Олег Блоцкий - Самострел Страница 31

Тьма окутывала лейтенанта. Ночь выдалась мрачная и удушливая. Над городом, изнывающим от засухи, застыли тучи, которые не желали разродиться дождем.

Евграфьев смотрел напряженно вверх. Иногда ему казалось, что он видит звезды. Но офицер обманывался. Небо было пустым и мертвым.

Лейтенант водил языком по губам и искал яркие точечки.

…На душистом сене посреди бескрайнего неба маленький Сашка с отцом. Большая, мягкая ладонь — под мальчишечьей головой.

— Небо не имеет границы, сына.

Сашка жмурится от бесчисленности ярких пятнышек, сливающихся в огромное млечное море, переливающее перламутром.

— Почему, папа? Ведь должен быть край?

— Хорошо, — соглашается отец. — Мы у края. Что дальше?

Сашка задумывается. Беспредельность мира пугает его.

— Па, значит, там кто-то живет?

— Конечно, сына, обязательно живут. Глянь, сколько планет! А за ними еще есть.

— Миллион миллионов?

— Миллиард миллиардов миллиардов, — весело говорит отец.

Сашкино сердечко тревожно сжимается.

— Папа, а если там есть злые… ну… как мы… люди. Они прилетят и убьют нас? И никого не будет?

— Нет, сына. Если были бы, то уже давно бы прилетели.

— А если они еще не построили ракету? И вот-вот построят?

— Не построят, — уверяет отец. — Злые не строят, злые — ломают. Ничего у них, сына, не получится с ракетой. Не бойся. Глянь лучше, какое небо красивое!

Тьма, покачиваясь, перекатывалась голубоватым мерцанием бессчетного количества голубоватых пятнышек.

…Евграфьев жадно водил глазами, но так и не увидел ни единой звездочки.

Лейтенант заплакал. Слезы катились из его глаз и бежали по лицу. А рядом со вздрагивающим от рыданий телом дурашливо орал сверчок.

…Через несколько дней лейтенанта Александра Евграфьева в срочном порядке перевели в одно из самых опаснейших афганских мест — «Лошкаревку», Лашкаргах, в батальон спецназа, где он и погиб через месяц, наткнувшись грудью на духовскую пулю. И вырвавшаяся из-под ног лейтенанта земля плеснула напоследок ему в лицо мириады крупных теплых созвездий.

СДЕЛКА

В Афганистан, в одну из периферийных, богом забытых армейских мотострелковых бригад, прилетели из самой Москвы два еще не старых гражданских человека: тележурналист Сереженька с большим блокнотом в руках и оператор Толик в диковинной безрукавке, облепленной множеством карманов, и с огромной кинокамерой в руках. В поездку были они командированы не кем-нибудь, а самим Центральным телевидением всего Союза Советских Социалистических Республик.

В соединении, для которого подобный приезд был в диковинку, этому факту очень обрадовались. Командиры, начищенные до блеска, облившиеся одеколоном «Шипр» так, что дохли все пернатые в округе, встречали необычных гостей прямо на взлетной полосе небольшого военного аэродромчика. Чуть ли не собственноручно, пыхтя от усердия, снимали гостей и их баулы с рампы самолета и усаживали в армейские машины, надраенные по этому поводу словно хромовые сапоги к строевому смотру.

Уже в бригаде, в ритме бодрого встречного марша, гостей закормили сытным обедом, плавно перетекшим в ужин, состоявшим из десятка блюд и разносолов, включая и местную афганскую кухню.

Две наиболее смазливые и безотказные медицинские сестры из бригадного медсанбата, спешно переквалифицированные по случаю «высокого визита» в официанток, призывно покачивали бедрами и усиленно изображали падших профессиональных женщин, о которых они имели весьма ограниченные представления. Такие знания ими были почерпнуты исключительно из советских фильмов, бичующих капиталистические пороки.

Девицы делали гимнастические выпады вперед, демонстрируя глубокие вырезы спереди, призывно улыбались и все подливали «огненную воду» в фужеры гостей, невзначай касаясь их наиболее выдающимися частями своих тел. Но самоуверенные москвичи к местным дивам остались холодны. Тем самым вызвали в них стойкую ненависть и лишний раз подтвердили девушкам непреложный армейский закон: все столичные мужики — козлы и уроды.

В итоге, поняв, что «вариант номер раз» почему-то не срабатывает, отцы бригады, следуя запасному и всегда беспроигрышному «варианту номер два», в четыре руки привычно и по-старинке накачали телевизионщиков ледяной водкой. Да так, что она обратно попросилась в бассейне, куда, в качестве непременного атрибута всех застолий, окунули очумевших от подобного воистину царского приема телевизионщиков. После чего дюжие бойцы из разведроты на руках отнесли уже ничего не соображающих москвичей баиньки. А прапорщик Данилыч — местный доморощенный банщик и ответственный за чистоту бассейна и прилегающей к нему территории, — матерясь и проклиная «московских мудозвонов, у которых болты ниже колена, а пить до сих пор так и не научились», всю ночь «устранял безобразия, причиненные нестроевой сволочью».

Но когда отцы-командиры на следующее утро узнали, что гостей по-прежнему не интересуют собственно будни бригады, а на их фоне, крупным планом, чеканно, в самом сердце кадра, суровые и монолитные фигуры начальников, — очень расстроились. Прямо выразить нельзя, как огорчились. Журналисты, казалось, так и не поняли крайне изящных, словно каменные истуканы на острове Пасха, и прозрачных, точно лист танковой брони, намеков командира бригады и начальника политического отдела, кого необходимо снимать в первую очередь, о ком следует говорить прежде всего. Тем более что проворный политработник уже и речь заготовил, всячески стараясь подсунуть ее гостям. На ознакомление и согласование, так сказать.

Сереженька с Толиком вежливо кивали опухшими рожами, похмеляясь дармовым ледяным пивком, со всем тактично соглашались, но по-прежнему рвались в самую гущу боя, постоянно задавая один и тот же вопрос, с которым они и впали накануне в бессознательное состояние: «Когда же мы будем снимать боевые действия, войсковые, так сказать, операции, бои наших чудо-, понимаешь, богатырей?» Этим Сережа с Толенькой, сами о том не догадываясь, приводили в необычайное внутреннее смятение двух доморощенных сценаристов-баталистов.

Отцы бригады оказались в очень затруднительном положении. А по правде говоря, в такой ситуации, в которую они раньше за все долгое время службы ни разу не попадали.

В Кабуле «отцы отцов» искренне, от всего сердца, глядя прямо в глаза, пообещали важным птицам от журналистики следующее: «Прилетите в бригаду — идите куда хотите! Делайте, что пожелаете! Снимайте где и что душе угодно. На боевые?! В первых рядах? Ну, конечно же! В чем вопрос!? У нас же гласность и перестройка. Новое, так сказать, мышленье. И автоматы дадим! Да что там автоматы — еще и по гранатомету каждому! Вместе с пистолетом Стечкина для бесшумной стрельбы! Стреляли из Стечкина? Нет?! Обязательно постреляете. Вместе с разведчиками на секретном задании. Сейчас звякнем туда и все уладим!»

Действительно — тут же, как только закрылись за журналистами массивные двери, «звякнули». В самом деле — моментально все «уладили».

Приказ был по-военному ясен и корректен: «Журналюг беречь. Глаз с них, оглоедов, не спускать. Все, что угодно: стрельба на полигоне из всех видов оружия; бабы; водка; бассейны и парилки, но никаких боевых. Ни-ка-ких! И не дай боже, телевизионщики по пьянке в бассейне утонут, себя подстрелят или же на какой-нибудь вашей дежурной шлюхе что-нибудь подцепят… Смотрите, мужики, не проколитесь. Не сносить тогда не только головы, но и собственных погон! Насчет журналистов распоряжения из Генерального штаба и самого Главного военно-политического управления, и вы, товарищи офицеры, если что — за все ответите! Что, если все равно проситься будут?! Да вы что, охренели там? Маленькие, что ли?! Уже яйца седые, а все тупые вопросы ставите, точно молодые лейтехи, службой задолбанные. До старших офицеров дослужились, на повышение стремитесь, а понять ничего не можете. Или что, в военный отдел Центрального Комитета партии на ковер хотите?! Оттуда все указивки в армию идут. Короче, действуйте по обстановке, но чтобы орлы эти остались довольны! И сняли все как надо! Да, и смотрите, чтобы никто из ваших архаровцев ничего по пьянке лишнего не сболтнул. Никого из непроверенных и близко к ним не подпускать. А всех правдолюбцев ваших отправить на хер на боевые. Подальше от бригады. Нет боевых?! Да вы совсем опупели, если не понимаете ничего. Немедленно спланировать и отправить. Собрать весь сброд перестройщиков-правдолюбцев и подальше в горы. Подальше! Пусть сидят там, трескозвоны эти, пока журналюги в Кабул не вернутся».

После такого вот «короткого, ясного и корректного» приказа комбриг с заместителем по политической части пришли в неописуемый ужас и зачесали в репах. А шкрябать поседевшие раньше времени головы было от чего — явный страх ясно был слышен и в голосе большезвездного «инструктора» из Кабула. И приказ был совсем не похож на те пустые угрозы, на которые начальство не скупится, но, как правило, остывая, никогда не исполняет. А затем и вовсе забывает о них.