Александр Чаковский - Блокада. Том 1 Страница 25

Занятая своими мыслями, механически укладывая вещи, она даже не расслышала падающих, как лавина, первых слов диктора:

— Внимание!.. Внимание!.. Говорит Москва… Работают все радиостанции Советского Союза…

Выскочив на улицу, Вера поразилась. Ничего не изменилось. Сияло солнце. Были открыты двери магазинов. Сидел на табурете возле своей тачки мороженщик в несвежей, помятой белой куртке-халате. Правда, если бы у Веры было время приглядеться к улице, то она заметила бы перемены: люди не шли по тротуару, а стояли. Их головы были повернуты в ту сторону, откуда неслись звуки репродуктора. Говорил Молотов. Но Вера даже не дослушала его речи. О том, что немцы напали на Советский Союз, было сказано им с самого начала.

Она бежала к дому, где жил Анатолий. «Может быть, он еще там, не уехал!» — стучало у нее в висках. Но тогда они должны быть вместе! В такую минуту они должны быть рядом. Все их размолвки — это чепуха, глупость, пылинки в сравнении с надвигающейся на всех страшной бедой. Они должны тотчас же ехать домой, в Ленинград.

Уже задыхаясь, Вера подбежала к маленькому одноэтажному домику, перепрыгнула разом обе ступеньки крыльца, толкнула дверь.

Она была заперта. Вера громко, двумя руками стала стучать. Наконец дверь открылась, на пороге стояла немолодая грузная женщина с полотенцем в руках.

— Простите, я хочу узнать… — прерывистым от бега и волнения голосом заговорила Вера. — Анатолий… студент из Ленинграда… у вас живет?

— Кто? — растерянно спросила женщина, и Вере показалось, что она хотя и смотрит на нее, но ничего не видит перед собой.

…Анатолий лежал в крохотной, похожей на закуток комнатке, где умещались только кровать и стул. Его лоб прикрывало свернутое в узкую полосу полотенце.

— Это ты? — произнес Анатолий, не поворачивая головы.

— Что с тобой, Толя? — спросила Вера испуганно.

— Ничего. Здоровенный бугай схватил воспаление легких. — Он говорил устало и зло, и дыхание его было тяжелым и хриплым.

Все еще не отдавая себе отчета в том, что произошло, Вера опустилась на стул и дотронулась до полотенца, лежащего на его лбу. Оно было сухим и теплым. Вера сняла полотенце и положила руку на его горячий и влажный лоб.

— У тебя высокая температура, Толя! — воскликнула Вера.

— Выше некуда, — усмехнулся Анатолий, — врач сказал — тридцать девять и восемь. Помоги, я сейчас встану… Я знал, что ты придешь и поможешь…

Он положил руки на Верины плечи и попытался приподняться.

— Нет, нет, лежи, тебе нельзя вставать при такой температуре, — настойчиво сказала Вера, снимая его руки со своих плеч, — ты должен лежать!

— Ты… ты отдаешь себе отчет в том, что говоришь! — крикнул Анатолий. — Неужели ты не слышала радио?! Я должен немедленно ехать в Ленинград!

— Мы поедем завтра, — сказала Вера, прижимая его плечи к подушке. — Завтра у тебя спадет температура, и мы поедем.

— Позови хозяйку, скажи, чтобы дала мою одежду, — сказал, не обращая внимания на ее слова, Анатолий.

Вера вышла в соседнюю комнату. Та женщина теперь сидела за столом, опустив голову, и Вере снова показалось, что мысли ее далеко отсюда и она по-прежнему ничего не видит перед собой.

Вера вернулась и растерянно пожала плечами.

— Все равно, — сказал Анатолий, — я должен…

Он не докончил фразу, охваченный приступом жесткого, судорожного кашля.

Потом кашель прошел. Теперь Анатолий лежал обессиленный, на лице его выступила испарина.

— Я должен ехать… — чуть слышно произнес он, — все это чепуха… Я немедленно должен ехать…

6

В середине июня 1941 года командование Ленинградского округа инспектировало войска и проводило тактические учения.

Они происходили на севере, недалеко от Мурманска. Это направление, так же как и Карельский перешеек, оставалось для войск округа важнейшим оперативным направлением.

Майор Звягинцев был среди тех штабных командиров, которые по приказу командования еще в первых числах июня выехали на север, чтобы подготовить все необходимое к началу учений.

Однако, уже прибыв на место, Звягинцев получил от своего начальства новое указание. Ему было приказано отправиться в Выборгский укрепленный район и принять все необходимые меры к скорейшему окончанию монтажа артиллерийских систем в новых, железобетонных оборонительных сооружениях. Вместе с начальником штаба УРа, подполковником Гороховым, Звягинцев все дни и большую часть ночей занимался проверкой боеготовности дотов и дзотов, качества работы строительных и саперных батальонов, памятуя главное полученное им указание о необходимости как можно скорее закончить монтаж.

…Тот день Звягинцев и Горохов провели, как обычно, вместе, инспектируя объекты. Белые ночи были уже в разгаре, поэтому рабочий день затягивался. Когда Звягинцев и Горохов попрощались, чтобы встретиться рано утром, часы показывали полночь.

Звягинцев вернулся в отведенную ему комнату в командирском общежитии, снял гимнастерку и, по армейской привычке подпоясав себя полотенцем, взял мыльницу и зубную щетку, собираясь идти в умывальню. Но в это время в его комнату постучали. Звягинцев открыл дверь и оказался лицом к лицу с красноармейцем, который, отступив на шаг и вскидывая руку к надвинутой на лоб пилотке, доложил, что подполковник Горохов просит товарища майора немедленно прибыть в штаб.

Звягинцев недоуменно пожал плечами, однако ответил коротко: «Доложите, сейчас буду», — снова натянул гимнастерку, затянул ремень и вышел из дома.

Подполковник ждал Звягинцева в своем кабинете и, как только тот появился, сказал:

— Вот какая петрушка случилась, товарищ майор, — вы уж извините, что спать не дал… Звонили мне сейчас от пограничников. Зовут срочно к себе. Там их человек на ту сторону ходил, а теперь вернулся. Любопытные вещи рассказывает… — Горохов побарабанил пальцами по столу и повторил: — Куда как любопытные!.. Вот я и подумал, сейчас вы здесь старший штабной командир из округа. Не худо бы и вам этого человека послушать. С пограничниками я договорился — не возражают…

Звягинцеву не хотелось ввязываться в дела, которые не касались его по службе. Однако настойчивость Горохова его насторожила. Он не мог не знать, что пограничники, как и все, кто работал в системе Наркомата внутренних дел, обычно ревниво оберегали от посторонних все, что было связано с делами их компетенции.

Он бросил короткий, испытующий взгляд на подполковника. Тот был явно взволнован. Тонкая ниточка его пробора, всегда тщательно расчесанного в любое время дня и ночи, когда Звягинцеву приходилось видеть Горохова, сейчас сбилась куда-то в сторону, исчезла в волосах, спутанных на макушке.

— Хорошо, — коротко сказал Звягинцев и встал. — Я готов.

…Вызванная подполковником «эмка» за пятнадцать минут доставила их в расположение пограничников. Штаб размещался в одноэтажном здании из красного кирпича. Часовой, очевидно, был предупрежден о приезде командиров и, пропуская их, сказал Горохову вполголоса:

— Полковник приказал, чтобы вы сначала к дежурному прошли.

Дежурный, младший лейтенант с красной повязкой на рукаве, вскочил из-за стола:

— Сейчас доложу, товарищ подполковник, одну минуту…

Они присели у дощатого стола, на котором лежала толстая книга в коричневом конторском переплете — для записи дежурств, шахматная доска, несколько потрепанных экземпляров журналов «Пограничник» и «Огонек».

Вскоре дверь открылась, и на пороге появился невысокий, грузный полковник. Горохов и Звягинцев встали.

— Прибыли? — сказал полковник, кивнул Горохову и остановил свой взгляд на Звягинцеве. Тот представился. — Что ж, пойдемте, послушайте, — сказал полковник. — О секретности, думаю, предупреждать не надо, — добавил он, обращаясь главным образом к Звягинцеву. Он еще с минуту постоял на месте и пробормотал, ни к кому не обращаясь, точно про себя: — Голос мне его не нравится…

Затем он махнул рукой, приглашая следовать за собой.

В кабинете полковника на большом, старомодном письменном столе стояла канцелярская лампа под зеленым стеклянным абажуром. Свет лампы падал на стол, и поэтому Звягинцев не сразу разглядел сидящего неподалеку человека.

Когда Звягинцев и Горохов вошли, этот человек встал.

— Сиди, сиди, Тойво, — сказал полковник с каким-то особым вниманием, даже лаской. — Товарищ подполковник — наш армейский сосед, а майор — из штаба округа… Присаживайтесь, товарищи, — добавил он, указывая на стоящие у стены стулья.

Теперь Звягинцев мог рассмотреть того, кого полковник называл просто по имени: «Тойво».

Это был человек лет пятидесяти, низкого роста, в крестьянской одежде, с невыразительным, блеклым лицом, на котором белесые брови были почти неразличимы. Казалось, все на этом лице — губы, нос, брови — намечено лишь пунктиром. Такое лицо совершенно не запоминалось. Его трудно было восстановить в воображении.