Канта Ибрагимов - Прямой наводкой по ангелу Страница 28

Вроде все улеглось. Да промежуточный итог есть: родители Жени, ее суженого, заявили — «на нормальных советских людей, тем более молодых девушек, повестки не приходят», и «чего можно ожидать от церковного мракобесия?» А сам Женя даже до прокуратуры ее не проводил, у него, оказывается, срочное прослушивание.

По инициативе Анастасии решили со свадьбой повременить, хотя Женя каждый день приходил и со слезами на глазах объяснялся ей в любви; и оказалось, не зря. Через месяц после первой пришла вторая повестка, сходу ей предъявили ордер на арест. Она только плакала, все дрожала.

Первые же допросы все обозначили — перед ней положили теперь уже до боли знакомую военную документацию: акты, опись матценностей, журнал прихода и расхода, «Главная книга», где она в день победы написала «Ура!». Победа оказалась не за ней. И она сперва хотела было рассказать все, что помнит и не помнит, все начистоту. Но удивительное дело, как только она указывает, что выполняла приказ командира Столетова, ей говорят: «это несущественно» — и уводят речь к тем сослуживцам, которых по их рангу можно назвать «мелкопакостниками», и она поняла, что арестовали ее, писаря-делопроизводителя, двух простых счетоводов и еще может кого из мелких, словом, стрелочников нашли, все грехи на них повесят, а об остальных, самых главных, даже не упоминают.

После месяца отсидки оклемалась Анастасия в тюрьме, решила сочинять письма-жалобы во все инстанции, вплоть до Сталина, невзирая на то, дойдут они или нет. И тут случилось неожиданное: разрешение на свидание с матерью. Мрачная, сырая комната, кругом решетки, слабый свет, женщина-надзиратель рядом горой стоит.

— Это как? — один из первых был вопрос дочери.

Мать сразу поняла, вопрос о скрипке.

— Поменяли местами. Гм, гм, — кашлянула она, — был обыск. Забрали отчима инструмент, некоторые письма и фотографии…Кроме нескольких фото, все уже вернули… Настя, был этот, высокий мужчина.

— Столетов?

— Тише, доченька … Это он организовал свидание и передачи тебе. Просит не писать и молчать: «ничего не помнишь». Обещал, что так будет всем лучше.

— Кому «лучше»? Мне светит десять лет! Я в лучшем случае выйду в тридцать три года, старухой. А они будут шиковать по Европам, за счет меня! А за что? За что?

— Доченька, не знаю, сама не знаю, — плачет мать.

— Господи, что же мне делать? Как мне быть?

Только сейчас Анастасия увидела — за месяц с небольшим ее мать сдала, осунулась, явно постарела. Анастасия через силу в кулак собрала свою волю, не то мать загнать недолго.

— Мамочка! Да ты что? — выдавила она улыбку. — Успокойся. Я не виновна. Разберутся и меня отпустят.

— А может,… это лучше отдать? — снова вопрос о скрипке.

— Ни в коем случае! — сурово лицо дочери, — это никого не интересует, — и снова, выдавив подобие улыбки.

— Ты лучше побереги себя. Подумай, что я буду без тебя делать? Ты ведь у меня одна-единственная!.. Лучше расскажи, как там Женя?

Мать склонила голову, пряча выплаканные глаза:

— Хорошо, тебе привет передает. Хм-хм, почти каждый день у нас бывает. На работу в Госконцерт устроился.

Больше Анастасия жалоб не писала, на допросах, в основном, молчала, говорила, все забыла. Видимо, это и следователя устраивало. Во всяком случае вскоре состоялся суд. Учитывая, что «Афанасьева А.Т., 1925 г. рождения, имеет фронтовые награды, поощрения, ранение… осудить на пять лет лагерей с правом переписки раз в месяц».

«Почему же Женя мне не пишет?» — жаловалась Анастасия матери в одном из первых писем.

«Дорогая доченька! — отвечала мать.

— Женя постоянно в разъездах с гастролями. Но он тебя любит, постоянно о тебе справляется… И ты знай, вы с ним обвенчаны перед Богом, он твой суженый. Фундаментом вашего законного брака должен стать долг, стержнем — взаимное доверие и уважение, а главной целью — продолжение рода, освященное Богом! Аминь!»

Глава пятая

— Ну, золотой, вставай. Пора. Сегодня у нас очень ответственный день. Надо еще разок порепетировать, ведь иностранные гости будут, — Анастасия Тихоновна бережно будила Мальчика, с чувством чмокнула пролежень на розовенькой щечке.

Мальчик с ленцой сел на кровати, сонно зевнул. В это время тяжело скрипнула входная дверь, кто-то завозился в коридоре.

— Роза, ты? — настороженно спросила бабушка.

— Вот видишь, тетя Роза уже пришла, нам свежей водички принесла. Сейчас умоемся, зубки почистим и, пока чайник вскипит, повторим репертуар.

— Мне не нлавится плелюдия Сола, — несколько капризно сказал Мальчик, — слишком глустная, как эта ночь.

— Не Сола, а Сора, р-р-р, как трактор, — на ходу пыталась поучать бабушка, в это время зашла Роза, сняв с головы платок, не глядя кинув его на диван, она, сияя, склонилась над Мальчиком, тоже поцеловала.

— От тебя класиво пахнет, — пробасил Мальчик.

— Да? — заискрились глаза Розы.

— Про запах «красиво» не говорят, — опять исправила бабушка, потом махнула рукой.

— Да, у него свое мышление.

— А на улице действительно красиво — весна!

— Роза в восторге потянулась.

— Будто и нет войны… Давайте на окне клеенку чуточку разрежем, как форточку, воздух освежим.

— Ночью снова стлеляли, — недовольно проворчал Мальчик.

— Вот! Это твои друзья: Бага да Голова — всю ночь тут в войнушку играют, — возмутилась Роза.

— Ты ведь их просил не стрелять.

— Плосил, — насупился Мальчик.

— Но они говолят, что лади моего будущего воюют.

— Ой-ой! Какие защитники! — недовольно подбоченилась Роза. — Знаем мы их «заботу»! Те-то ладно, — она небрежно махнула рукой в сторону, где находился российский блок-пост, — а этот вроде наш, Бага, что вытворяет? Знаем мы этих «защитников». Кто действительно защищал — либо погиб, либо в горы подался. А …

— Ладно, ладно, не заводись, — перебила ее бабушка.

— Мальчик, давай вставай, время с утра летит, иди-ка в ванную, — если нужна буду — позовешь, — и когда Мальчик скрылся в ванной, она полушепотом, будто их подслушивают:

— Странное дело, тебе вчера забыла сказать. Возвращаемся мы с Мальчиком накануне. И не напрямую — там лужа после дождя, а под арку, — и что ты думаешь, покуривая, мирно стоят два бородача — с черной Бага, с рыжей — сержант с блок-поста, заместитель Головачева. Нас увидели, сквозь зубы проматерились и вместе ушли.

— Ой, ой, ой! Вам повезло, что Мальчик был. А то могли, — и она в страхе даже рот прикрыла.

— Сама понимаю. Только не пойму, что у них общего, ведь, вроде…

— В том-то и дело, что «вроде». А на самом деле так называемые наши вашим всякую травку и таблетки поставляют, а те взамен оружие — вот и «воюют» до утра.

— Так ведь они всю ночь друг в друга стреляют, убить могут.

— Просто так — для видимости, свою деятельность обозначают; конечно, за вознаграждение. Пока. А будет приказ, мы уже это проходили, с остервенением друг на друга пойдут и нас заодно перекосят.

— Боже! Не говори! — в волнении сжимая иссохшие руки, заходила Анастасия Тихоновна по комнате, меняя тему.

— Чайник вскипел? Надо еще воду подогреть, а то скоро свет отключат.

— Сегодня в центре не отключат — гости, концерт.

— От них что угодно жди… Мальчик, — голос у нее стал мягче, — ну, давай побыстрее.

Из ванной появился Мальчик. Его васильковые бархатисто-нежные глаза уже пробудились, искрились озорством:

— Шоколадку когда? — с капризом в баске.

— Шоколадку после кашки и чая, — постановила бабушка, прижала к себе Мальчика, прикрыв глаза, внюхалась в аромат его золотисто-курчавых пушистых волос и поглаживанием взъерошила их.

— Скоро мне по самое плечо будешь.

— Да, явно подрос, — тут же рядом очутилась Роза.

— Тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить, — сплюнула бабушка, сделала жест, словно перекрестилась.

— Да-да, — умиление исчезло с лица Розы и она что-то прошептала на чеченском.

— Пока завтрак готовится, надо позаниматься, — требовательный голос бабушки. Поставив у разбитого серванта скрипящий табурет, она сверху осторожно достала футляр, будто на нем пыль слегка сдунула, мягко погладила и, уже доставая скрипку:

— Вот память. Сколько раз в руки беру, сразу мать и отчима вспоминаю, — глубоко вздохнув, тяжело села на край дивана, уставилась в одну точку, явно что-то вспоминая, и из-под ее толстых линз по огрубевшей щеке, застревая в морщинах, потекла скупая старческая слеза.

— Вы плачете? — приблизился к ней Мальчик, взял за руки.

— Вам плохо?

— Нет, — она как-то виновато улыбнулась.

— Разве мне может быть плохо с тобой?!

— А отчего плачете? — как только он умел, стал Мальчик пристально вглядываться в ее глаза.

Бабушка попыталась отвести взгляд, поняв, что бесполезно, сняла очки, протерла глаза и сдержанно-спокойным шепотом: