Николай Куликов - Русский диверсант абвера. Суперагент Скорцени против СМЕРШа Страница 31

Произошло это так: после оккупации немецкими войсками Пскова Игнат Спиридонович самолично явился в городское гестапо и передал списки всех известных ему в округе коммунистов, комсомольцев, просто советских активистов и даже евреев. На этот «подвиг» его подвигла лютая злоба и ненависть к Советской власти, большевикам и даже простым людям, лояльно относившимся к сталинскому режиму. Ведь именно Советская власть лишила его огромного состояния, которое он унаследовал бы от отца, родового дома-имения, благородного имени — отец был пожалован в дворянское звание, а также всего остального в жизни, что только может пожелать человек…

Следовательно, ему оставалось только одно — мстить и еще раз мстить! А время для этого пришло вместе с появлением немцев. Между прочим, евреев — всех этих Троцких-Бронштейнов, Лазарей Кагановичей и других — Гнатюк считал чуть ли не главными организаторами революции 17-го года, поэтому вписывал иноверцев в свои списки для гестапо твердой и недрогнувшей рукой — вот вам, получайте, жиды-комиссары! Гестапо на первый раз весьма скромно (по мнению Игната Спиридоновича) оценило в рейхсмарках его вклад в борьбу с большевизмом. Тем не менее он стал негласным осведомителем и гестаповским провокатором, исправно получая от немцев свои «тридцать сребреников». В Пскове, в отделе «Русланд-норд», часто бывал начальник Восточного отдела Главного управления имперской безопасности оберштурмбаннфюрер СС Генрих Грейфе, который курировал подразделения «Цеппелина» на оккупированной территории СССР. Он помогал шефу «Русланд-норд» Краусу в отборе особо перспективных кандидатов из военнопленных, а также местных жителей (в особенности из предателей и гитлеровских пособников) для дальнейшего обучения на специальных курсах — с целью их засылки в советский тыл в качестве агентов-разведчиков. Именно Грейфе, просматривая списки негласных осведомителей гестапо, обратил внимание на скромную персону Гнатюка, с которым вскоре встретился и подробно побеседовал. Итогом этой беседы стало зачисление Игната Спиридоновича на специальные курсы «Цеппелин», где он прошел полугодовую подготовку по разведывательно-диверсионному делу. Конечно, сам Гнатюк, человек сугубо гражданский и достаточно трусоватый, никоим образом не стремился стать агентом-разведчиком и тем более попасть на советскую территорию. Наоборот, он попытался, притворившись полным недоумком, любыми способами и под любыми предлогами отказаться от всех «лестных» для него предложений оберштурмбаннфюрера Грейфе. Но не тут-то было! Немец прекрасно видел, с кем имеет дело, и Гнатюку дали понять, что выбора у него нет: он всего лишь маленький винтик, солдат на службе Великой Германии, и обязан служить на том участке фронта, где он нужнее Третьему рейху! Гнатюк прекрасно понимал, что повязан по рукам и ногам своим кровавым сотрудничеством с гестапо и прощения от Советской власти ему уже не будет: увяз коготок — пропала вся птичка! Понимали это и немцы, поэтому такие люди, как Игнат Спиридонович, были идеальными кандидатами для работы в советском тылу: они не предадут, не побегут с повинной в НКВД или «Смерш».

Незадолго до отступления немцев из Смоленска, в августе сорок третьего, сюда был внедрен Гнатюк — уже под именем и с документами Спиридонова Михаила Петровича, — в помощь ему был придан второй агент, радист с рацией. Именно к этому человеку, неприметному и скромному «дяде Мише» с улицы Деповской, как раз и направлялся Яковлев, он же агент Крот…

…Яковлев, в теперешнем обличье старший лейтенант Красной Армии Лемешев, проснулся, когда за окном маленькой комнатки-спальни уже стемнело. Он встал с кровати, босиком и в трусах подошел к окну, опустил плотную светомаскировочную штору. На ощупь нашел спички: Нина положила их на табуретку около кровати, рядом с огрызком свечи. Он зажег свечку и прошел в соседнюю комнату, где они утром пили чай, а потом позволили себе по три рюмочки разбавленного спирта. Там, также опустив светомаскировку на окне, зажег керосиновую лампу на столе — электричества в этом районе не было. Рядом лежала записка, Крот взял ее в руки, прочел:

Ушла на работу, буду утром. Если уйдешь — закрой наружную дверь и оставь ключ на пороге под ковриком. Целую.

Ключ от входной двери лежал тут же, на столе. Яковлев посмотрел на свои наручные часы: двадцать два тридцать, значит, пора нанести визит в соседний дом — «дяде Мише». «Наверняка он уже пришел, к тому же стемнело, время для подобных посещений самое подходящее — на глаза соседей мне попадаться не резон», — размышлял Яковлев, пока надевал гимнастерку, брюки и сапоги. Невольно его мысли возвращались к Нине Блиновой: их дневная застольная беседа, начатая очень невинно, с чашки чая, закончилась в хозяйкиной постели. Впрочем, рассуждая здраво, ничего неожиданного тут не было — молодая женщина-вдова истосковалась по мужским ласкам, которых ее лишила война. Да и Яковлев, в силу специфики своей теперешней профессии немецкого шпиона и диверсанта, не часто имел возможности для таких любовных утех. «Можно сказать, воспользовался ситуацией, — подумал он, бреясь у рукомойника на кухне и не переставая думать о Нине, — хотя, с точки зрения моего теперешнего положения, такая интимная связь вполне оправданна».

Крот вспомнил одного из инструкторов-преподавателей Борисовской разведшколы абвера — обер-лейтенанта Берга, подтянутого и всегда тщательно выбритого, с безукоризненным пробором на голове тридцатипятилетнего щеголя (курсанты школы прозвали его «герр Одеколон» — за привычку щедро пользоваться всякого рода лосьонами, духами и одеколонами). Так вот, этот Берг придавал в своих лекциях большое значение использованию агентами женщин для выполнения различных заданий немецкой разведки. Он говорил: «Женщины-телефонистки, женщины-секретарши у высоких чинов, буфетчицы и официантки, медработницы и так далее — вот вам источник самой разной, часто сверхсекретной информации. Важно правильно войти с ними в контакт, уметь подчинить и использовать слабый пол в своих интересах». При этом, по словам Берга, интимные отношения очень даже помогали для достижения таких целей: в этой связи будущие агенты узнали много полезного из области сексуальных отношений между мужчиной и женщиной. Яковлев слышал, что в ряде случаев агентов, забрасываемых в советский тыл, даже снабжали специальными фармакологическими препаратами в виде порошков или жидкостей, не имеющих вкуса и запаха. Если такой препарат незаметно добавить, например, в бокал вина, то это вызывало у женщины, выпившей его, сильное половое влечение…

У Яковлева с Ниной все получилось, можно сказать, естественным путем — природа взяла свое! Задание у Крота было чисто диверсионное, и ни в какие контакты с женским полом он вступать не собирался, однако бес попутал, как говорят в подобных случаях. Конечно, монахом Яковлев не был и, как человек молодой, не чурался прекрасной половины человечества. В последние полгода, когда он служил в Варшавской разведшколе, у него даже наметился серьезный роман (так он считал, по крайней мере) с немкой по имени Магда — двадцатилетней хорошенькой медсестрой из военного госпиталя. А еще была Ева… С ней Яковлев не виделся больше года — со своей отпускной поездки в Кенигсберг летом сорок третьего. Он уже и забывать начал об этой немецкой девушке с библейским именем — но буквально две недели назад получил от нее письмо, которое его просто ошеломило…

«Стоп, — подумал Крот, натягивая шинель, — сейчас я должен выбросить из головы всю эту романтическую любовную чепуху и подготовиться к предстоящей встрече на явочной квартире. Тем более неизвестно, что меня там ждет». Он вынул пистолет «ТТ» из кобуры и переложил в карман шинели, сняв с предохранителя: в минуты опасности он метко стрелял прямо сквозь шинель, не доставая оружия. Нож-финку достал из вещмешка и засунул в сапог, за голенище. Еще он всегда имел наготове, за пазухой, мешочек-кисет со смесью истертого в порошок перца с табаком: щепоть такой смеси, брошенной в глаза, на время совершенно ослепляла противника и к тому же сбивала со следа собак — если ею присыпать пути отхода. Конечно, при наличии смершевской засады все это вряд ли поможет, но без боя он сдаваться не намерен! На крайний случай в левый карман шинели Крот положил гранату — «лимонку» Ф-1. Закинув через плечо свой армейский вещмешок с нехитрыми пожитками и припасами, Яковлев вышел на крыльцо, закрыл на замок входную дверь и положил ключ под коврик — как велела Нина. Никаких прощальных записок он не оставлял и назад возвращаться уже не собирался: в его положении не до сантиментов. Однако человек предполагает, а господь бог располагает…

Вернуться ему все-таки пришлось, и при обстоятельствах весьма драматических: жизнь порой закручивает такие сюжеты — ни один писатель-романист с самой богатой фантазией не придумает! Но это произойдет еще очень и очень не скоро — сейчас, разумеется, Яковлев не мог этого знать: человеку не дано знать свое будущее, скрытое за семью печатями среди страниц таинственной и загадочной книги судеб…