Виктор Верстаков - Афганский дневник Страница 30

Нет, Амину не было дела до реальной жизни парода, он не видел, не хотел видеть трудностей, порожденных его безответственной политикой. Построить справедливое общество, конечно, в тысячу раз сложнее, чем выстроить или хотя бы приспособить для себя уже построенный дом. Амин не сгодился ни для той, ни для другой работы. И когда карточный домик его диктатуры начал разваливаться, он готов был на любое предательство, не прикрытое даже «левой» фразой. Не успел. Помешали.

…Поздним вечером, возвратясь в палаточный лагерь, долго стояли с Бокаревым под звездным куполом, курнули. Над горами плыла большая луна. Бокарев читал сочиненные недавно стихи, в которых резанула слух строчка: «Луна, кровавая Селена…» Да, я тоже видел в Афганистане, что кровавая.

12. Без отметки на календаре

Тяжело дни напролет ходить в мокрых сапогах, урывками спать в уазике или в вертолете, мерзнуть в окопах сторожевого охранения, поджидать попутной машины или летной погоды, мучаясь тем, что где-то без тебя происходит самое важное и интересное. Но труднее всего — доехав, долетев, встретившись, снова прощаться. И никто не скажет, на сколько.

А сами встречи бывали порой очень коротки. Листаю блокноты: чья-то случайная фамилия, судьба без фамилии, эпизод без обстоятельств, пейзаж без всякого эпизода, а вот совсем личное, к делу вроде бы не относящееся, но не случайно же записал именно в тот день, в ту минуту — значит, относится к делу.

…Не курить мне теперь сигареты «Ту-134». Не смогу, раз, на свою беду, пожадничал.

Летели долго, сделали несколько запланированных посадок и еще одну, по просьбе летевшего с нами офицера-танкиста — незапланированную. Здесь, в этих глухих местах, недавно прошло наше танковое подразделение. В пути один из танков был поврежден. Буксировка тяжелой, многотонной машины в горах — дело практически невозможное. Командир подразделения приказал экипажу остаться, поджидать ремонтников.

…Еще крутятся по инерции лопасти, но борттехник уже дергает меня за рукав: пора, сейчас снова запустят движки. Четверо очень молодых ребят в застиранных танковых комбинезонах стоят в глубоком снегу, через силу улыбаются. Забрать бы их сейчас в вертолет, добросить до родного лагеря. Но нельзя, да и сами они, конечно, не согласятся — служба. Спрашиваю, есть ли еда, патроны, курево.

— Есть, есть… Спасибо… Все нормально!

— Сигарет, конечно, маловато, — признается командир экипажа, сержант. — Но по паре штук еще осталось.

Отправляясь в этот полет, положил в бушлат две последние пачки «Ту»; одну отдаю ребятам, вторую решаю сберечь: бог его знает, сколько еще мотаться, где приземлимся. Борттехник снова дергает за рукав, торопливо записываю в блокнот фамилии ребят из экипажа: сержант Харчев Виталий, рядовые Мухаметкалиев Оралбек, Шайкамалов Тимур, Шуминов… Имя Шуминова записать не успеваю — уже вовсю раскручиваются лопасти. Ничего о тех ребятах больше так и не сумел узнать, остались только фамилии в блокноте и зло на себя за то, что сигарет пожалел. Афганский старожил этого бы не сделал.

…В некоторых лагерях есть между палаток землянки, их часто называют бункерами. В землянках, честно говоря, ни разу не ночевал, но бывать приходилось.

Спускаюсь по крутым, очень узким ступеням, открываю дощатую дверь, затем откидываю брезентовый полог. В проходной комнатке на столе — телефоны и рация, во второй и последней — четыре кровати. Стены задрапированы белой сеткой, на тумбочке в углу стоит маленький телевизор «Юность-Р603». Майор Валерий Нестеров, посмеиваясь, рассказывает, как горячился командир части перед Московской олимпиадой: собрал связистов и всех, разбирающихся в электронике, произнес речь о славе советского спорта, пообещал пятнадцать суток отпуска тому, кто наладит телеприем. Тогда это оказалось невозможным, но скоро телевизионной проблемы для наших людей в Афганистане не будет: на Кабул через специальный спутник уже транслируется отечественная программа, на повестке дня — расширение зоны приема. Телевизоры, работающие и не работающие, в лагерях уже припасены…

В том бункере запомнилось и множество фотографий над кроватями. Вот подполковник Артуш Татевосович Арутюнян стоит у газетного киоска, обняв за плечи двух сыновей, у младшего на голове — отцовская форменная фуражка, все трое очень счастливы и, по всем признакам, горды тем, что снимаются в такой хорошей компании. Рядышком — целая фотогазета: Арутюнян сфотографировался с каждым из своих родственников, а их много…

Над кроватью майора Николая Андреевича Терещенко тоже строго семейные снимки. На одном из них двое мальчишек в школьной форме, с цветами. Наверняка сыновья, но Николая Андреевича видел лишь мельком, уточнить не успел.

Нестеров повесил над койкой всего один снимок и одну картину — увеличенную копию этого снимка. А засняты его близнецы Кирилл и Димка, они же для наглядности перерисованы. Розовые, беспомощные, голые — лежат на животиках, прогнулись, демонстрируют один из первых навыков: умение держать голову.

Родились Кирилл и Димка два года назад, когда их отец уже шел через горы в Афганистан. Валерий Нестеров повидал сыновей однажды в отпуске, а затем получал известия об их подвигах только в письменном виде. В последнем по времени письме жена сообщала о трагической судьбе дорогого пианино, к которому близнецы долго не могли подступиться, но затем нашли гвоздь, вставили в замочек, стукнули молотком, подняли освобожденную крышку и начали лупить молотком по клавишам.

Для Нестерова рождение близнецов было делом престижа в то время он командовал батальоном, и его заместители — начальник штаба, замполит, зампотех уже имели двойняшек.

…Для ощущения ночи нужна земля. Эта фраза пришла ко мне в ночном вертолете. На аэродром прибежал в последние секунды, когда, сверкая фарами, отъезжали от вертолетов машины, а сами вертолеты ревели, гудели, и из открытых дверей вырывался включенный в салопах свет. После взлета свет выключили, глаза не сразу привыкли к темноте, и вдруг показалось, что так и надо: мир вокруг есть, был и всегда будет черным, ночи и дня попросту не существует. Лишь через три — пять минут, когда мы были уже высоко над горами, глаза начали угадывать землю: она была тяжело-серой. И я ощутил ночь.

Пока в салоне горел свет, успел записать фамилию своего соседа: старший лейтенант Юрий Татаринов, временно исполняет обязанности командира 9-й роты. О, это не простая рота! Когда-нибудь о ней сложат поэмы и повести, напишут песни. Впрочем, песни уже есть, но пока они понятны только тем, кто был в Афганистане в декабрьские дни 1979 года и знает о первых героях. С тех дней и до нынешних 9-я рота — особая рота.

Полет чрезвычайный, непредвиденный. Далеко в горах бандиты напали на объект, охраняемый нашими и афганскими солдатами, оттуда успели передать в лагерь, что положение критическое, потом связь прервалась. Командир части поднял по тревоге разведчиков, да не учел, что помощником дежурного стоял сержант из 9-й роты… Разведчики перекрыли норматив выдвижения к аэродрому, но их опередила 9-я. Пообещав Татаринову строгое наказание за «самодеятельность», командир все же отправил на последнем вертолете и его отборных парней.

Юрий успел при свете назвать мне фамилию своего солдата, которого очень просил упомянуть: рядовой Цолак Синдоян. Цолаку однажды в горах повредило ногу, но он остался в строю до конца марша, а потом, подлечившись в госпитале, приговоренный военно-врачебной комиссией к увольнению по состоянию здоровья в запас, всеми правдами-неправдами пробрался в родную роту, продолжает служить, да еще как!..

Пилоты дверь в свою кабину не закрыли, там, как красные угли, светились приборы — впереди, по сторонам, даже на потолке. В салоне на левой стене тоже алела россыпь циферблатов и стрелок — приборная доска бортмеханика. В ее скудном, тревожном, зыбком свечении взгляд различал, а может только угадывал, смутные контуры сидящих людей, короткие автоматы на коленях, подсумки, ящики, пулеметные и гранатометные диски на полу вертолета.

Солдаты невероятно быстро уснули. В этом не было даже намека на равнодушие к судьбам друзей, которые запросили с гор о помощи. Мужская солдатская дружба честна и не сентиментальна. Не переживания, не волнения, не сочувствие издалека, а только дело подтверждает солдатскую дружбу. Ну, а до дела еще с полчаса лету, почему бы эти полчаса не вздремнуть — во сне, говорят, человек растет…

Татаринов зашел к летчикам, прокричал им, что хорошо бы обогнать переднюю пару и приземлиться раньше разведчиков, не обиделся на отказ, потому что просил о несбыточном, вернулся на сиденье, откинулся головой на бортовую обшивку и затянул какую-то знакомую мелодию, от которой мне стало вдруг не по себе.

…Припомнился российский маленький город, пыльные улицы, яблони за заборами, высокая, чуть надменная девочка, которую мы, ее одноклассники, звали то Людой, то Люсей. Все мы были влюблены в нее, а на танцы и на проводы ходили с девочками попроще. Потом был ее день рождения; да, кажется, именно день рождения, который справляли у нее дома. Я был среди одноклассников самым молодым, потому что год назад от нечего делать экстерном сдал экзамен за восьмой класс и перескочил из седьмого сразу в девятый, еще я занимался тогда спортом, вил только шампанское — очень помалу. И я выпил шампанского, сел в углу на диван, и вдруг она позвала меня танцевать, самовольно объявив белый танец. Магнитофон (мы называли его между собой «бормотографом») играл мелодию, которую через столько лет залалакал над ночными афганскими горами старший лейтенант Татаринов: «Как это все случилось, в какие вечера?..»