ВОЛЬФЗАНГЕР ВИЛЛИ - БЕСПОЩАДНАЯ БОЙНЯ ВОСТОЧНОГО ФРОНТА Страница 3

*Хафнер Себастьян (1907—1999) — немецкий пуб­лицист и историк, автор книги «Комментарии к Гитлеру».

Уже вскоре после начала войны известный пуб­лицист Себастьян Хафнер*, будучи в эмиграции в Лондоне, отмечал, что «не согласное с режимом» немецкое население на удивление составляет уже около 35%, причем эта тенденция постоянно рас­тет. Хафнер называет три причины, почему это большое число недовольных и разочарованных не оказывало активного сопротивления режиму. Это могущественная и для многих бесспорная позиция нацистов; «не склонный к революционным потрясе­нием менталитет» противозаконных немцев, и, на­конец, «досадная идеологическая неразбериха» и отсутствие новых прогрессивных политических ло­зунгов. Все эти три аргумента напрямую касаются Вольфзангера.

И все они касаются только, пусть даже значи­тельного, меньшинства. Солдаты вермахта образо­вывали особый срез народа. Среди них были как пылкие приверженцы Гитлера, так и его решитель­ные противники. Но они все находились в исключи­тельной ситуации, и им самим требовалось искать оправдания для своего поведения. Одни находили его в расистской идеологии нацизма. Другие — в солдатском долге, который был прочно зафиксиро­ван в сознании военного поколения. «Помоги мне, Бог, — пишет Вольфзангер в своем дневнике в часы отчаяния, когда он был особенно склонен к раз­мышлениям, — когда я высказываю такие мысли и утверждаю их в своем «я». Они горькие по большей части, так как из отрицания возникает только глубо­кая, непрекращающаяся боль». Такова была, по-ви­димому, и стратегия миллионов: довольствоваться лишь размышлениями о происходящем, чтобы су­меть вынести весь этот ужас. И это только малень­кий шаг к молчанию после войны, когда всякое вос­поминание объявлялось вне закона.

Лишь в девяностые годы, когда новое поколе­ние стало требовать правды, мир нормального сол­дата станет публично обсуждаемой темой. Появи­лись многочисленные издания писем, отправлен­ные в годы войны по полевой почте. Но того, кто читает их, поражает полная неспособность авторов отобразить все ими испытанное. «Многие простые солдаты предпочитали молчать ввиду той ужасной реальности, которую представляли собой сраже­ния», — анализирует эксперт вермахта Вольфрам

Ветте*. Здесь же возникает явная необходимость понять мысли каждой «конкретной личности, «ма­ленького мужчины» в форменной одежде солдата».

Вилли Вольфзангер не является типичным «ма­леньким мужчиной». Он широко образован, фана­тичный любитель литературы. Вольфзангер видит себя поэтом и мечтает о жизни в свободной Герма­нии. Но его опыт войны — опыт нормального воен­нообязанного. И он сумел создать произведение, позволяющее оживить этот опыт. Вольфзангер не хотел быть судьей. В 1943 году он пишет своим ро­дителям: «Я предпочитаю излагать только факты и свои переживания». Многое, что он описывает в ру­кописи, почти аналогично тому, что содержится в его дневниках и письмах. Вольфзангер все время придерживается собственных ощущений. При этом несомненно, что все эти факты получают соответст­вующее литературное оформление. Детали не все­гда подробно отражают происходившие события. Возможно также, что то или иное сообщение содер­жит слишком много не всегда точных воспомина­ний, а в части заметок имеются объективные ошиб­ки. Но, без сомнения, Вольфзангер хотел быть правдивым. Он пишет, что война открыла для него «тайные замыслы души». Эта рукопись дала Вольф-зангеру возможность раскрыть их.

*Ветте Вольфрам (р. 1940) — специалист по исто­рии Второй мировой войны, доктор наук, приват-доцент Фрайбургского университета.

Стефан Смиидз

РУССКИЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ Исповедь о великой войне

Мировая война началась, и мы видели, как Бог и звезды умирают на западе. Смерть атаковала землю. Костлявое ее лицо не­прикрыто ухмылялось. Безумие и боль искажали черты ее маски. Мы, двигаясь к нейтральной поло­се, уже издали наблюдали за ее плясками и слыша­ли в ночи музыку ее барабанов. Смерть собирала свой урожай из бесплодного зерна.

Наше существо изменилось, получило другое значение и имя, чем это было в прошлой жизни, и наши мечты теперь уже воплощались в традициях нового времени. Тень падала на наше будущее в его величии и закате. Новые мысли заполняли ду­ши, в которых росли скорбь, страх и страдание.

Приключения вытекали из перемещения от од­ной опасности в другую, по соседству. А диалог со своим ангелом смолкал на наших могилах. Безыз­вестные и неизвестные, одинокие и любящие, глуп­цы и умные, бедные и богатые — все они теперь ко­лоли лед, сооружали брустверы и пытались бороть­ся со своей участью, сознавая необходимость гибели для последующего возрождения трав и мхов на земле. Как безумные, танцевали мы вокруг алта­

ря, палачи и жертвы, отвергнутые и освященные. Наши стремления к разгадке тайн смысла жизни оказались всего лишь игрой с масками и мишурой. В своих мечтах мы пытались найти волшебную па­лочку надежды, веры и любви, но не находили ее. А только лишь ад разрывавшейся стали, готовность к смерти, к своей печальной участи и уединенности среди звезд. Мы бросались в пропасть, и на глуби­не искали лик Божий, отряхивая пыль веков.

Так смерть входила в нашу жизнь. На нейтраль­ной полосе она уже стояла на вахте.

Война началась, однако моя жизнь пока осо­бенно не изменилась. Большая смерть еще не по­дошла ко мне, к моему миру. Я путешествовал че­рез леса, окраины городов и мечтал о дальнейших странствиях. Солнце пахло смолой и листвой, тени ложились на папоротник, полуденное золото охва­тывало травы вокруг мхов на моей дороге. Я любил красоту, удачу и мир на земле. Сумерки опускались на город, вечерние звезды блестели на небе, а я между звездами и серпом луны шел домой.

Я работал в банке1. Деньги, чеки и акции запол­няли мои будни. Однако вечерние часы принадле­жали мне.

Любовные приключения проходили как надоев­шие игры с их тоской, улыбками и печалью. В бесе­дах о Боге и душе, поэзии, музыке и любви я часто просиживал далеко за полночь с моими друзьями. Мы играли словами и собственным воображением и вместе с тем искали со всей серьезностью и моло­дой страстью нашу дорогу в жизни, оспаривая ее необходимость. Мы жили по вдохновению души, ве­ре в Бога, предаваясь глупостям любви, тоски ни­щих цыган и веяниям нашего времени.

Ночами я читал, в то время как ветер пел перед затемненными окнами и доносил в мир моей комна­ты гул большого города, словно морской прибой, до тех пор пока утренний полумрак не навевал на меня ощущение колдовства, вдохновения, житейской мудрости и лживости книг.

Я посещал спектакли и концерты, слушал Ба­ха, Бетховена и Брамса, камерную музыку. Гибель Польши значила для меня меньше, чем соната или стихотворение. Я жертвовал своим сном, сочиняя фантастические рассказы и мечтательные легенды.

Наступила зима. Сады и улицы покрылись сне­гом, метели стегали крыши, и город тонул в тумане. Луга, леса и почва побелели. Я прощался со своей молодостью. С дорогами детства, странствования­ми и налаженным бытом.

Юность и пылкая любовь ушли во тьму, и пе­сочные часы отмеривали минуту за минутой. Беспо­койство, пустые мечты, отчаяние и мысли о смерти посещали меня. Я пытался преодолеть свою раз­двоенность, страдая от выпавшей мне судьбы, и бродил в полумраке ночи во время полнолуния пус­тынными улицами города. Читал запрещенные кни­ги, противоречивые и упадочные, уходил от Бога и считал себя вне дома мелкой пылинкой в мировом пространстве.

Под своей маской, придававшей уверенность моей душе, я жил словно привидение и искал убе­жище у проституток и в вине. Мысли бегства от жиз­ни наполняли меня.

Тогда я встретил Беатриче. Любовь помогла мне узнать красоту даже в падении и в возвышении, в величии и чистоте духа, в благоговении и надеж­де, а также в страдании и счастье, изменениях в судьбе и ее милостях. Даже в смерти. Началась но­вая жизнь. Как выздоровевший оттяжкой болезни, я прислушивался к шуму ветра и впитывал в себя ве­сеннее пробуждение земли. Когда я вынужден был распрощаться со своей возлюбленной, я возлагал надежды на Бога и свою звезду.

На линии Зигфрида стояли армии и ждали на­ступления. Я не обращал на это внимания. В то же время война, словно разыгравшиеся штормовые волны, катилась через Нидерланды, предвещая все­общую гибель. Мои мысли вращались вокруг вечно­сти литературы. Она заключалась в творениях наро­дов. Каждая империя и каждый век вносили свой строительный камень для завершения истории че­ловечества и для прославления дома Божьего. Кто сумел выполнить эту задачу, мог умереть спокойно. Имена создателей забывались, авторы великих про­изведений исчезали с лица истории, могильщики закапывали их трупы в землю вмести с их трудами, и все же души их оставались жить в воспоминаниях грядущих поколений. Смерть не брала их. Так война воспринималась мною в моем мире. И даже когда Франция сложила оружие, моя жизнь продолжала идти дальше по проторенной колее2.