Владимир Шорор - Найдется добрая душа Страница 25

Когда же Александр Георгиевич, стоящий как раз между портретом Маяковского и своими слушателями, стал рассказывать о встречах с поэтом, в зале сразу стало тихо, и все подались вперед. Он не забыл ничего — и как стремительно вышел Владимир Владимирович на сцену, как, разгоряченный спором с одним из поэтов, скинул просторный коричневый пиджак, расстегнул две пуговицы на белой рубашке, и как читал он стихи, жестикулируя сжатой в кулак правой рукой. Потом Александр Георгиевич, как флаг, поднял над головой сборник стихов с собственноручной надписью Маяковского и, чтобы все могли на нее наглядеться, передал книгу в зал.

Пришлось на время приостановить доклад, пока все посмотрят старую книгу с автографом. Она плыла по рядам, провожаемая ревнивым взглядом Александра Георгиевича.

— Я и не знала, что вы встречались с живым Маяковским, — с обидой в голосе сказала Зинаида Максимовна. — Что же вы никогда не говорили об этом?

— Случая как-то не представлялось, — ответил Александр Георгиевич.

Маленький библиотечный зал не слыхивал таких аплодисментов, какие раздались после доклада. Кто-то с заднего ряда, видимо в шутку, даже крикнул «бис». Александр Георгиевич протер очки, смущенно посмотрел в зал. Он увидел девушку-бурятку (даже на вечере она не расставалась со своей «Историей человечества») и других знакомых ему читателей, все еще аплодировавших. И только Глеб Иваницын, раскрасневшийся, взъерошенный, не хлопал и в упор смотрел на Александра Георгиевича, будто увидел его впервые.

Началась художественная часть.

— Сейчас наш читатель, — объявила Зинаида Максимовна, — Глеб Иваницын продекламирует собственного сочинения стихи, посвященные Маяковскому.

По залу прошел одобрительный гул.

Глеб, смущенный, красный, неловкий, пошел к столу, споткнулся и, еще не дойдя до трибуны, звонко произнес, почти выкрикнул первую строчку:

Я в нашем Заречье                             встретил его…

К огорчению Зинаиды Максимовны, он так и позабыл вынуть руку из кармана. А ведь она не раз его предупреждала. Но слушатели, видимо, не придали этому особого значения, немало обрадованные стихами своего зареченского поэта.

В них занятно говорилось о том, как Глеб будто бы повстречал поэта в родном городе, как, расхаживая с ним по улицам, показывал свою школу, механический завод, строительство новой электростанции. На прощанье Маяковский спросил, как обстоит дело с дрянью: вся уже вывелась или попадаются еще бюрократы, подхалимы и прочие «субъекты и субъектики». Глеб честно ответил, что дрянь в нашей жизни еще встречается и пообещал Владимиру Владимировичу с нею бороться.

Глебу устроили такую овацию, что прохожие на улице останавливались, а два молодых милиционера зашли узнать, что тут происходит и не нужна ли их помощь? Они сначала постояли у дверей, а потом сняли новые фуражки, на цыпочках прошли в зал и остались до конца вечера.

В стихах Глеба сквозь все их несовершенства, пробивалась врожденная способность к поэзии. «Помочь ему надо, — решил Александр Георгиевич. — Обязательно помочь. Книги подбирать ему теперь буду сам. К писателям свожу его, пусть им специалисты заинтересуются…»

Золотников через приоткрытую дверь прислушивался к происходящему в зале.

— Способный парнишка! — пробормотал он и с некоторой завистью подумал, что у этого парнишки впереди и Москва, и ученье в институте, и многие радости и волнения, каких ему — увы! — больше не испытать. И если даже этот парнишка не станет поэтом, то все равно запомнит на всю жизнь нынешний вечер, свой первый успех и милого, немного смешного библиотекаря… А что значит этот вечер для него? Так, заурядное выступление ради «левого» заработка. И ему вдруг стало не по себе.

Между тем объявили о его выступлении.

Золотников вышел, остановился рядом с трибуной, помолчал секунду-другую, глядя куда-то в потолок, резко тряхнул головой и стал читать. Сочный бархатистый голос его сразу овладел залом. И когда Золотников читал, Александру Георгиевичу казалось, что это — человек широкой души, под стать самому автору стихов, и что он по доброй воле заглянул в библиотеку «на огонек».

Слушая звучный раскатистый голос Золотникова, Александр Георгиевич тихо повторял стихи и торжествующе поглядывал в зал, радуясь успеху вечера и множеству молодых блестящих глаз вокруг. И, как всегда бывало с ним, когда он слышал стихи Маяковского в хорошем исполнении, Александру Георгиевичу казалось, что он молод, силен и еще сделает в своей жизни что-то выдающееся.

Золотников читал много и хорошо. А когда устал и сказал, что больше не может — болит горло, Зинаида Максимовна подошла к трибуне и под щедрые аплодисменты пожала ему руку.

Пока артист разговаривал с окружившими его студентами и пенсионерами, Александр Георгиевич торопливо вышел в свою комнату, раскрыл словарь иностранных слов и на странице, где объяснялись слова «кавалькада» и «каватина» нашел десять рублей. К ним он добавил деньги, взятые у Зинаиды Максимовны и в бухгалтерии, вложил их в стандартный конверт, на котором совсем некстати была приклеена марка, и, крепко зажав в руке, вернулся в свой кабинет. Там на гвоздике висело пальто Золотникова и суетилась, разыскивая тетрадь для записи мероприятий, Зинаида Максимовна.

— Деньги отдадите вы? — опросил Александр Георгиевич.

— Вам гораздо удобней…

— Почему же мне? Вы — женщина.

За дверью в коридоре послышались шаги.

— Ах ты господи, — воскликнула Зинаида Максимовна. — Кладите ему в пальто. Скорее!..

Александр Георгиевич сунул конверт во внутренний карман и отдернул руку. Тут же вошел Золотников, веселый, оживленный, сияющий. Он оделся, Александр Георгиевич и Зинаида Максимовна вышли его проводить.

Собираясь сесть в машину, Золотников задержал взгляд на окнах библиотеки, будто хотел надолго ее запомнить.

— До чего же похоже, черт возьми! — снова растроганно повторил он.

Александр Георгиевич смущенно кашлянул, все еще плохо понимая артиста. Он досадовал, что не отдал деньги ему в руки и подумал, что Золотников сейчас о них спросит. Действительно, тот тревожно покосился на руку Александра Георгиевича, которую он сунул в карман, и тихо сказал:

— Нет, нет. Увольте меня сегодня от всяких гонораров. Очень прошу, увольте. — Он даже отступил на шаг, точно боясь, что Александр Георгиевич сунет ему деньги насильно. Усевшись в такси, Золотников сказал: — Будете еще когда-нибудь вечер устраивать, — звоните, не стесняйтесь. — Дверца машины звонко захлопнулась, но Золотников тут же опустил стекло: — Будьте здоровы! Звоните же…

Машина резко взяла с места, сзади вспыхнул красный фонарик, мелькнул раза два, подпрыгивая на ухабах, и исчез в темноте.

— Неудобно как получилось, — сказал Александр Георгиевич.

— Ну, ничего, — успокоила его Зинаида Максимовна, — обратно пришлет по почте.

— Пришлет-то пришлет, да ведь сколько беспокойства — ходить, посылать…

На крыльце библиотеки стоял Глеб Иваницын. Александру Георгиевичу показалось, что он хочет что-то спросить или порадовать обещанием никогда больше не черкать в книгах карандашом. Но Глеб, помявшись, сказал только:

— Всего вам доброго! — и сбежал с крыльца.

Александр Георгиевич вернулся к себе. На столе лежало письмо к дочери.

«..И опять, дорогая Танюша, — прочитал он написанные утром строчки, — придется нарушить слово. Наметился непредвиденный расход, денег пошлю меньше. В следующем месяце мы все это постараемся поправить…»

«Все обошлось, — подумал он, — и вечер удался, кажется»…

Александр Георгиевич постоял, соображая, что письмо теперь надо переписать — ведь дня через два-три он получит деньги обратно. Потом он надел свою бобриковую куртку, по привычке поднял короткий шершавый воротник, вышел из дома и торопливо зашагал по пустынной улице в Пятое ремесленное училище читать лекцию о Маяковском.

Коньки-конечки

Моя дочь Анюта собирается на каток. В коридоре ждут ее две подружки. Они в капроновых куртках с молниями и в спортивных брюках, заправленных в сапожки. В руках — сумки с коньками. Закрывается дверь, на лестнице стихают девчоночьи голоса.

В окно мне видно — они трое вприпрыжку бегут по свежему снегу к автобусной остановке. По дороге они станут обсуждать дела своего шестого «А» класса и вспомнят о тренировке только на стадионе, перед энергичной женщиной, мастером спорта, которая обучает их фигурному катанию.

Анюта вернется под вечер, бросит у порога сумку с коньками и рванется к телевизору смотреть очередную серию фильма «про шпионов». А я возьму из сумки коньки и какую-то минуту, как и много лет назад, буду завороженно смотреть на их зеркально-металлический блеск, зовущий лететь по сизому льду под легкое их позванивание.