Александр Каневский - Впереди разведка шла Страница 26

Старший сержант еще о чем-то потолковал с немцем. Затем пояснил нам:

— Его напарником интересовался. Был студентом, работал на химическом заводе. С легкими у него не все в порядке. Тотальник.

Да, Гитлеру приходилось подгребать уже и таких доходяг. Об этом мы знали и раньше из трофейных документов. В них говорилось, что ввиду напряженного положения с живой силой следует быть менее требовательными к солдатам поступающего пополнения. Перечислялись статьи, которые не освобождали от строевой службы: деформация грудной клетки, срастание нескольких пальцев правой руки, укороченная нога и т. д. Ничего не поделаешь, на безрыбьи и рак рыба — калеки, горбуны, колченогие, беспалые...

Раньше мне все немцы казались на одно лицо, и я не особенно интересовался этими винтиками, гайками, шурупами адской машины, которую сконструировал бесноватый фюрер, метивший в императоры «тысячелетнего рейха». Враг для меня был негативом, одноцветной фигурой, силуэтом без теней и форм на однообразном черном фоне. Война — едкий реактив — проявила это примитивное изображение. Она провела на нем контуры, проложила резкие тени, округлила и закончила очертания.

Позже, и при захвате «языков», и при допросе пленных, я старался понять нутро этих «хозяев мира», стал изучать даже такие детали, как место рождения, наличие родственников, род занятий до войны и тому подобное. Складывая наблюдения в одно целое, понял, что гитлеровский солдат в отличие от нашего бойца напоминает наемника. У него четкий, раз и навсегда заведенный порядок: хоть умри, а вовремя накорми, дай выспаться, обеспечь наступление танками, пушками, самолетами... И он слепо выполнит любой приказ. Недаром в вермахте существовала поговорка: «Размер моего жалования не позволяет мне иметь собственное мнение».

С кем только не приходилось иметь дело! Это были и кадровые, в основном старшие офицеры, верой и правдой служившие кайзеру в первую империалистическую, и их отпрыска — лощеные, ухоженные, как рысаки из родовых конюшен, и сошка помельче — ветераны, воевавшие во Франции и Северной Африке, дубленные всеми ветрами Европы. Среди них прослойка — обыватели, обрюзгшие в пивных, еще не оперившиеся семнадцатилетние сопляки, работяги, до предела истощенные в карьерах и копях Рура... К последним я относился с какой-то скрытой жалостью. Что поделаешь, война есть война, у нее свои жестокие законы.

Но с эсэсовцами у нас были особые счеты. Дрались эти сволочи здорово, злодеяния творили самые мерзкие. Порой поражался — откуда у человека, сотканного из живой плоти и крови, с серой массой в черепной коробке столько жестокости, зла сатанинского! Сколько раз видели мы пепелища, стояли, подавленные, перед мертвыми телами седовласых пахарей, изнасилованных девчушек, детей, убитых выстрелами в лицо. А сколько было угнанных на чужбину, замордованных, мыкающихся в бездонном горе?...

Клокочет гнев в душе, все переворачивается. — Ты спроси, Сеня, этого Центнера — чего он сунулся к нам свиным рылом, что позабыл на нашей земле?

Ефрейтор потупился, закряхтел.

— Говорит, имения обещали. Мол, здесь давно немецкие колонисты обосновались, пустили корни. Едешь, как по Германии,— Мариенгейм, Густафельд, Майндорф...

— Пусть в последний раз любуется своими имениями.

Ефрейтор заподозрил что-то неладное, истошно завопил.

— Успокой его, Сеня! Мы в мешки с навозом не стреляем...

В бригаду возвратились за полночь. Нас ждал капитан Ермаков. Не ложились спать и разведчики взвода, которые остались в расположении. Объятия, расспросы... Приковылял даже Петя Алешин. Его ранило осколком в бедро, но он улизнул из санбата. Сокрушался: на рану, мол, наплевать, а вот Павел Буре пострадал. Это он имел в виду часы, которые осколком разбило в заднем кармане брюк...

Через сутки наш разведдозор уже находился юго-западнее населенного пункта Кутеиниково.

Обстановку в общих чертах мы знали: наши вышли на рубеж Кутеиниково — Кузнецове — Михайловская, но дальнейшее движение приостановили. На то были причины: по сведениям воздушной разведки, из района Волновахи и Хлебодарки в сторону Донецко-Амвросиевки выдвигалось до двух немецких моторизованных дивизий. Дело принимало серьезный оборот. Вот почему не одна, а несколько разведгрупп получили задание проследить за движением противника.

...У пологого кургана, наверное, насыпанного еще скифами, укрыли «скауткар», сами с верхушки принялись наблюдать.

Так прошел час, другой. До чертиков примелькались эти высотки — безымянные, лысые, плоские, круглые, фигурные... Никаких признаков жизни, только орел-могильник парил в вышине и изредка камнем падал вниз, ожесточенно что-то клевал на земле.

Наблюдатели сменяли друг друга.

— Ну, что там делается в мире суетном? — спрашивал разморенный старший сержант Брусков у Аверьянова. Тот морщил лоб, чесал затылок, потом плел мудреное кружево:

— Нормальная невидимая циркуляция происшествий несущественной значительности. Орел поживился зевнувшим зайчиком, суслики спрятались на всякий случай...

— Ну что, сынки, показывают что-нибудь ваши стеклышки? — подполз к нам водитель Романенко.

— Дупель-пусто, Константин Константинович. Одна, как Миша говорит, циркуляция.

Романенко даже в роте все уважительно — по имени-отчеству — величали за солидный возраст. Ездил он в основном на БА-64.

— Ну-ну, зрите...

Вечером я связался с капитаном Ермаковым, доложил обстановку. Он приказал оставаться до особого распоряжения, обратил внимание на ночное время...

Так проторчали на этом «пупке» до следующего дня. Хоть бы один паршивый фриц проскочил на своей коляске!

С рассветом подошли еще ближе к предполагаемой колонне, но местность по-прежнему оставалась безжизненной, хотя воздушные разведчики сообщали, что растянулась колонна километров на пять-шесть.

В тот же день у нас запросили координаты, затем прибыли сменщики с младшим лейтенантом Григорьевым. Привезли с собой горячую пищу и горючее. С разведчиками приехал и капитан Ермаков. Он поставил задачу новой группе, после чего мы собрались позавтракать и дозаправить бронетранспортер.

Я предложил Алексею Степановичу спуститься в урочище. Там было свежо, пахло мокрым илом.

Быстро по полевой тропке сбежали вниз, сзади съехал броневик. В охранение выставили Аверьянова. В урочище, как сказал бы мой морячок Захаров, легли в дрейф. Сложили оружие, поспешно сбросили маскхалаты. У самых корней почерневшего пня трепетной жилкой пульсировал прозрачный родничок. Набрав живительной влаги в котелки, долго-долго тянули ее мелкими глотками.

Утолив жажду, принялись мыться. Капитан Ермаков тоже разделся до пояса. Ситников лил ему воду в ладони.

Ключевая вода приятно холодила тело, смывала не только грязь и пыль, но и, казалось, снимала усталость после бессонной ночи.

Ротный повар сержант Леонов уже открыл термос, стал наполнять кашей котелки, расставленные на брезенте.

Брусков поморщился:

— Все понятно! За труды наши и харч соответственный — перловка «дробь шестнадцать».

— С супами ездить рискованно. Тюкнет пуля в термос, и все! Реденькое на земле, одни фрикадельки останутся...

— Уговорил, рассчитываю на добавку...

Присели кто где. Я примостился на пне. И только поднес ложку ко рту, как раздался шум — будто медведь ломится через малинник.

Запыхавшийся Аверьянов ладонью зачерпнул воду, плеснул на лицо, сбивчиво доложил:

— Там машина... Легковая. Кажется, немцы... Легковая... Сам видел.

Я бросил ложку, накинул куртку, взял автомат, снял с предохранителя. И — по тропке вверх. За мной пыхтел Аверьянов, пружинисто бежал Ситников.

Притаились за кустом орешника.

Действительно, мышиного цвета БМВ, подпрыгивая на кочках, приближалась к урочищу. Когда машина притормозила, медленно подъехав к повороту тропинки, я прикладом ударил по правому стеклу, рванул за дверцу. Затем сгреб офицера и буквально выбросил с сиденья.

Денщик — детина внушительного роста — кинулся в сторону, но Аверьянов подсек его подножкой. Тот споткнулся, пополз на четвереньках. Миша заломил ефрейтору руки, приговаривая:

— Ша, кобылка, не лягаться.

Ситников вытащил у офицера пистолет, обыскал. Обер-лейтенант, весьма плакатный немчик, буравил нас глазами, говорил резко и длинно — паузу не уловить.

— Возмущается обер,— усмехнулся Ситников,— мол, не по правилам воюем.

— Скажи,— поднялся Ермаков,— что у нас правило одно: или в землю на удобрение, или под конвоем в тыл для проветривания мозгов... А сейчас с ним надо потолковать о деле.

Офицер мялся, лепетал что-то о воинской чести и долге, затем, видимо, понял, что высокий штиль нам до лампочки, заговорил «о деле». Он офицер связи из 258-й пехотной дивизии. Недавно переброшены из-под Орла. В общей колонне, куда влились, много бронеединиц.