Антонина Коптяева - Собрание сочинений. Т.3. Дружба Страница 31

— Чей это? — Иван Иванович, уже догадываясь, взволнованно обернулся к Логунову.

— Сынишка Фирсовой.

— Ларисы Петровны? Где же она? — Голос хирурга зазвучал глухо. — Зачем она ребенка сюда затащила? Что за безумие?

— Конечно, безумие. Хотя я ее понимаю, — тихо ответил Логунов. — Во время бомбежки города у нее погибли мать и дочурка. Мальчика она отходила и не хочет отправлять через Волгу, говорит: «Погибнем, так вместе».

— Решетов знает?

— Да, она к нему сразу пришла, когда вернулась.

— Лешечка, — позвал Леня Мотин, — покажись-ка нашему доктору!

Круглая головка с маленькими оттопыренными ушами быстро повернулась, и из-под коротко остриженной челки глянули черные глазенки. Мальчик осторожно высвободил руку из ладони раненого, слез с койки и подошел.

Приподняв носик, он вопросительно взглянул на Логунова и очень внимательно — на высокого нового доктора.

— Здравствуй, герой, будем знакомы! — полушутя сказал Иван Иванович, хотя ему было совсем не до шуток.

— Я не герой.

— Подрастешь, будешь героем.

— Лучше маршалом.

— Ого. — Доктор взял на руки мальчика, гибкого и легкого, как перышко, радостно всмотрелся в его лицо. Ни одной черты, напоминающей Ларису.

«На отца похож», — подумал Иван Иванович, и на сердце у него защемило.

— Скучно тебе здесь будет, Алеша. Играть не с кем, по улице бегать опасно.

— Я раньше играл…

— Побьем, прогоним немцев, опять хорошо заживешь. А пока поскучать придется, — сочувственно говорил хирург, в то же время понимая, что сейчас этот блиндаж единственное убежище для ребенка.

— Мне не скучно. Я помогаю тут, — сказал мальчик. — Попросили пить, я чайничек подал. Я с ними, ранеными, разговариваю. Мне дядя Леня позволил.

— Вот ты какой! — прошептал Иван Иванович и не удержался — поцеловал мальчика в плечо и в тонкую шейку. — Действуй, товарищ маршал!

Выходя из блиндажа, Аржанов с особенной остротой ощутил свое одиночество.

«Тосковал, с ума сходил от беспокойства, а она даже официально не доложила о своем приезде. Решетову известно о ее большом горе, а я так… случайный, чужой человек!»

Почтальон торопливо прошел по балке. Туго набитая сумка его привлекла внимание доктора.

«Сколько писем! А у меня, как у Лени Мотина: „Скучно ждать“. Да и ждать-то не от кого: всех родных растерял, только раненые пишут!»

— А вам письмо! — весело сообщил Хижняк, сидевший за столом в землянке, где он теперь помещался вместе с Иваном Ивановичем и Злобиным.

Изба в поселке — квартира врачей — сгорела, и они перебрались на «новоселье» в верховье балки, рядом с госпиталем. Воинская часть, в которой находился в последнее время Хижняк, направилась на переформирование, а фельдшер выпросился обратно в «свой» госпиталь.

— От Вареньки, — пояснил он, протягивая хирургу легкий конвертик.

Аржанов обрадованно взял письмо, но задержался взглядом на сияющем лице фельдшера.

— Вы тоже получили?

— Два. От Елены Денисовны и от старшего сына, из-под Воронежа. — Хижняк помедлил, но взглянул на письмо в руках Аржанова и сказал: — Жена пишет, что Ольга Павловна вместе с Тавровым пошла на фронт. Его направили на строительство рубежей, а Ольга Павловна — газетным работником. Писала она Лене… Видно по всему, дружно с новым мужем живет. Теперь они недалеко отсюда, на Клетском направлении.

Хижняк посмотрел в точно окаменевшее лицо товарища и добавил:

— Вы на меня не обижайтесь, я вам хорошего хочу. Ей-богу! Кого вам искать лучше Вареньки? Конечно, свет не клином на ней сошелся, а только такую милую, такую верную вряд ли найдете. Ведь здесь нашего брата мужчин хоть Волгу пруди, да все молодежь, да еще жизнь рисковая: сегодня жив, а завтра исчез, как дым в облаках. Однако девушка, кроме вас, никого в мысли не держит…

— Да?

— Я вам говорю! — Хижняк подтянул к себе свою санитарную сумку, лежавшую на нарах. — Вот смотрите: письмо за письмом.

— Так она вам пишет!

— А о ком пишет?! Вы прочитайте. — Хижняк разложил конверты веером на столе. — Выбирайте любое.

Аржанов взял одно.

«Денис Антонович! — писала Варвара. — Вы хоть немножко присматривайте там за Иваном Ивановичем».

— Как будто у Дениса Антоновича иного дела нет! — усмехнувшись, пробормотал хирург.

Он взял другой конверт, вытянул из него свернутый лист бумаги.

«Вы бы попросили Ивана Ивановича, пусть он возьмет меня к себе хирургической сестрой. Я боюсь, что в один жаркий день пойду ко дну, так и не повидав вас».

— Что же вы ответили на это?

— Ну что я мог написать ей, когда здесь положение хуже некуда!

— А вообще-то как ответили?

— Вообще? — Хижняк покраснел, казалось, вся кровь бросилась ему в лицо, и оно потемнело в скудном свете окопной «молнии». — Пока еще никак.

— Ни на одно письмо?

— Ни на одно…

— Эх, Денис Анто-но-вич! — упрекнул доктор. — К самой милой, самой верной такое отношение!

— Работа! Пора горячая! — оправдывался Хижняк. — Сами знаете… Вырвешь минутку — семье написать надо.

— Да, да, да! — В ушах Ивана Ивановича снова прозвучали слова Лени Мотина: «Скучно ждать», вспомнились слезы Варвары на берегу далекой Каменушки, недавнее свидание на Волге.

«Родная, хорошая девушка! Тоже, наверно, подходит всякий раз к почтальону и смотрит, смотрит: „Нет ли и мне хоть двух строчек?“»

Он разорвал конверт.

«Я все ждала, что вы напишете мне хотя бы несколько слов. Неужели я не нужна вам как медсестра? Когда-то вы хвалили меня, вам нравилось со мной работать… Может быть, я назойлива, но мне хочется иметь хоть крошечное местечко в вашем сердце. Наш маленький пароход тащит под огнем врага большую, неповоротливую баржу. Ему тяжело с ней, но страшно подумать, что бомба избавит его от этой тяжести. Моя привязанность к вам тоже тяготит меня. Но что я без нее! Я тоже не могу, не хочу ее лишаться. Однако мне кажется (так оно и бывает у других): не тяжесть, а радость приносит любовь в жизнь. Иначе зачем она?! Похоже, я противоречу сама себе. Немножко запуталась, но это ничего, дорогой Иван Иванович. Хорошо и то, что есть на свете человек, о котором болеешь душой. Это тоже прекрасно. И пусть я буду болеть всю жизнь, лишь бы вы жили и трудились для народа.

— Ах ты, Варя-Варюша! — прошептал Иван Иванович и взглянул на Хижняка.

Тот быстро-быстро строчил письмо.

— Елене Денисовне?

— Нет, Вареньке. Пишу, что вы обещали похлопотать о том, чтобы ее перевели в наш госпиталь хирургической сестрой.

— Хорошо. Но пока мы будем разговаривать об этом с начальством, нам, наверное, придется отойти на новый рубеж. Слышишь, что творится на воле?

— Еще бы не слышать! — Хижняк стряхнул с письма сухую как золу землю, потекшую с потолка после очередного сотрясения. — Вы далеко ли? Разве спать не ляжете?

— Расхотелось. Пойду посмотрю, что делается в операционной. Привет Вареньке передайте. Я не стану копить столько писем без ответа, как вернусь, так и напишу.

— Надо бы сразу написать! — сказал Хижняк, глядя на дверь, за которой исчезла крупная фигура хирурга. — Здесь все минутой держится. Не любит он тебя, Варюша! Бывало, от Ольги письма получал… И-и, как взвивался, ответ слал без промедления. А ежели она неделю-другую промолчит, так с лица спадал, ожидаючи. Нет, не выйдет с Варенькой. Ничего не получится.

«Дружно живут! И прекрасно, пусть живут! — думал Иван Иванович, выходя из землянки. — Давеча кольнуло меня, а сейчас уже прошло. Даже рад за Ольгу. Все-таки хорошая она была. А сейчас, наверно, еще лучше: богатство жизни красит людей». Однако, несмотря на эти рассуждения, он не ощущал никакой радости. Даже наоборот: ему стало очень грустно. Любил человека, был предан ему телом и душой и жестоко прогорел! Ну допустил ошибку, ну сплоховал. Но разве он не захотел бы исправить эту ошибку? А Ольга молчала, копила гнев про себя, а потом вылила все сразу.

«С Тавровым на фронт пошла, а со мной в тайгу не поехала. Совсем близко отсюда находится! Еще и встретимся, чего доброго! Нет, я этого не желаю. Дружно живут! А я разве не хотел дружно?!» И снова такая волна горечи, обиды, оскорбленной гордости поднялась в душе Ивана Ивановича, что он покачнулся, и не только покачнулся, но и упал.

Уже растянувшись в пыли, хирург понял, что упал не просто так, а ранен.

«Как же это меня? Наверное, опять десант сбросили… Вот не вовремя!» — с досадой подумал Иван Иванович, не испытывая ни боли, ни испуга, протянул руку — цела, другая — тоже, пошевелил ногами — в порядке.

«Что же? — Доктор сделал усилие, сел, пощупал бока, грудь, спину и ощутил: горячее потекло под рубашку с плеча. — Ах, черт! — Он тронул рану на шее, чего не разрешал своим больным, стряхнул с пальцев кровь. — Зазевался, вот и толкнуло».