Николай Прокудин - Гусарские страсти Страница 26

— Какое «спать»?! — отпарировал Вадик, но ноги со стула снял. — Де-жу-рить, понял! Не спать, лейтенант, не спа-ать! Тебе ж еще на доклад к начальству. Заметь, сегодня!

— Так вместе и пойдем! Ты будешь говорить, а я буду рядом стоять и молчать. В крайнем случае, с умным видом кивну.

— Не, с умным — уже не получится. Рожа в багровых пятнах, разит от тебя как… Да нету аналогов!

— Нету, да?

— Нету! Собирайся, пойдем к замполиту. Авось, Бердымурадов не заметит, что мы употребили. И лучше поскорее, пока нас не развезло. Пошли!

Ну пошли… Чему быть, того не миновать. Остался всего один час до наступления нового года, блин. Что год грядущий нам готовит?.. Никита брел, хлюпая сапогами по широким лужам. Брызги разлетались в стороны. Полы парадной шинели сразу намокли, поднимать ноги и не хлюпать — ни сил, ни желания. Добрести до штаба и не упасть — вот задача!

— Т-товарищ замполит! Р-зршить доложить!..

Товарищ замполит ничего не заметил. Сам если принимал на грудь хоть сто граммов водки, соображал весьма туго после контузии в Афгане. А сегодня таки уже принял. И не сто граммов. Новый год… Так что для замполита Бердымурадова сегодня главный показатель дежурства -прибытие офицера, как такового. Напротив фамилии в списке ответственных подполковник, прилагая усилие, чтоб попасть в нужную графу, ставил крестик и отправлял дежурившего в подразделение. Некоторые не являлись, и вот с ними он пытался воевать. Звонил по телефону, отправлял посыльных, матерился на русском и туркменском языках.

Ромашкин и Колчаков из штаба, поспешили в батальон. Навстречу, по касательной, сумбурно матерясь, не заметив во тьме — начштаба Давыденко. У каждого свои проблемы…

— Коз-зел рогатый! — зло произнес Вадик.

— Почему рогатый? — тупо спросил Никита. Все-таки в сочетании с «козлом» более устоявшееся — «безрогий».

— А потому что! знаю. Сам лично ему рога наставил! Сам лично и с превеликим удовольствием! И не далее как два часа назад, пока он меня разыскивал в казарме!

О, сколько нам открытий чудных!..

— Хороша-а! — отыгрывался Колчаков за все про всё. — Активистка! Страсть как любит это дело! Подходит к процессу творчески! И рога у нашего Мирона аж закручиваются в трубочку! А он пусть еще меня поищет! Днем с огнем!

Никита поймал себя на мысли: «Ну, почему не я!» То бишь на месте Вадика, не на месте рогатого Давыденко. Мысль шуганул…

— Никита! Давай похулиганим! — от щедрот предложил раздухарившийся Колаков. — Чего скучать в праздничную ночь?! Раз пошла такая пьянка!… Устроим фейерверк! У меня есть четыре ракеты, красные и зеленые. Запустим их на плацу?

— А у меня припрятаны два взрывпакета и граната, — поддался на провокацию Ромашкин. — Ка-а-ак бабахнем!!!

— Но-но! Достаточно взрывпакетов. За гранату могут к ответственности привлечь. А за салют только выговор влепят… если поймают.

Они, качаясь и спотыкаясь, заторопились к казарме. Там извлекли из своих загашникиов припрятанную пиротехнику и вышли на плац. Когда стрелки часов сомкнулись на двенадцати, дружно рванули за колечки. Ракеты с шипением взметнулись ввысь. Через мгновение — громкий хлопок, и яркие разноцветные вспышки в ночном небо. Тотчас вверх была отправлена следующая пара сигнальных ракет.

Где-то радостно заорали «ура!». Где-то присоединили к из ракетам свои — из открытых окон. Салют!..

Если поймают, значит? Никита побежал с плаца в батальон, а Вадим в противоположную сторону, к городку, наверное, решился по-новой навестить жену Давыденко.

Никита на секунду приостановился возле чугунных «пепельниц». Поджег взрывпакеты. Швырнул их в урны.

Едва скрылся за дверями — раздался страшный грохот. Столбы искр и огня взметнулись вверх, увлекая за собой мусор. Окурки разлетелись вокруг крыльца, а газета, словно большая птица с подбитыми крыльями, спланировала на кустарник.

На плац примчались не совсем адекватно воспринимающий обстановку замполит полка и дежурный. Тщетно пытались обнаружить тех, кто запускал ракеты, но… тщетно. Тут бабахнуло еще несколько взрывпакетов в районе штаба полка, и оттуда же взлетела ракета, рассекая ночное небо полосами белого бледного огня. Затем полыхнула яркой вспышкой, и маленький парашютик стал медленно опускаться в жилой городок. А, штабные писаря резвятся, обрадованные отсутствием начальства.

Когда салют иссяк и в гарнизоне стало относительно тихо, Никита налил в жестяную кружку шампанского и выпил ее до дна, пожелав сам себе счастья и любви в наступившем Новом году. Вот, главное, любви!.. Затем вышел из канцелярии, приказал дневальному перенести к себе в кабинет телевизор и пошел по темной казарме проверить бойцов. Усталые солдаты спали мертвым сном. Умаялись, бедняги, за день. Богатырский храп раздавался из разных углов, порой курсанты что-то бормотали на русском, узбекском, азербайджанском или еще каком-то языке. Крепкий запах… Ну, в общем, запах казармы. Надо ли разъяснять?

К горлу подкатил комок. Ой, какие мы нежные! Да не нежные мы, но — ром, коньяк, водка в одном флаконе, так сказать… и шампанского до кучи. Ой-ё!

Никита несколько минут шумно рычал в темноту, перегнувшись через подоконник.

…Дежурный по роте довел его до канцелярии, уложил в койку, стянул сапоги, укрыл одеялом и вышел, плотно притворив дверь.

Счастливый и удовлетворенный Колчаков объявился где-то через час. Очень желал поделиться приподнятым настроением с другом-приятелем Никитой. Но, знаете ли, друга-приятеля Никиту нынче уже не приподнять. Ни настроением, ни вообще.

С сожалением поглядев на мертвецки спящего Ромашкина, Колчаков не спросясь достал из приотворенного шкафа бутылку с остатками рома. Допил из горлышка. Отправился восвояси. Где-то они, эти свояси…

Новый год победоносно шагал по стране, сшибая с ног миллионы жителей. Советские трудящиеся поедали тонны салата «оливье» и селедки под шубой, выпивали цистерны водки и шампанского. Затем либо тупо смотрели «Голубой огонек», либо пели и танцевали. Какая-то, самая счастливая, часть общества предавалась любви.

А Никита… Что ж, Никита. В прострации Никита. План перестройки страны начинали составлять без него.

— А я, дважды Новый год в Афгане встречал, и оба раза в горах! — сказал Большеногин. — Помнишь, Никита, тогда еще моя БМП подорвалась, а после ротного ранило и девять бойцов…

— Помню! Я тогда в эфир только и рявкнул: «Кандец Большеногу!» А комдив меня обругал!.. Жалко Вовку Киселева! Хороший был парень! Вернулся после ранения и нашел свою смерть от снайперской пули…

— Помянем ротного еще раз?

— Помянем ротного.

Помянули.

Глава 13.

Сумасшедшие гости

Утром Никита, едва пробудившись, покачиваясь на нетвердых ногах, вихляющейся походкой покинул казарму. В голове гудело, кости ломило, в глазах зыбкая пелена. Хорошо встретил Новый год, нечего сказать…

Не вписавшись в дыру в заборе, он сильно ударился плечом и ребрами.

— Черт! Понастроили стен, пройти не возможно!

В парадной шинели и кителе ему по габаритам в узкий лаз — никак. Пришлось раздеться, взяв шинельку в руки. Продравшись, наконец, наружу, в городок, он плюхнулся на колени, измазал галифе. Громко матерясь, добрался до квартиры. Долго искал ключи, а когда нашел, несколько минут тщательно целился в замочную скважину. Стыковка не произошла. Осознав, что войти тихо в дом не удастся, Ромашкин повернулся спиной к двери и заколотил по ней каблуками:

— Шмер! Мишка! Шмер! Открой, сволочь! Открой! Хватит спать.

Дверь внезапно отворилась и с силой ударила Никиту в спину. Он слетел с верхней ступени и приземлился во дворе на четыре точки.

— Хто тут? — спросил голос откуда-то сверху.

Лейтенант обернулся и увидел стоящего с закрытыми глазами солдата Кулешова. Тот тер лицо кулаками и силился разомкнуть слипшиеся ото сна веки, продолжая бубнить:

— Хто тут орет? Чаво надо? Хозяева сплять!

— Кулешов, скотина! Это я! Хозяин квартиры и твой начальник! Глазищи протри! — Никита поднялся с карачек, потряс за грудки не желающего просыпаться бойца.

Тот шмякнулся на кушетку в углу веранды, невнятно оправдываясь в ответ.

Да ну тебя, дурака Кулешова!

Ромашкин, на ходу судорожно стряхивая со своих ног сапоги, устремился к заветному дивану. Грузно плюхнулся, слегка придавив Шмера, свернувшегося в клубок под простыней.

— У-у! Сволота! — взвыл сонным голосом взводный и отодвинулся к стене.

— Ты, почему спишь на моем диване, гад?! Еще и курил, скотина, лежа? Марш отсюда! На свою койку! На второй этаж! На крышу!

Шмер громко засопел и не ответил. Освобождать лежбище явно не желал.

Никита швырнул шинель в один угол, китель — в другой. Галстук сунул под матрац, остальную одежду — куда придется. Блаженно улыбаясь, примостился на второй половине дивана. Потянул на себя одеяло. Шмер — на себя. После недолгой борьбы за тепло победил более трезвый Шмер. Пришлось укутаться в простыню…