Василий Крысов - «Батарея, огонь!» Страница 29

— Вася! Из пулемета, длинными очередями по куполу башни! Огонь! — скомандовал Плаксину и с благодарностью вспомнил Емельяна Иваныча, мы по-братски поделились трофейными пулеметами с хлусовским экипажем.

Круглое облачко красной пыли обозначилось на башне — и вражеский пулемет замолчал!

— Дело мастера боится, товарищ лейтенант! — радостно похвалился заряжающий Плаксин.

— Спасибо тебе за меткую стрельбу! — поблагодарил Василия, он больше любил похвалу от командира и товарищей, чем от лица службы.  

Наша пехота мало-помалу стала продвигаться вперед, одновременно прочесывая каждое здание от чердака до подвала.

Все танкодоступные проходы и улицы коварный противник заминировал при отступлении, рассчитывая, что мы не захотим ломать дома, губить фруктовые деревья. На оставленных минах уже подорвались три танка и две самоходки, одна из них — Васи Русакова. Продвижение техники затормозилось. Но, к счастью, подошли танки-тральщики. Под огневым прикрытием танков и самоходок они начали делать проходы в минных полях. По этим ходам батарея продвинулась в центр поселка.

Короткий ноябрьский день клонился к закату, и с вечером канонада стала стихать. Внимательно рассматривая через командирскую панораму южную окраину, заметил, что вдоль фронта немцев движется, прячась за деревьями, грузовой автомобиль и периодически останавливается. Ага, снаряды развозит, ни к чему это нам!

— Валерий! Впереди в створе ротонды автомобиль! Огонь! — отдал приказ.

— Понял, уничтожить автомобиль! Фугасным, заряжай! — скомандовал Королев, наводя пушку на цель. И через минуту выкрикнул: — Выстрел!

Прогремел взрыв! Автомобиль будто запнулся, запылал, и в его кузове начали рваться снаряды, озаряя яркими вспышками деревья и постройки вокруг.

— Молодец, Валерий, не дал фашистам пополнить боезапас! — похвалил я наводчика.

— Как упустить такую цель, товарищ лейтенант?!

На наш выстрел отреагировало сразу несколько немецких экипажей. Один снаряд ковырнул землю прямо перед самоходкой! Второй ударил в дерево рядом, разорвавшись большим огненным шаром! Третий, напугав сильным скрежетом по броне, рикошетом прошелся по правому борту, сбив ящик с запчастями и инструментом! От прямого попадания нас спасли только наступившие  сумерки, но пламенем взрыва осветило все боевое отделение!

— Горим! — непроизвольно вскрикнул Витя Счетников.

Не переместимся — и вправду сгорим! Пора улепетывать!

— Виктор, заводи! Вперед влево и встать в кустарнике! — скомандовал Счетникову.

И вовремя! На прежнее место нашей стоянки одна за другой шли огненные трассы бронебойных снарядов! Да, гореть бы нам как миленьким! Не успел осмыслить и порадоваться, что удалось уйти от расправы немецких наводчиков, как что-то тяжелое ударило мне по голове! В глазах потемнело, засветились россыпью искры, как сквозь сон услышал за башней взрыв и стал медленно оседать в боевое отделение. Плаксин, почувствовав неладное, мгновенно закрыл люк. Сознание вернулось, когда прямо возле самоходки раздались взрывы и застрочили автоматные очереди! Превозмогая боль и шум в голове, приоткрыл люк: наши автоматчики стреляли по чердаку и бросали гранаты в слуховое окно стоящего рядом двухэтажного дома.

Когда все стихло, к самоходке подбежал зампотех Ишкин, прыгнул на гусеницу и подал мне руку, затем пожал руки Королеву, Плаксину и Счетникову.

— Граната, мои дорогие, была ваша! — взволнованно сказал зампотех.

— Ты о какой гранате говоришь, Василий Василич?

— Да о той, что летела в ваш люк, да, стукнувшись о твою стойкую голову, пролетела дальше и взорвалась справа от самоходки! Фрицы бросили ее в люк здорово метко, но она ударилась о ребро твоего танкового шлема и отлетела! Что вас и спасло! А с метателями теми хорошо расправился взвод лейтенанта Трубина! — облегченно вздохнув, закончил свое потрясающее сообщение Ишкин.

Ну не чудо ли?! Головой «отбить» гранату!  

Были, конечно, чудеса на фронте. Человек должен был погибнуть, а спасся, такие случаи были. Когда мы заняли Посадку и вышли на западную окраину, немцы с высоты, из соседнего села, начали нас обстреливать тяжелыми минометами. Мина медленно летит, звук от ее полета быстрее идет. Возле меня стояли два пехотинца. Один успел прыгнуть в траншею, а другой не успел. Который не успел, того взрывной волной метров на 10–15 отбросило, но он все-таки вскочил, за голову схватился и в тыл побежал. А который успел, его контузило смертельно: волной к земле — и все. Вот и спрашивается: кто же из них «успел»?

Случайность это или чудо, что один человек волшебным образом спасся, а тот, что уже вроде бы избежал беды, погиб? Меня это поразило.

И много было таких случаев.

Меня иногда спрашивают, изменилось ли на войне мое отношение к религии, богу? Могу сказать так. Для меня ничего не менялось — во время войны верил, до войны верил и теперь верю. На войне, конечно, открыто не молился, только про себя. Было запрещено преклоняться перед религией.

Были приметы, я наблюдал. Перед боем, например, мы брились, погибнуть — так побритым. Теперь удивляюсь, бритвы-то были опасные, оселков не было, на ремне бритвы правили; сейчас, наверно, я так и не побреюсь, не смогу опасной.

Еще примета: перед боем обычно обнимались три раза. Не только экипаж, и друзья подходили. Без слов, молча обнимались. Если кто о чем и думал — боялся там или предчувствовал, то про себя. И многие из боя не возвращались.

Верили люди. И в бога верили, и в сны — дурные и хорошие, и в приметы. Если подумать, у нас перед войной восемьдесят процентов населения были крестьяне  или из крестьян, а у крестьян приметы, религиозные убеждения, как их ни выбивали, все-таки сохранились.

Я сам, например, вижу такой-то сон. А меня еще бабушка учила что к чему. Скажем, приснилось мне сырое мясо или огонь, головешки. Утром говорю экипажу: «Меня сегодня убьют или ранят». И точно — ранение. Это было как предчувствие.

Моя мама прислала мне крестик, когда я учился в училище. Я его положил в карманчик гимнастерки, потому что нельзя было показывать. После ранения заменяли мне обмундирование, и крестика не стало. Очень жалел, конечно. Не хватало мне этого крестика. А мама, когда я ненадолго заехал домой в сорок шестом, сказала мне: «Вася, ты остался жив, потому что я за тебя богу молилась». Вот так.

На подступах к Киеву!

Ночь почти незаметно спустилась на землю, окутав дачные поселки и парк крепкими объятиями темноты, скобка месяца скупо освещала отдельные деревья и белые стены ближайших хат. Огонь врага стал стихать. Мимо нашей батареи в сторону немцев прошли полковые разведчики во главе с лейтенантом Григорием Матвеевым. Через четверть часа они уже возвращались, по пути сообщив нам, что на южной окраине немцев нет. Известие и порадовало, и насторожило. Но гадать да размышлять не пришлось, по радио прозвучал циркулярный приказ начштаба Авдиевича: «Всем вперед!»

В темноте самоходки медленно шли на юг, рядом, тоже на малых оборотах, двигались танки. Впереди под прикрытием автоматчиков действовали саперы и танки-тральщики. Миновали центральную аллею, и взводный саперов Воронцов помахал нам красным фонарем, что означало «минное поле». Оказалось, отступая, немцы наскоро набросали на дорогу противотанковых мин, присыпав их землей и листьями.  

Почти без боя мы заняли южную часть Пущи-Водицы. Здесь танки и самоходки остановились в боевом порядке, как наступали, пока стрелки и автоматчики прочесывали сады, скверы, проверяли дома и постройки. Больше двух часов мы простояли на месте, ожидая приказа на дальнейшее продвижение. Пушечная и пулеметная стрельба доносилась издалека, и немцев нигде не обнаружили, но мы были начеку, от противника можно было ожидать любых каверзных действий.

— Товарищ лейтенант, а пробьет наша новая пушка лобовую броню «тигров» и «пантер»? — нарушил молчание Валерий Королев.

— На дальность до тысячи метров пробьет и у того, и у другого.

— А почему гаубица не пробивала, хотя замполит Гриценко говорил, что пробьет?

— Он говорил по табличным данным, а практика показала другое.

Вспомнился мне этот разговор только сейчас, когда пишу эти строки. В то время была тенденция, не всегда обоснованная, восхвалять наше оружие и принижать качество вооружения немцев. Было немало случаев, когда за сравнение в пользу противника каких-то видов оружия, техники, даже отдельного агрегата люди попадали в тюрьму или в штрафбат.