Золотникова. Но каким разным был он на каждом портрете, какой непохожей жизнью жил на этих снимках! Артист был снят то в чалме и пестром азиатском халате, то в лихо сдвинутой на затылок бескозырке и флотской тельняшке, то смиренно глядел в одеянии священника, то мрачно хмурился в арестантской куртке. И висела тут еще одна карточка, отличная от других. Перед каким-то большим домом, в садике, стояли вокруг седовласого знаменитого артиста — Александр Георгиевич артиста узнал сразу — человек двадцать пять молодых людей, юношей и девушек. Всем было весело, все дружно смотрели на грузного старого артиста и чему-то смеялись. Внизу белела надпись: «Институт театрального искусства, выпуск 1938 г. Москва». Был тут и Золотников. Он застенчиво стоял с краю, высокий, угловатый, в короткой бархатной курточке, вытянув тонкую шею.

Александр Георгиевич рассматривал фотографию, когда хозяин вернулся.

— Наш институт! — сказал он, и глаза его потеплели. — Вот какой я тогда был… — Золотников бережно дотронулся до фотографии.

— Изменились, — учтиво проговорил Александр Георгиевич.

— Еще бы, — усмехнулся Золотников. — Годы! Годы! И, как-то слишком уж быстро переходя к делу, спросил:

— Значит, вечер у вас четырнадцатого? Позвольте, что у нас четырнадцатого? — Он полистал записную книжку. — Какое время говорите? На шесть часов… Я должен перед вами извиниться. Совсем упустил из виду — у меня по четвергам самодеятельный кружок на механическом заводе. А тут перенесли на пятницу, собрание, что ли, у них профсоюзное.

— Нет, вы уж нас не подводите, — с твердостью, которой совсем не ожидал Золотников, сказал Александр Георгиевич. — У нас и афиша уже написана и пригласительные билеты посланы. Нас нельзя подводить!

И Александру Георгиевичу показалось, что Золотников посмотрел на него пристально, будто оценивал вместе с портфелем и книгами. Помявшись, артист сказал осторожно:

— Ради такого вечера я, видите ли, мог бы пропустить кружок, если, конечно, будет определенная компенсация. Недавно аналогичный случай был в Доме офицеров. Мне компенсировали: двадцать пять рублей.

Александр Георгиевич хотел было сказать о малых ассигнованиях на массовые мероприятия, о том, что библиотека может заплатить лишь половину запрошенных артистом денег. Он доверчиво взглянул в большие, поначалу добрые глаза Золотникова, но увидел в них только равнодушный холодок и не сказал ничего. Как же быть? Читатели должны услышать Маяковского, прочитанного мастером… Александр Георгиевич испугался, что Золотников примет его молчание за отказ платить и пообещал — компенсация будет.

— Значит, условились, — Золотников встал. — Да, кстати: как добираться к вам в Заречье? Ведь это не близко, а мне к девяти надо успеть в телестудию. У вас есть транспорт?

Александр Георгиевич вспомнил заманчивый плакат на площади, предложил неуверенно:

— Может быть, заказать такси?

— Разумеется, это было бы удобнее всего.

Они попрощались, и Александр Георгиевич ушел.

Вечером четырнадцатого апреля Александр Георгиевич заехал за артистом. Золотников сел рядом с шофером, и они поехали в Заречье. Счетчик, постукивая как часовой маятник, равнодушно отсчитывал километры, и Александр Георгиевич из-за плеча Золотникова с тревогой видел, как в белой щелочке, сменяясь, выскакивали черные цифры — двадцать копеек, тридцать, шестьдесят…

В бухгалтерии Александру Георгиевичу удалось выхлопотать только часть денег. Пять рублей обещала дать взаимообразно Зинаида Максимовна. И, хотя всего этого было еще мало, Александр Георгиевич успокоился: он знал, где взять остальные.

Когда подъехали к библиотеке, погода прояснилась. Вершину старого тополя золотило вечернее солнце, а у скворечни весело чирикал прижившийся тут воробей.

— Значит, вы вернетесь через два часа, — сказал Золотников шоферу. — Только не подведите, прошу.

Шофер согласно кивнул и заверил, что приедет вовремя.

— Уютная у вас библиотека, — задумчиво произнес Золотников, разглядывая резьбу на фасаде, крашеные голубые ставни, крыльцо, над которым, запутавшись в проводах, висел бумажный змей. — И, знаете, снаружи она очень похожа на один сельский клубик. Да… Его теперь нет в живых.

Александр Георгиевич заметил, что глаза у Золотникова стали такими же теплыми и мягкими, как в ту минуту, когда он рассматривал студенческую фотографию. Но, занятый в последние дни сколачиванием суммы «для компенсации», Александр Георгиевич ожесточился против артиста и решил, что и на этот раз тому вздумалось разыгрывать какие-то свои роли. Откуда ему было знать, что вот в таком же доме, самом хорошем доме в далеком забайкальском селе, лет тридцать назад, теперешний артист и лауреат, а тогда — просто Петяша, сыграл на маленькой клубной сцене свою первую роль…

Проходя по коридору мимо афиши, где броскими золотыми буквами была написана фамилия артиста, оба на миг задержались. Золотников, погруженный в неожиданные воспоминания и привыкший видеть напечатанным свое имя, равнодушно скользнул по афише глазами. Александр Георгиевич, уже не в первый раз, афишу прочитал до конца и, хотя фамилии его там не было, а просто сообщалось: «Доклад», почувствовал, что волнуется.

— Кстати, кто докладчик? — спросил Золотников.

Александр Георгиевич ответил.

— О-о, — приятно! — Золотников поклонился на ходу. — Так надо было написать, что докладчик вы!

— Да, конечно, — смутился Александр Георгиевич, — но у меня, видите ли, фамилия такая звучная Кван-те-ли-они. Могут подумать: приехал откуда-нибудь издалека. И вообще…

— Со мной в Харькове один сезон играл некто Квантелиони. Не родственник ваш?

— Нет, нет, что вы! — запротестовал Александр Георгиевич, словно его обвинили в чем-то.

Артист усмехнулся.

Они вошли в читальный зал. Там уже собралось много народу, и читатели-активисты из студентов горного института и десятиклассников помогали Зинаиде Максимовне расставлять стулья.

Тут же суетился Глеб Иваницын, одетый в новую куртку с блестящими молниями. Он расставлял стулья, помогал девушкам из библиотечного техникума прибивать стенную газету, давал советы, как ровно повесить портрет Маяковского. Нарушитель был подозрительно активен, но Александр Георгиевич об этом сразу же забыл.

Тихий шепот прошел по рядам, когда увидели Золотникова.

— Артист приехал, артист…

Золотников остановился, оглядел зал.

— И внутри похоже, — сказал он все тем же вкрадчивым голосом, — вон даже штукатурка отбита.

Александра Георгиевича взяла досада: портрет Лермонтова не перевесили — и вот, пожалуйста, посторонние замечают непорядок.

Зинаида Максимовна, нарядная, надушенная, торопливо поправила кудряшки и, улыбаясь, провела их в небольшую комнату — кабинет Александра Георгиевича.

Золотников снял шляпу, пальто, шарф, попросил стихи Маяковского и, если можно, то стакан теплого сладкого чаю — у него что-то неладно с горлом. Книгу достали тотчас, а с чаем вышла заминка, и все почувствовали себя неловко. Без чая, наверно, ему трудно выступать, а никто из них, даже всезнающая Зинаида Максимовна, этого не предусмотрел.

За чаем в комнату Александра Георгиевича послали старушку уборщицу. Вернувшись, она осторожно поставила перед артистом стакан крепко заваренного чая и сахар в стеклянной банке из-под баклажанной икры.

Громким шепотом Зинаида Максимовна сказала Александру Георгиевичу:

— Деньги я принесла, — и похлопала по своей сумочке.

— Ш-ш… — Александр Георгиевич настороженно взглянул на артиста.

Тот читал, углубившись в книгу, отпивая чай маленькими глотками. Но Александру Георгиевичу показалось, что Золотников, привыкший к шепоту суфлера, все расслышал и догадался, о каких деньгах шла речь.

Нетерпеливые аплодисменты раздались в зале. Зинаида Максимовна, отогнув манжет кофточки, посмотрела на часы.

— Пора начинать, — сказала она и, вспомнив, добавила: — Тут вам ребята звонили из Пятого ремесленного. Просили напомнить — у них тоже вечер сегодня. Вас ждут с лекцией.

Александр Георгиевич ответил, что он все помнит, поправил галстук и, волнуясь так же, как лет тридцать назад перед своим первым докладом, направился в зал.

Зинаида Максимовна открыла вечер. Встав за невысокую фанерную трибуну, Александр Георгиевич начал доклад. Пока он говорил о значении Маяковского, о детских годах поэта, в зале кто-то покашливал, перешептывался, кому-то понадобилось с громким жестяным шелестом развернуть газету. Глеб Иваницын, навострившийся было слушать, сидел с видом скучающим, точно хотел сказать: «Все это мы и сами читали!»

Когда же Александр Георгиевич, стоящий как раз между портретом Маяковского и своими слушателями, стал рассказывать о встречах с поэтом, в зале сразу стало тихо, и все подались вперед. Он не забыл ничего — и как стремительно вышел Владимир Владимирович на сцену, как, разгоряченный спором с одним из поэтов, скинул просторный коричневый пиджак, расстегнул две пуговицы на белой рубашке, и как читал он стихи, жестикулируя сжатой в кулак правой рукой. Потом Александр Георгиевич, как флаг, поднял над головой сборник стихов с собственноручной надписью Маяковского и, чтобы все могли на нее наглядеться, передал книгу в зал.