Шамиль Ракипов - О чём грустят кипарисы Страница 30

На аэродром пришла Рачкевич, сообщила кое-какие подробности о штурме Севастополя. Над Графской пристанью кто-то из моряков водрузил вместо флага бескозырку. Приморский бульвар был превращён гитлеровцами в концлагерь, точнее, в перевалочный пункт для заключённых. Отсюда их отправляли па Керченский полуостров, в лагерь смерти, увозили за город, расстреливали. На берегу — десятки трупов эсэсовцев с простреленными висками, рядом — пристреленные, видимо, хозяевами, овчарки.

До войны в Севастополе было более 100 тысяч жителей, в день освобождения из руин вышла примерно тысяча человек, в основном женщины, старики.

Пленные румыны клянут Гитлера и Антонеску, возмущаются, что немцы не разрешают им грузиться на… транспортные суда.

«Правильно делают, что не разрешают, — подумала я. — Так им и надо, фашистским прихвостням, быстрее прозреют».

В свете САБа видим на берегу Стрелецкой бухты фантастическую картину: по крутому, почти отвесному склону медленно скатывается гирлянды человеческих фигур. Внизу — большой транспорт и пять десантных барж.

— За что они цепляются? — удивлённо спросила Валя. — За каменную стену?

В этот момент под обрывом взорвались две бомбы, и мы увидели сходни, спущенные к берегу. Наверху — множество автомашин, суета.

Валя все четыре «сотки» всадила в горящий транспорт, на него же со второго захода высыпала термитные бомбы.

С берега и транспортных судов остервенело били «эрликоны» и крупнокалиберные пулемёты, велась беспорядочная стрельба из автоматов.

«Бессмысленность сопротивления очевидна для нас, — думала я. — А для них? Может быть, верят до сих пор, что на море они хозяева, что Черноморского флота не существует? Отойти от берега — и все страхи позади? Почему румыны не поворачивают оружия против немцев? Ждут очереди, надеются, что Гитлер и Антонеску ночи не спят, думают, как бы их выручить?..»

Когда мы вернулись в Стрелецкую бухту с новым запасом бомб, от транспорта остались одни обломки, а баржи исчезли. Осмотрели другие бухты — пусто

— Что будем делать, штурман? — спросила я.

— Ударим по траншеям. Неужели наши потопили все баржи?

— Вряд ли. Бомбили в основном транспорт. Баржи ушли.

— Попробуем догнать? Попытка не пытка. Морские лётчики спят, если упустим, пиши пропало.

«Горючего надолго не хватит, — подумала я. — Баржи могли уйти далеко, обнаружить их очень трудно».

Мои сомнения разрешились неожиданно: далеко в море мы увидели яркие вспышки.

— Давай туда! — крикнула Валя.

— Хлеб отбивать у черноморцев? — рассмеялась я, разворачивая самолёт.

Мы прилетели, как говорится, к шапочному разбору. Пятёрка торпедных катеров уходила на восток, последняя баржа на наших глазах ушла под воду.

— Опоздали! — сокрушённо воскликнула Валя. — Здорово работают моряки, ничего не скажешь… Десять градусов вправо! Подозрительное пятно. Так держи. Не пойму…

Она сбросила САБ и доложила?

— Плот. Снижайся.

На плоту было человек тридцать.

— Будем бомбить? — спросила Валя.

— А зачем мы здесь, штурман? И зачем они?

— Это, наверно, румыны.

— Не румыны, а враги…

Я легла на боевой курс и увидела, что люди на плоту сидят и стоят с поднятыми вверх руками.

— Отставить! — скомандовала я и дала полный газ. — Ну их к чёрту.

— Правильно, Магуба-джан, — одобрительно сказала Валя. — Жалко бомбы на них тратить. Они же подохнут, как мухи.

Валя была права. Но что их заставило пуститься в это безнадёжное путешествие? Я не понимала этого тогда, не понимаю и сейчас.

Бомбы нам пригодились: у побережья мы обнаружили сторожевой катер. Как он ни метался, как ни огрызался «эрликоном» и двумя пулемётами, одна бомба угодила в цель. На катере вспыхнул пожар, он потерял ход. Валя выбросила термички, но, видимо, поторопилась, ни одна не попала в катер. Когда мы вернулись, его на прежнем месте уже не было.

Утром мы узнали, что немцы отвергли предложение нашего командования о капитуляции.

В этот день мне приснилась Лейла — в купальном костюме она бежала по мелководью, я смотрела и ждала, когда она взлетит.

Ночь семьсот восьмая

В очередную встречу Магуба Хусаиновна показала нам карту Севастополя и его окрестностей, которую нарисовала сама, попросила меня прикрепить её к книжной полке. Карта была раскрашена в разные цвета, на ней были обозначены объекты, о которых шла речь в предыдущие вечера: обводы, окружающие Севастополь, и другие оборонительные рубежи, бухты, Корабельная сторона и Северная, Графская пристань, Константиновский равелин, Малахов курган, Сапун-гора, мыс Херсонес, аэродром, Балаклава, Инкерман, балки и горные леса.

После того, как слушатели получили наглядное представление о месте действия, хозяйка продолжила свой рассказ.

— Гитлеровцы несли огромные, потери, но сопротивлялись отчаянно. По мнению наших стратегов Макаровой и Белик, это объяснялось просто: Гитлер панически боялся, что после завершения военных действий в Крыму наш полк бросят на Берлин, и ежедневно присылал командующему 17-й армией строжайшие приказы — любой ценой удерживать мыс Херсонес.

Девушки высказывали не только шутливые, но и серьёзные соображения по поводу военных действий в Крыму и на других фронтах. Например: блокированная группировка сковывает две наши армии, участие которых в ожидаемом летнем наступлении советских войск было для гитлеровского командования крайне нежелательно.

Жаркие дискуссии на военные темы в нашем общежитии разгорались довольно часто, я обычно не принимала в них участия, но слушала с интересом. Особенно бурно обсуждался вопрос об открытии второго фронта. Девушки разделились на две группы — оптимисток и пессимисток. Первые считали, что сигналом для открытия второго фронта послужит наша победа в Крыму. Вторые придерживались мнения, что наши союзники вообще не собираются высаживаться во Франции. А Валя уверяла, что когда война с Германией закончится, англичане и американцы выступят против нас.

Я причисляла себя к первой, более многочисленной группе. Почему? Верила, что народы Соединённых Штатов Америки и Англии заставят свои правительства принять, наконец, решительные меры для быстрейшего разгрома фашизма и освобождения Европы от гитлеровских захватчиков.

Вскоре после нападения фашистской Германии на Советский Союз в Англии и Америке прошли многочисленные демонстрации, митинги, конференции, участники которых приняли резолюции с требованием немедленно начать военные действия против общего врага — фашизма. Учитывая настроение подавляющего большинства населения, Черчилль 22-го июня 1941 года заявил: «Мы окажем русскому народу и России любую помощь, какую только сможем». Но это были слова, а не дела.

Советское правительство летом и осенью 1941 года предлагало. Англии и США открыть второй фронт в Европе — все необходимые условия для этого были. Но Черчилль и его единомышленники под различными предлогами откладывали начало активных боевых действий против Германии, хотя под давлением широкой общественности вынуждены были взять на себя определённые обязательства. В опубликованных совместных англо-советских и советско-американских заявлениях прямо говорилось: «Достигнута полная договорённость в отношении неотложных задач создания второго фронта в Европе в 1942 году».

Усилиями Черчилля эта договорённость была сорвана. Узнав о том, что союзники не намерены выполнять своих обязательств, Сталин в июле 1942 года направил английскому премьер-министру послание, в котором обвинил его в серьёзном нарушении союзнического долга.

«Исходя из создавшегося положения на советско-германском фронте, — говорилось в послании, — я должен заявить самым категорическим образом, что Советское правительство не может примириться с откладыванием организации второго фронта в Европе на 1943 год».

Понимая, что публичное обвинение в недостойной политической игре, ведущейся за спиной Советского Союза, будет означать конец его карьеры, Черчилль в августе 1942 года поспешил в Москву, чтобы «спасти лицо». Он заверил Сталина, что в 1943 году второй фронт будет непременно открыт. Наше правительство, стремясь сохранить антигитлеровскую коалицию, согласилось с этим. Оно руководствовалось при этом указанием Ленина о необходимости использования «всякой, хотя бы малейшей, возможности получить себе массового союзника, пусть даже временного, шаткого, непрочного, ненадёжного, условного».

В начале 1943 года на англо-американской конференции в Касабланке по настоянию Черчилля было принято решение второй фронт в этом году не открывать. О своём решении союзники известили Советское правительство лишь в июне 1943 года. Очередное послание Сталина Черчиллю от 24-го июня 1943 года заканчивалось так: