Анатолий Маркуша - Нет Страница 29

— Допустим, но какое это может иметь значение — испытатель или не испытатель?

— Никакого. Просто интересно. У нас в прошлом году останавливался летчик-испытатель. На своей машине приезжал. Так его все запомнили. Представительный мужчина. И знаете, как себя ставил?

— Он вам понравился?…..

— Понравился. С таким не пропадешь.

— Фамилию, запомнили?..

— Ага, значит, вы тоже летчик! Значит, Зинка правду сказала!

— Почему летчик? И кто такая Зинка?

— Зинка — регистраторша. А если б вы не летчик были, не спросили про фамилию. Углов его фамилия. Все запомнили.

Хабаров усмехнулся.

— Знаете? Да?

— Знаю, — сказал Хабаров и пошел к выходу.

Он ждал ответа. И тревожился. И ругал себя за нетерпение. И регулярно наведывался к почтовому окошечку.

Над гостиницей прогудел самолет. В черном, исколотом серебристыми точками звезд небе машины не было видно, только проблесковый красный огонь ее чертил замысловатую кривую. Виктор Михайлович поднял, голову и про себя отметил: «Выполнил третий разворот. Низковато».

И тут он услышал:

— Скучаете?

Хабаров обернулся. Перед ним стояла почтовая девушка (так он мысленно окрестил ее). На девушке была коротенькая плиссированная юбка, яркая трикотажная кофточка с большим вырезом на груди. В густых волосах, взбитых и налакированных, торчал красный цветок.

… — Добрый вечер, — сказал Виктор Михайлович, И подумал: «И ножки ничего».

— Добрый вечер. Почему вы один?

— Интересно, а с кем бы вы хотели меня видеть?

— Почему хотела? Просто тут все заводят знакомства. Мы-то знаем.

— Для этого я не гожусь, — сказал летчик. — Старый.

— Кто старый? Вы старый?

— Сколько ж мне, по-вашему, лет, детка?

Девушка посмотрела на него очень серьезным, оценивающим взглядом, наморщила лоб, будто решала сложную задачу, и серьезно сказала:

— Ну-у, года тридцать два, наверное, или тридцать три. Как ни странно, Виктору Михайловичу понравилось, что она сильно сбавила его возраст. Хабаров улыбнулся и спросил:

— Какие будут предложения, детка?

— Не знаю. Это вы должны предлагать. Вы же мужчина!

— Хочешь на аэродром?

В аэропорту пахло цветами, самолетами и пылью. Легкий ветерок шуршал по бетону. В душном зале ожидания толпился народ.

Виктор Михайлович прошел на открытый перрон, усадил Риту (девушку звали Ритой) на широкую скамейку и уселся рядом. Выруливали самолеты. Медленно, степенно, плавно покачиваясь на своих массивных шасси, проплыл один, следом за ним, будто волочась пузом на земле, прокатил другой…

— Вы на таком летали? — спрашивала Рита.

— Летал.

— А почему этот пузатый и толстый такой низкий?

— Отличная схема. Позволяет садиться на грунт, удобно загружать и выгружать крупный багаж, например… танки или ракетные установки…

— Вы шутите? — спросила Рита. — Или за дурочку меня считаете?

— Нет, я не считаю тебя за дурочку и говорю совершенно серьезно. Я вообще редко шучу.

На аэродроме летчик чувствовал себя как-то скованно. Видно, запах летного поля встревожил и отвлек мысли к другому полю, к тому, где протекала его настоящая, а не курортная жизнь.

О Рите он и вовсе не думал. Он думал о письме Генеральному, на которое до сих пор не было ответа. Виктор Михайлович старался представить себе Вадима Сергеевича в рабочем кабинете. Вот ему подали письмо, отправленное заказной авиапочтой, вот он неторопливо вскрывает конверт в каемчатой рамке, вот прочитал начало и усмехнулся… Летчик просто-таки видел, как медленно приподнялись седоватые брови Вадима Сергеевича, когда он добрался до главного…

— Я замерзла, — сказала Рита и жалобно поглядела на летчика.

— Извини, пожалуйста, задумался. В ресторан хочешь?

Она ничего не ответила, но сразу же поднялась со скамейки и поправила юбку.

В ресторане было тепло, накурено и довольно душно. Почти все столики оказались занятыми. Летчик остановился около буфетной стойки и с минуту разглядывал зал. Мимо пробегал официант, молоденький мальчишка с наглыми черными усиками.

— Эй, усы, — рявкнул совсем не своим, а каким-то противным начальственным голосом летчик. И официант будто к полу приклеился. Повернувшись на каблуках, старательно улыбаясь, официант тут же засеменил к Хабарову.

— Слушаюсь!

— Метрдотеля, живо!

— Сию минуту, — поклонился официант и тут же исчез.

Откуда-то из-за портьеры выплыл дородный накрахмаленный немолодой мужчина. Оценивающе взглянул на Хабарова и едва заметно склонил седеющую голову:

— Чем могу служить?

Летчик протянул ему руку. И Рита сразу поняла: рука протянута вовсе не для пожатия.

— Дама, — сказал Виктор Михайлович своим нормальным человеческим голосом, — замерзла. Мы хотим согреться и поужинать. Пожалуйста, организуйте отдельный столик около окна и накормите по своему усмотрению.

Метрдотель понимающе, с достоинством покивал крупной серебристой головой, рассеченной идеально ровным пробором. Он успел сказать официанту: «Столик» и деловито осведомился:

— Осетринка, ростбиф устроят? Горячее тоже прикажете? Пить будете коньячок, вино?

— Осетринка — это хорошо, коньячок — обязательно. Остальное на ваше усмотрение, — сказал летчик и, протягивая метрдотелю тридцать рублей, добавил: — А это, будьте любезны, передайте музыкантам, пусть пока отдохнут.

— Слушаюсь, — еще раз кивнул метрдотель и медленно поплыл к оркестру.

Рита подумала: «Сколько ж он ему первый раз дал?»

Оркестр умолк. И сразу в зал донесся громоподобный рев двигателей. Очередной рейсовый корабль пошел на взлет…

За ужином Виктор Михайлович оживился. Рассказывал Рите какую-то забавную чепуху, немного подтрунивал над девушкой, с лица его исчезло задумчивое напряжение.

Допили бутылку коньяка, Хабаров большую, Рита меньшую долю. Виктор Михайлович спросил:

— Ну как, Рита, согрелась?

— Жарко! Скажите… — но она не успела задать вопроса. К столику подошел высоченный, громоздкий человек в кожаной куртке и, прищурив глаз, будто целясь, спросил низким густым голосом:

— Если не ошибаюсь, Виктор Михайлович?

— Хобот! Рита фыркнула. Грубое, будто наспех вытесанное топором лицо человека было оснащено длиннейшим носом, и маленькие добрые глазки тоже были удивительно похожи на слоновьи…

— Для чего же так беспощадно? При даме…

Летчик вскочил со стула, обнял громадину-мужчину. Потом коротко представил его Рите:

— Мой друг, «покоритель» Арктики и Антарктиды — Сергей Канаки.

— Рита, — сказала девушка и почему-то спросила: — Простите, пожалуйства, вы грек?

— Грек? Да, из греков, а что?

Рита смутилась, но мужчины, кажется, уже начисто забыли о ее присутствии.

— Я слышал, — сказал Хобот, обращаясь исключительно к Виктору Михайловичу, — что ты основательно поссорился с Генеральным?

— Брехня. Я не ссорился. Просто отказался объезжать новую лошадь…

— Ту, на которой накрылся Углов?

— Ту самую. Ты знаешь, для дела можно иногда совершать и несерьезные поступки, для рекламы — пардон, это не моя специальность.

Появился метрдотель.

— С пополнением! — наклонив голову и обращаясь к Хабарову, спросил: — Чего прикажете?

— Прежде всего еще бутылку коньяку.

— Ему, — сказал Канаки. — А мне хорошо бы холодного нарзану.

Метрдотель изобразил нечто среднее между изумлением и глубоким сочувствием.

— Не удивляйтесь, — сказал Хобот, — он отдыхает, а я работаю.

Метрдотель исчез.

— А пока что суд да дело, ты ушел в дипломатический, отпуск? — спросил Канаки.

— Почему в дипломатический? Просто в очередной. Все равно дублер в стапеле, летать пока не на чем, и потом… потом, если Севс не сделает чего нужно, я и на дублере не полечу…

— Севе упрямый, найдет другого Углова.

— Не будет он искать. Ручаюсь.

Не обращаясь ни к кому, Рита вдруг спросила:

— Значит, Углов умер? Это тот Углов, тот самый?

Хабаров будто впервые увидел девушку, поглядел на нее пристальным, тяжелым взглядом и ответил:

— Тот самый, Рита, убился… — И, словно желая перевести стрелку на другой путь, спросил у Хобота: — А тебя чего сюда занесло?

— Облетываем новые приборы. Маршрут практически значения не имеет, так отчего же нам было не завернуть к морю. Купаться-то всем охота.

— По трассе облетываете?

— Нет, над морем. Нужны малые высоты и абсолютно ровная поверхность…

— Ясно, — сказал летчик. — Посадочные РВ? Чьи?

— Сам не знаю чьи.

Рита налила коньяк в большой винный фужер и тихонько выпила. Этого никто не заметил.

Мужчины разговаривали. Они были в другом мире, в других заботах…