Олег Блоцкий - Самострел Страница 27

Шестьдесят тысяч были очень хорошие деньги. Нигде по всей дороге Зинченко за такую цену его не продал бы. И прапорщик решительно махнул рукой.

— Ладно, черт с тобой! Заскочу в кишлак. Только деньги приготовь, чтобы все точно было.

— Конечно, командор, конечно. Юсуф не западло. Сейчас еду кишлак. Буду ждать там.

Дуканщик метнулся к дороге, замахал рукой. Проезжающий афганский грузовик, разукрашенный, как новогодняя елка, притормозил. Юсуф вскочил на подножку и радостно замахал Зинченко.

Прапорщик подошел к «КамАЗу», стоящему чуть ли не в голове колонны.

— Слышь, Толик, — сказал он молодому прапорщику, который, раскинувшись на сиденье, кольцами пускал дым, — за одиннадцатой заставой, прямо напротив Калаханы, остановись. Изобрази, что у тебя поломка. Я к тебе пристроюсь — для охраны, а потом в кишлак заскочу. Вещь надо одну сдать.

— Не опасно? — спросил лениво Толик, выпустив очередное кольцо дыма.

— Нет. Кишлачок мирный, душками там и не пахнет. Я заезжал туда.

— Лады, — сказал Толик, — но с тебя три банки пива.

— Идет!

Старший колонны выскочил из-за ограды, поверх которой была натянута маскировочная сеть, и сделал отмашку рукой.

Машины начали выползать на дорогу.

«Урал» проехал одиннадцатую заставу. Показалась Калахана. На обочине «КамАЗ». Водитель держал автомат в руках и озабоченно пинал скаты, глядя по сторонам.

Зинченко остановился, выпрыгнул из машины и показал большой палец Толику.

— Сейчас, Толян. Одна нога здесь, другая там.

Прапорщик свистнул, и из кузова, откуда торчали стволы зенитной установки, показались два солдата.

— Давайте, спрыгивайте, — приказал Зинченко. — Помогите людям.

Лишних свидетелей Зинченко не любил, а Зеленов был парнем проверенным, ходил с прапорщиком в связке постоянно, как альпинист.

Машина въехала в кишлак. К ней торопился Юсуф. Он запрыгал под колесами, и «Урал» остановился.

Зинченко открыл дверь, спрыгнул на землю.

— Ну как? Деньги гото…

Закончить предложение старшина не успел.

У Юсуфа исказилось лицо, и он бросился на прапорщика. Дуканщик прижал руки Зинченко к туловищу и пытался повалить его на землю. Неизвестно откуда с разных сторон на старшину навалились бородатые мужики.

— Ванька, гони! — Зинченко обреченно сопротивлялся изо всех сил. — Беги, Иван! Я — все!!!

Старшину повалили на землю. В клубах поднявшейся пыли, в мешанине тел ему пытались завернуть руки за спину. А Зеленова уже вырывали из кабины с другой стороны бородачи с автоматами в руках.

Грохнул оглушительный взрыв. Что-то с треском раскололось, посыпалось, зашуршало. Резкие крики и протяжный вой наполнили улицу.

Руки, цепко держащие Зеленова, на мгновение разжались. Солдат схватился за шнурок.

— Товарищ старшина! — жалобно всхлипнул Иван, зажмурил глаза и, боясь, что ему не успеть, резко дернул рукой.

Один за другим в кишлаке хлопнули два разрыва. Тугая волна выплеснула на дорогу стоны и вопли искалеченных людей.

Толик мотнул головой, разрывая кольцо дыма, швырнул окурок на дорогу и замолотил солдат кулаками.

— Прыгайте в кузов, быстро. Рвать надо когти, пока не поздно.

«Вот тебе и спокойный кишлак, — думал побелевший Толик, — мог бы и я влипнуть».

«КамАЗ» помчался к Чарикару.

«Полтинник» десантуры подняли по тревоге. В городке шум, беготня и грохот БМП, выползающих из парка.

Из кабинета заместителя командира дивизии выскочил здоровяк подполковник, командир полка, и помчался по коридору.

Беспроволочный солдатский телефон сработал моментально — каждый в полку знал, что где-то за баграмским перекрестком душки замесили «соляру».

Подполковник вскарабкался на БМП, приладил поудобнее шлемофон на голове, и колонна заскрежетала, пошла вперед, растягиваясь, как меха у гармони.

Обогнув аэродром, боевые машины пехоты выскакивали на шоссе, сворачивая налево.

Механики-водители с лицами, белыми от пыли, утонув по шею в машинах, гнали на полном ходу. Пестрые афганские грузовики и автобусы сворачивали в сторону, вываливаясь на обочину. Афганцы хорошо знали — шурави дорогу не уступают.

Звенели гусеницы и оставляли белые рубцы на асфальте.

Через час с небольшим броня подошла к Калахане. БМП застыли напротив кишлака и дружно повернули башни в сторону построек.

Кишлак казался пустым. Вдоль дороги ни единого человека. В полуденном мареве колыхались, переламываясь в струях жаркого воздуха, серые стены оград и домов. Над ними — широкие купола деревьев.

Из колонны выкатилась почти квадратная темно-зеленая машина и подошла к головной командирской.

На башне у нее — четырехугольный большой ящик, укрытый брезентом. Солдаты расчехлили странный ящик. Он оказался громкоговорителем. Лейтенант-переводчик отошел от машины, разматывая черный гибкий шнур и приближая коричневый микрофон к губам.

Громкоговоритель-колокол потрескивал и шипел. Затем он грохнул и разметал твердые слова по зеленке:

— Товаджо! Товаджо! Товаджо! Старейшины и жители кишлака Калахана! Советское командование желает начать с вами переговоры. Предлагаем старейшинам кишлака выйти для встречи с советскими офицерами. В противном случае мы открываем огонь. Пострадают невинные дети, женщины и старики. Не подвергайте опасности себя и свои жилища! Выходите на переговоры! Время на размышление — двадцать минут. Повторяю…

Последние слова растеклись, исчезая, по кишлаку. Вновь — настороженная тишина.

Афганские машины, которые постоянно шли по трассе, теперь останавливались с двух сторон задолго до кишлака, тромбами закупоривая дорогу. Никто из водителей не хотел подставлять голову под шальную пулю.

— Как думаешь, выйдут? — спросил подполковник у переводчика.

Лейтенант пожал плечами.

— Вряд ли. Воевать не будут — это точно, но и выйти не выйдут. Все мирные давно ушли из кишлака, а душки в норы забились — пережидают.

Подполковник поглядывал на часы, покуривая сигаретку. Через полчаса он кинул окурок на обочину и сполз вниз.

Тишина хрустнула, как выдавленное из окна стекло, падающее на бетонный пол, и разлетелась на мириады мельчайших кусочков.

От стен брызнули и полетели ошметки. Деревья часто задрожали и затряслись, точно их бил озноб.

Стрельба длилась долго, и грохот казался уже монотонным. Снаряды безжалостно крошили кишлак. Затем наступила тишина.

— А ну еще раз! — выглянул подполковник из люка. — Скажи, что не уйдем, пока наших не отдадут. Если по-хорошему не понимают — авиацию вызовем.

Металлический голос затопил всю округу, эхом взлетая в белесое небо.

Подполковник бросил взгляд на часы. Тишина. Ни малейшего движения. Лишь покачиваются искалеченные ветви на распотрошенных деревьях.

Командир полка вздохнул и взялся за ларингофон.

Дорога загудела и затряслась. Облако дыма на ней ширилось и пухло. Разрезая его, к командирскому БМП подошел бронетранспортер.

Стрельба оборвалась. Тишина давила и закладывала уши.

— Слышь, лейтенант, — закричал подполковник оглохшему лейтенанту. — Давай, прыгай на бэтээр и дуй на заставу. Духи пацана прислали. Говорит, что сейчас наших принесут. Допроси душков, разузнай все подробности и возвращайся обратно.

Ждать пришлось недолго. Откуда-то сбоку, из-за кустов, вынырнули на дорогу два маленьких афганца. Упираясь в поперечную деревянную ручку, они медленно катили перед собой плоскую тележку на двух колесах. На таких обычно развозят фрукты и даже торгуют с них, установив рядом с горкой плодов примитивные весы. Сейчас на тележке лежало два больших тюка.

Ребятишки подкатили тележку к посту и остановились, испуганно глядя на офицеров, в страхе притоптывая босыми ногами. Это были младшие сыновья погибшего дуканщика Юсуфа.

«Вот сволочи — детей прислали. Сами боятся вылезть», — зло подумал лейтенант, подходя к тележке. За ним — его солдат и офицеры поста.

— Сколько их было?

— Двое, двое! — одновременно ответили мальчишки, пугливо тараща большущие глаза на русских. — Только двое! Их никто не хотел убивать. Они сами. Гранатами. Командор и сорбоз.

— Покажите! — приказал переводчик.

Ребята схватились за края грубой мешковины и потянули на себя.

Недовольно загудев, взлетел огромный рой больших темно-зеленых мух. Сделав небольшой круг, он спикировал на останки человеческой плоти.

У трупов почти одинаково — напрочь — были вырваны животы. А потом разрушительные силы гранат поиздевались над телами по-разному. У старшего оторвана голова вместе с плечами и прилажена сейчас на прежнее место кое-как. У солдата — вырваны обе ноги, располосовано на части лицо. Лоскутами — темно-бурая форма, ошметки мяса и кусочки костей. По всему этому жадно ползали мухи, гудя от удовольствия.