Александр Чаковский - Блокада. Том 1 Страница 26

Полковник сел в деревянное кресло за столом.

— Так вот, Тойво, — сказал он, придвигая к себе блокнот, — давай начнем сначала. Пусть товарищи тоже послушают. Итак…

— Там… немцев много, — сказал после паузы Тойво.

У него был тихий голос, такой же невыразительный, как и лицо. Пожалуй, среди остальных обычных, ничем не примечательных голосов этот голос мог выделяться лишь своим финским акцентом.

— Нет, нет, — сказал полковник, — ты давай, товарищ Тойво, по порядку. Район, время — словом, все, как мне рассказывал.

— Район Рованиеми, — все так же тускло сказал Тойво, — много немцев. Много легковых машин.

— Сколько? — прервал полковник.

— У здания бывшей школы, на стоянке, двенадцать. Шоферы военные. За тридцать минут наблюдения подъехали и уехали еще десять машин.

«Что могло этому полковнику не понравиться в его голосе? — с недоумением подумал Звягинцев. — Голос как голос. Обычная речь карельского крестьянина».

— Так что же, по-твоему, в этой школе?.. — снова спросил полковник.

— Штаб, — ответил Тойво.

— Допустим. Но какой штаб? — вмешался Горохов.

— Не знаю.

— Так. Хорошо. Попробуем определить сами, — сказал полковник, бросая острый взгляд на Звягинцева. — Итак, у здания на стоянке двенадцать легковых автомашин. Примерно столько же за тридцать минут подъезжало к подъезду. Офицеров немецких видел?

— Да. Одиннадцать за тридцать минут. Входили и выходили. Три обер-лейтенанта. Два полковника. Один генерал. Звания других не различил.

— Тоже офицеры?

— Да.

С каждым новым словом Звягинцев все внимательнее прислушивался к тому, что говорит этот невзрачный на вид человек. Он представил себе такого Тойво на улице финского городка, как он стоит, прислонившись к стене, и, почти неразличимый на ее фоне, смотрит вперед своими бесцветными, пустыми глазами из-под белесых бровей и, казалось, ничего не замечает, а на самом деле видит все.

— Что же ты еще обнаружил, Тойво? — спросил полковник.

— Два мотоцикла фельдсвязи. Оба подъехали к зданию.

— В течение тех же тридцати минут? — спросил Звягинцев.

— Да.

— Одновременно?

— Нет. С перерывом. Сначала один. Через десять минут другой.

— Послушай, Тойво, — сказал, перегибаясь к нему через стол, полковник, — а ты не преувеличиваешь все это? Ну, машины, количество офицеров?..

— А вам хочется, чтобы я преуменьшил? — неожиданно сердито, точно ударом хлыста, отпарировал Тойво.

«А у него и впрямь неприятный голос», — подумал Звягинцев, до этого мгновения и не подозревая, что у одного и того же человека может так меняться манера говорить.

Казалось, что и полковник был несколько смущен таким суровым отпором. Он закашлялся, вытянул из лежащей на столе пачки «Беломора» папиросу, размял ее пальцами, сдавил мундштук посредине, закурил.

— Ну, ладно, — примирительно сказал полковник, — раз так, значит, так. Спасибо тебе за важные сведения. Сейчас иди отдыхай. К утру, возможно, товарищи сверху подъедут, еще послушать захотят. А пока иди спать. Еще раз спасибо тебе…

Когда они ехали обратно в машине, Горохов спросил Звягинцева:

— Ну, майор, как думаешь?

Звягинцев пожал плечами:

— Сведения о концентрации немецких войск в Финляндии не новость. И в Норвегии их тоже хватает.

— Так, — сказал Горохов, стряхивая мизинцем пепел с зажатой большим и указательным пальцами папиросы, — не новость, значит…

До штаба они ехали молча.

— Хочу тебе пару вопросов задать, товарищ майор Звягинцев, — сказал Горохов, когда они вышли из машины. — Но сначала должен заметить, что этому человеку пограничники верят, как самим себе. Он опытный разведчик и к тому же член партии. Ясно?

Горохов сказал это таким тоном, будто вызывал Звягинцева на спор.

Но тот слегка развел руками и ответил:

— Что ж, им виднее. Разведка не моя профессия.

— Оно и заметно, — с легкой усмешкой заметил Горохов, — потому что, если бы разведка была твоей профессией, ты не стоял бы вот так, как ни в чем не бывало. Ладно. Вот мои вопросы, — не тебя, себя проверить хочу. Ты район Рованиеми знаешь?

— Чисто географически, — слегка обиженно ответил Звягинцев.

— Я про географию и говорю. В скольких километрах этот район от границы, представляешь?

— Полагаю, километрах в сорока.

— В двадцати пяти, — поправил Горохов. — Второй вопрос: если верить этому Тойво — а я ему верю! — как бы ты определил уровень штаба, который разместился в той самой школе? Ну?

Звягинцев мысленно восстановил все, что сказал Тойво, прикинул про себя и сказал нерешительно:

— Может быть и штаб дивизии.

— Подымай выше, — сказал, наклоняясь к Звягинцеву, Горохов, — корпуса! Генерал, два полковника, два десятка машин, мотоциклы фельдсвязи… Корпус, я тебе говорю!

— Что ж, не исключено, что и корпус, — нерешительно согласился Звягинцев.

— А если не исключено, — понижая голос и еще ближе придвигаясь к Звягинцеву, сказал Горохов, — то я хочу задать тебе третий вопрос, так сказать, сверх условленных. Какого хрена штабу немецкого корпуса понадобилось располагаться столь близко от нашей границы, а?

И он посмотрел в упор на Звягинцева тяжелым, подозрительным взглядом.

Неожиданно Звягинцев почувствовал, что его охватывает чувство тревоги.

— Это и в самом деле странно… — проговорил он как бы про себя.

— То-то и оно, — удовлетворенно произнес Горохов. — Так что же делать?

Звягинцев вопросительно посмотрел на подполковника, точно хотел сказать, что не понимает вопроса. Он и в самом деле был несколько озадачен.

— Полагаю, что пограничники донесут наверх шифровкой, — сказал наконец Звягинцев.

— Умно! — с ядовитой усмешкой воскликнул Горохов. — Значит, говоришь, шифровочку толкнуть. Что ж, это, конечно, будет сделано. Пограничники службу знают. Через час наверняка уйдет.

Звягинцев пожал плечами.

— Чего же ты хочешь от меня? — спросил он.

— А вот что, — сказал Горохов, придвигаясь ближе к Звягинцеву. — Ты коммунист, верно? Так вот, дай мне слово, что, когда в округ вернешься, явишься к командующему и лично ему доложишь обо всем, что слышал. Лично! Можешь добавить, что этот Тойво — член партии с девятнадцатого года. Сделаешь?

— Постараюсь, — ответил Звягинцев.

— Ну, тогда иди спать. И прости, что потревожил. Завтра когда начнем? В семь, как обычно?

— В семь.

— Ну, бывай. Еще раз извини.

Звягинцев пошел было к двери, но вернулся.

— Послушай, — сказал он, — а ты понял, почему полковнику голос этого Тойво не понравился?

Горохов помолчал, покачал головой и ответил:

— Думаю, что понял. Слишком уверенный. Не оставляет места для сомнения.

…Звягинцев медленно пошел к общежитию. Было светло как днем. В призрачном свете белой ночи все здания, стоящая у штаба черная «эмка», телеграфные столбы, радиомачта казались резко очерченными, подсвеченными невидимыми лучами.

Звягинцев посмотрел вдаль, в сторону границы. Он хорошо знал, сколько дотов и дзотов, сколько бетонных укреплений сосредоточено и в лесу и среди хаоса огромных гранитных валунов.

Знал Звягинцев и о том, сколько сил и средств было затрачено на эти похожие на кочки, на большие муравьиные кучи возвышения, венчающие подземные сооружения из бетона и металлической арматуры.

Однако ему хорошо было известно и другое: по новому плану прикрытия границы, разработанному лишь месяц-полтора назад, этих сооружений должно быть гораздо больше.

Правда, для строительства еще оставалось время, — план предусматривал окончательное приведение границы в боеготовность, полное ее, как говорится, закрытие к концу года; что ж, за четыре-пять месяцев можно еще очень многое сделать!..

«А что, если война начнется раньше?» — спросил себя Звягинцев. И тут же чувство тревоги, такое же, как то, что он ощутил во время рассказа Тойво, вновь охватило его…

Работа над осуществлением плана создавала боевую атмосферу во всех штабах — от окружного до полкового. Но, как ни странно, она же, эта работа, как бы гипнотизировала всех, кто в ней участвовал, ее исполнителей…

«Мы же работаем, все время работаем, не спим, не благодушествуем! — говорил себе Звягинцев, стараясь заглушить тревогу, вызванную всем тем, что сообщил Тойво. — Что же мы еще можем делать, кроме того, чтобы дни и ночи напряженно работать над укреплением наших границ?.. Разве мы беспечны? Да и кто вообще в нашей стране может быть беспечным?..»

Он усмехнулся, подумав об этом. Со школьных лет, с тех пор как Звягинцев стал понимать подлинный смысл разговоров взрослых, с тех пор как начал читать газеты, он привык к тому, что все в стране были заняты прежде всего работой. Работа всегда оказывалась на первом месте. Она отнимала все время, кроме сна. Ей жертвовали свои выходные дни. Ей посвящались не только газетные статьи, но и романы и кинофильмы…