Павел Вишнев - Орден Страница 3

Гурька рассказал о своем последнем походе, и снова обнимал и тряс Петю, пока не почувствовал боли в правом плече. Выписали его, чтобы освободить место для тяжелобольного, а до полного излечения дело не дошло.

— Что с тобой? — спросил Агишин. — Ты ранен?

— Зацепило немного.

И Гурька рассказал о гибели Коли Лизунова, об уехавшем на юг, под Сталинград, Лупало.

— Я письмо получил с Соловков. От лейтенанта Соколова.

— Ну?!. Покажи.

Петя достал из внутреннего кармана бушлата письмо и отдал его Гурьке.

На вырванном из школьной тетради листке Соколов писал:

«Здравствуй, дорогой Петя!

Хорошо, что не забываешь о своей школе. Спасибо за письмо. Мы тут готовим новое пополнение флоту. Ребята все с освобожденной территории, очень обиженные фашистами и поэтому злые на них. Кое-кто уже воевал с немцами и имеет за это награды.

Пишут мне ребята с других флотов. Жора Челноков сообщает с Балтики, как воюет с гитлеровцами, осадившими Ленинград. Ваня Таранин, который воюет на Черном море, награжден орденом Красной Звезды. В общем, вести от юнг отовсюду идут хорошие, и мы гордимся вами, нашими воспитанниками. По этим письмам у нас создан уголок боевой славы. Почти каждое ваше письмо публикуем в нашей многотиражке «Товсь!». Юнги читают их с огромным интересом.

Пиши нам о своих боевых делах, о жизни морской, о товарищах.

Семь футов тебе под килем!

Гурька вернул письмо с некоторым смущением. Как же так получилось, что он до сих пор ни разу не написал на Соловки? И тут же дал слово, что, как только вернется на базу, сразу же сядет за письмо.

…И наконец настал для Гурьки самый торжественный день в его жизни. Вручение награды! Накануне старательно, как никогда, погладил брюки, надраил пуговицы и бляху на ремне, уговорил Обрывкина подправить волосы на затылке, а то они начинали уже завиваться в косичку. Попросил у мичмана безопасную бритву и еще раз побрился.

Награды вручал сам командующий флотом, похожий на испанца и помогавший воевать испанским республиканцам во время гражданской войны. О нем по флоту ходили легенды. Одну из них мичман Прохоров и рассказал тут же Захарову.

— Возвращается как-то зимой наш командующий из штаба поздно ночью домой. И встречается он с матросом. У командующего глаз наметан, сразу видит человека. Время всяких увольнений прошло, а этот идет и, по всему видно, из увольнения. «Что так припозднился, браток? — спрашивает. — Куда идешь?» «Из увольнения иду, — отвечает матрос. — Девушку встретил!..» В темноте-то он не видит, с кем разговаривает. «Да ведь ты опоздал, — говорит адмирал. — Времени второй час». Матрос выругался и сказал, что у него нет часов, чтобы наблюдать время. Тогда командующий снял свои часы с руки и подал матросу. «На, — говорит, — да в следующий раз, пожалуйста, не опаздывай». Матрос удивился, посмотрел как следует, с кем разговаривал, и только адмиральский погон увидел на уходящем, и тогда обо всем догадался. Его бы следовало под трибунал за это или уж на гауптвахту-то обязательно, а ему часы… Может, адмирал свою молодость вспомнил. Кто его знает…

Этот рассказ о командующем Гурьке очень понравился. Вообще, чем больше он присматривался к тем, кто окружал его, с кем он теперь жил и воевал вместе, тем больше убеждался: моряки не простой народ, а особенный. У них свое, высокое, благородное понимание жизненных правил. И от сознания того, что он живет с ними, на душе у Гурьки было хорошо, свежо и солнечно. И сам себе он казался лучше, сильнее.

А когда назвали его фамилию, пригласили на сцену, он растерялся. Мичман дотронулся до его плеча и сказал коротко:

— Что же ты? Иди.

И он поднялся и, путаясь в ногах сидящих в ряду, выбрался и пошел по проходу. От волнения и от какого-то непонятного ему шума Гурька едва разобрал слова члена военного совета, читавшего Указ: «…За мужество и отвагу, проявленные в боях с врагами Родины, наградить орденом Красного Знамени…» И, только когда командующий коснулся его груди, Гурька понял, что неожиданно возникший шум — это аплодисменты всего зала. Они накатывались на него огромным валом и, казалось, могли оглушить или лишить сознания.

Всем другим награды вручались в руки, а Гурьке командующий решил прикрепить орден сам. И люди в зале, каждый из которых — пример для подражания, асе это время хлопали в ладони, хлопали дружно и при этом все радостно улыбались.

Командующий прикрепил орден, по-отечески обнял Гурьку и, чуточку картавя, сказал:

— И впредь будь, дорогой, таким же храбрым. Спасибо тебе, юнга Захаров.

Гурьку очень смущал этот большой, уважаемый всем флотом человек, и ему пришлось сделать некоторое усилие, чтобы собраться и ответить по-уставному:

— Служу Советскому Союзу!

Аплодисменты в зале стали еще громче.

— Врачи тебя хорошо вылечили? — спросил командующий. — Рука не болит?

— Никак нет, не болит, товарищ адмирал.

И то, что командующий флотом знал об его ранении, Гэдзьку особенно удивило. Под началом адмирала десятки тысяч людей, и разве можно всех запомнить, знать, что у кого болит? А вот его, юнгу Гурьяна Захарова, адмирал держит где-то в уголке своей памяти, хоть немного, а все же думает о нем и сейчас по-отечески обнимает.

Тут что-то сверкнуло перед глазами, и Гурька понял, что его сфотографировали вместе с командующим флотом.

Потом снимок появится во флотской газете, и Гурька всю жизнь будет хранить его.