Хочхоль Ли - Южане и северяне Страница 26

Эти высокомерные «старики» жили в отряде своей особой замкнутой жизнью. Они даже общались между собой не так, как другие. Например, обращались друг к другу уважительно, не иначе как «старший брат Но», «учитель Ким» и «господин Ян». Глядя на это, можно было предположить, что они родом из состоятельных семей и, вероятно, до войны жили без особой нужды. Они держались в стороне от других, в столовой сидели всегда только вместе и частенько о чем-то шептались друг с другом. Даже зубы «старики» чистили по-своему: в маленькой чашечке для подачи риса приносили горсть соли, и оттуда каждый брал понемногу вместо зубной пасты. Это раздражало группу во главе с Ёнбёнским Товарищем, в которой ребята тоже чистили зубы после еды, но без соли, просто протирали пальцами.

Как потом выяснилось, группа «стариков» образовалась не случайно — у них были общие интересы и одинаковый уклад жизни. Например, Ким Докчин из Хамхына и Ян Гынсок из Яндока были владельцами собственных бань. Возможно, это общее занятие и сблизило их. Однако к своим делам они относились по-разному. Ким Докчин, например, делал вид, что помогает отцу в банном деле, но фактически прогуливал эту работу, заседая в Союзе демократической молодежи села. Ян Гынсок же, наоборот, к десяти годам уже работал у японцев в ончхонской[15] бане, которая внешне была похожа на обыкновенный частный домик. Если бы эта баня представляла хоть какую-то ценность, то новые органы власти не прошли бы мимо и наверняка присоединили ее к какому-нибудь Дому отдыха рабочих. Но Ян Гынсок был смекалистым. После освобождения страны он вступил в Компартию и сохранил за собой баню.

Этот ничем не примечательный черноволосый парень небольшого роста, в последние два года бездельничавший в рядах партии, в конце концов был мобилизован в армию и теперь оказался здесь.

В нашем взводе была еще одна влиятельная группа, которую возглавляли выходцы из Хесанчжина, Сончжина и некоторые другие солдаты. Но вскоре она утратила свое влияние. Вся команда из двухсот человек вместе с пятью офицерами из бывших студентов была охвачена общей апатией. И это не случайно. Личный состав, по существу, не занимался боевой подготовкой. Новобранцы кое-как разбирались в автоматах и винтовках, но ни разу не произвели ни одного выстрела. И этих людей везли в Ульчжин, откуда рукой подать до передовой линии фронта.

Уже через два месяца после начала Корейской войны исход ее становился все более неопределенным. Теперь уже вражеская авиация все увереннее действовала в небе над страной. Уже по этому можно было догадаться, каково положение на фронте.

Но вернемся к маршевикам. С самого начала в их рядах царило смешанное чувство настороженности и тревоги. Особенно это было заметно в компании Ким Докчина из Хамхына. Эта группа двигалась почти вплотную за главным начальником и проводником колонны. На фоне рослых маршевиков коротышка Ян Гынсок выделялся своей фигурой. Он шагал, покачиваясь из стороны в сторону, в своей не по размеру большой военной форме.

Что касается группы, в которой верховодил товарищ из Ёнбёна, её участники с самого начала похода вели себя по-другому. Находясь в конце колонны, они всё время шумели и громко хихикали, словно направлялись куда-то в гости.

У них была и своя манера общения. При общении между собой они звали друг друга не по имени, а по прозвищу Так, одному они дали прозвище Камень-картошка, другому — Ёнбёнский Товарищ, третьему — просто Мунчхонский. Только одного человека — Ким Сокчо — они называли по имени, видимо уважая как добровольца с Юга. Надо заметить, что Ким Сокчо не имел ничего общего с этими людьми, хотя служили они вместе.

Свои клички получили и другие сослуживцы. Например, человека из Чонпхёна назвали Товарищ Батат, потому что он был похож на батат[16], другого звали Ёнхынским Папашей, третьего — Ковонским Дядей по месту его жительства. Вообще-то неизвестно, почему одного звали «папашей», а другого — «дядей». Хотя эти клички, употребляемые только между этими людьми, выглядели странновато и смешно, они приносили некоторое оживление в коллектив и создавали впечатление простоты в обращении. Вместе с тем эти люди вели себя уж слишком просто, порою даже некультурно. Например, за обеденным столом они всегда шумели, громко разговаривали, вообще вели себя развязно. После еды они никогда не мыли ложки, а сразу клали в карман или же затыкали за пояс брюк. Когда же садились за стол, кое-как сдували с ложки пыль и принимались за еду.

Другая же группа, возглавляемая жителем из Хамхына, наоборот, вела себя за обеденным столом тихо, чинно, они всегда о чем-то негромко переговаривались, сидя близко друг к другу. Больше половины нашего взвода были молодыми людьми примерно двадцати лет. Ёнхынский Папаша и Ковонский Дядюшка были старше всех. Например, первому было уже за тридцать, так что по нашей традиции он приходился всем нам как бы первым старшим братом.

Ёнхынский Папаша был маленького роста. Казалось, к его мрачному лицу прилеплены глаза и губы от других людей. Даже его черные уши были разного размера. Когда он смеялся, на его лице появлялись мелкие морщинки, и тогда оно становилось еще неприятнее. Он постоянно злорадно посмеивался, часто произносил слова, шокирующие окружающих. Казалось, он получает от этого удовольствие. Одним словом, он производил впечатление человека с крайне вредным характером. Наверно, его забрали прямо во время прополки рисового поля. Он тут же отправился в сборный пункт, даже не успев отмыть ноги от грязи.

Рядом с пищеблоком, среди людей, три дня назад прибывших в резервный батальон Тансалли, я заметил человека с босыми ногами. Кроме того, он был в легких коротких штанишках, едва прикрывавших его костлявые, как поленья, ноги. Таким я впервые увидел Ёнбёнского Товарища. Хоть на дворе и было лето, такой странный вид вызывал у меня некоторое любопытство. Как будто случайно приблизившись, я спросил, почему он без обуви. В ответ он сказал, что потерял её во время пулеметного обстрела с самолета. Отвечал он с недовольным видом, громко и грубовато. Я с легкой улыбкой, полушутя спросил:

— Как же так? Вражеский самолет специально нацелился на вашу обувь?

— Не думаю, — ответил он.

— Где вы живете? — продолжал расспрашивать я.

— Провинция Пхёнандо, Ёнбён, — сказал он на местном диалекте.

— Член партии?

— Нет. Беспартийный.

— Почему до сих пор не вступили в партию? Так не годится!

Я сделал вид, что порицаю его, и тихо продолжал расспрашивать:

— Похоже, вы из бедной крестьянской семьи?

Я не ждал такого быстрого ответа, но он сразу выпалил:

— Именно, из беднейших крестьян. Поэтому в ходе земельной реформы я получил свою долю земли.

— Вот как! Тем более должны быть в партии.

Однако он не отреагировал на мои слова. Впав в состояние крайнего возбуждения, на местном диалекте он принялся рассказывать мне о том, как происходила земельная реформа в его деревне:

— Это было в начале зимы 1945 года после объявления о земельной реформе. Из нашей волости выгоняли злого помещика. С заступом на плече я вторым ворвался во двор его дома. И тогда я также был без обуви — некогда было надевать. Во дворе помещика стояла гнетущая тишина. К тому времени все мало-мальски сообразительные богатеи уже сбежали на Юг, так что дома стояли пустые, без хозяев. Я своими глазами видел, как горит огромный дом в пятьдесят комнат. Какое это было зрелище! До этого я только слышал много рассказов о том, как горят дома с черепичными крышами…

Надо сказать, что мой собеседник любил рассказывать не только о пожаре. Ёнбёнский Товарищ вообще был очень общительным и обладал определенным организаторским талантом. В первый же вечер, во время встречи с сослуживцами, он установил контакт с человеком по прозвищу Камень-картошка из Мунчхона, затем перетянул на свою сторону Батата, Ёнхынского Папашу, Ковонского Дядюшку, Ким Сокчо и еще двоих, установив хорошие отношения фактически со всеми в нашем взводе.

Хотя была еще и другая группа, возглавлял ее выходец из Хамхына — Ким Докчин. Эта группа выделялась среди двухсот молодых людей нашего подразделения своим чересчур вольным поведением, зачастую шокирующим окружающих. Они без устали балагурили и наслаждались неестественным громким смехом Ким Сокчо.

В этот раз человек из Ёнбёна со своим специфическим говором рассказывал о том, какой сон он видел однажды летом в каком-то году.

«Свирепствовал брюшной тиф. Семьи покинули безнадежно больных родственников и в отчаянии метались по полям, находясь на грани между жизнью и смертью. Это случилось в три или четыре часа дня после обеда. Откуда ни возьмись вдруг появилась жёлтая занавеска, которая бесшумно начала раздвигаться. Впереди за ней показалась незнакомая дорога через открытое пространство. По ней шли какие-то незнакомые люди. Я оказался среди них и пошел вместе с ними. Эти люди шли не в одной колонне — каждый шел сам по себе, не замечая других. Но при этом все двигались в одном направлении. Пройдя некоторое расстояние, я вдруг зачем-то повернул назад и пошел в обратном направлении. Все остальные по-прежнему продолжали идти вперед, не обращая никакого внимания на исчезнувшего человека. Шел я недолго, и тут снова появилась та самая занавеска, которая раздвигалась в разные стороны…»