Владислав Шурыгин - Реквием по шестой роте Страница 32

Нет, я не чувствовал какого-то серьезного противника с той стороны. Мы знали, что будут делать боевики, что они могут предпринять, чего от них можно ждать. Ничего неожиданного, яркого за этот месяц боев мы от них не дождались. Никакого полководческого таланта за Басаевым я не вижу. Он очень шаблонен и убог. Из войны в войну использует одни и те же приемы. Просто раньше его «полководческий талант» оплачивали деньги за перемирия и переговоры, которые принимали мздоимцы в Москве. Именно перемирия и остановки войны всегда спасали его от разгрома. Теперь же платить некому, и звезда Басаева закатилась. У меня мечта — достать Басаева. И не думаю, что ему осталось долго бродить по этой земле.

Главный потенциал нашей победы — это патриотизм. Именно патриотизм. Замечательное, великое понятие.

Сегодня наши солдаты и офицеры знают, за что воюют. Они сражаются здесь за Россию, и единственное, что можно услышать от наших солдат, — это желание добить врага, закончить войну победой. И что самое главное — сегодня армия видит, что высшее руководство готово идти до конца. Армия верит правительству. А это много значит. Мы видим, что любое наше обращение, любая просьба удовлетворяются. А ведь сегодня у нас ресурсов куда меньше, чем пять лет назад. И это не может не окрылять.

За все эти долгие месяцы войны нас ни разу не поторопили, ни разу не потребовали «взять к такому-то числу».

Сегодня и сама Россия стала другой. После взрывов в Москве, после вторжения боевиков в Дагестан все увидели, что с террористами невозможно жить в мире, что они ничего не понимают, кроме силы. И народ поддерживает сегодня свою армию. И это второе слагаемое нашего успеха. Мы знаем, для кого мы должны выиграть эту войну, кому нужна наша победа.

Боевики ничего не смогли противопоставить нашему натиску. И 6 февраля в одиннадцать часов сорок пять минут мне доложили о взятии последнего «духовского» района обороны. Город был взят без спешки и без неоправданных потерь. Мы наглядно показали боевикам, что сильнее их и тактически, и технически, и, что самое главное — духовно. Я горжусь своими солдатами и офицерами. Горжусь тем, что мне выпала честь командовать ими в эти трудные дни.

Первый полк знаменитой Таманской дивизии мы нашли только в сумерках, поплутав порядком по окраинам Грозного. Омоновцы на блокпостах вообще без понятия, кто где стоит. Их задача — документы проверять, автотранспорт досматривать да себя защищать от ночных вылазок. Выяснили только, что полк стоит где-то у Калиновской. Раза три заворачивали на проселочные дороги, но упирались либо в пустыри, либо в тупики. Наконец на трассе остановились около молодых чеченок, толкавших перед собой тележку с лопатами и граблями. Алексей спрыгнул на землю и что-то подробно у них расспрашивал. Те кивали, показывали руками куда-то вправо. Наконец Алексей заскочил на броню.

Бээмпэшки развернулись на дороге и тронулись в сторону поселка.

— Это Калиновская! Говорят, что за площадью поворот налево и до конца! — кричит сквозь рев движка Алексей.

Я пожимаю плечами. Мне это не нравится. Я бы никогда не стал спрашивать дорогу у чеченцев. Мы въезжаем на многолюдную площадь поселка. И словно в подтверждение моим опасениям, кругом торгующие чеченки, кучкующиеся чеченцы. Взгляды настороженные, недобрые. За площадью мы заворачиваем влево и долго катимся мимо каких-то гаражей и пустырей. Идеальное место для засады. Всей кожей чувствую опасность. И тут из-за поворота показывается бронетранспортер «единицы» — первого полка. Не обманули чеченки! Да, что-то действительно изменилось в мозгах и настроении Чечни…

Мы ночуем в аду. Еще на прошлой войне я с любопытством разглядывал далекие факелы нефтяных скважин на склонах гор. И вот теперь БТР привез нас в расположение второго батальона, разбившего лагерь на горной поляне.

На дороге мы несколько раз проезжали мимо огромных, бушующих пламенем костров.

— Десантура накрыла чеченский нефтепровод! — пояснил замполит.

«Бэтээр» то и дело с шипением и бульканьем погружался в невидимые во тьме лужи, шумно расплескивая их из колеи.

— Нефть! — коротко бросил замполит, указав большим пальцем под колеса.

И я зримо представил черную, жирную, вязкую жижу внизу. От этого видения меня почему-то передергивает…

Огонь медленными языками сползает по склону вниз за растекающейся нефтью. И все это почему-то очень напоминает увиденное по телевизору извержение вулкана.

«Добро пожаловать в ад!» — эту надпись я десятки раз видел на стенах чеченских домов.

И вот теперь русская пехота действительно пожаловала в ад. Вокруг лагеря батальона буквально ревели пламенем с десяток скважин и нефтяных озер. Пехота пожаловала в ад и неторопливо, обыденно готовилась к ночевке. Ощетинивалась стволами дежурных «бэтээров» и часовых. Курилась дымами палаточных «буржуек» и полевых кухонь. Строилась к ужину, чистилась, считала личный состав. И все это в мертвенном дрожащем зареве адских факелов, горевших вокруг лагеря.

Но в обыденности этой пехотной жизни было что-то настолько грозное, несокрушимое, что все местные бесы, нефриты, джинны и иблисы не смели беспокоить чужаков и лишь в бессильной ярости выбрасывали ревущее пламя в безразличное ночное небо.

«Единица» — первый полк — сменил в Грозном на позициях 506-й полк Приволжского округа. 506-му пришлось буквально прогрызать внешнее кольцо обороны «чечей», и в этих беспрерывных боях «волгари» понесли большие потери. Практически каждый четвертый выбыл из строя. И хотя оставшиеся были полны решимости драться и мстить за павших товарищей, было принято решение сменить 506-й таманцами.

Гвардия честь свою не посрамила. Офицеры батальона с гордостью говорили о том, что силами «единицы» была взята почти половина города. Но победа эта далась таманцам нелегко. Больше тридцати человек пали в городских боях. Из них треть офицеры. Практически каждый второй офицер в батальоне был убит или ранен…

Да, враг был силен и отчаян. Тем больше наша слава!

Рано утром нас разбудил дневальный. Пора было собираться. Командирский «бэтээр» уже негромко урчал движком. Улица встретила низким февральским солнцем, которое то и дело «гасили» жирные нефтяные клубы горящей нефти. Оказалось, что лагерь батальона был разбит на нефтяном поле. Кругом стояли решетчатые фермы скважин, тянулись трубы нефтепроводов.

Мы зашагали к командирскому «кунгу», где нас уже ждал комбат. Коротко поздоровались и стали рассаживаться по броне. Неожиданно в глаза бросилось густо измазанное зеленым — не то солидолом, не то смазкой — колесо.

— На что это так наехали? — спросил я из чистого любопытства.

— Так нефть же, — пояснил командир.

— Нефть? Зеленая?

— Зеленая, зеленая. Да сейчас сами увидите…

«Бэтээр» тронулся с места и медленно покатился по склону холма вниз. Неожиданно из-за поворота показалась огромная лужа темно-изумрудного цвета.

— Нефть! — крикнул с командирского места комбат. Но я уже и сам увидел, как на вершине холма из разорванного взрывом трубопровода разливались вниз по склону длинные зеленые языки. Нефть. И было какое-то дикое несоответствие в том, как по черному, лоснящемуся чернозему лениво текла зеленая, запененная нефть. Нет, не нефть! То текла зеленая кровь издыхающей в муках «великой Ичкерии»…

«Бэтээр» с шумом вломился в зеленую нефтяную лужу. Разметал ее широкими, тяжелыми колесами, с пренебрежением прокатился по ней и, пыхнув соляркой, рванулся по полю вперед.

Комбат легко качнулся в такт движению, и я неожиданно поймал себя на мысли, что просто балдею от этого имперского презрительного безучастия комбата. Под колесами его бронетранспортера хлюпали деньги. В пустоту, в никуда разливались по полю тысячи, десятки тысяч долларов. За эти густые зеленые ручьи вот уже десять лет рекой льется по этой земле алая человеческая кровь. Одной этой скважины на вершине хватило бы, чтобы обеспечить весь род комбата на сто лет вперед. Лагерь батальона стоял на поле, которое могло бы всех до последнего солдата сделать миллионерами. Но это брошенное, бесхозное богатство ничуть не задевало солдат. Сотни долларов налипали жирной зеленой грязью на покрышки, но ничто не дрогнуло в душе комбата, ничто не смутило его дух. Он спешил на совещание в штаб полка. И его никак не волновала эта жирная зеленая грязь под ногами…

— То, что боевики будут прорываться из города, мы поняли очень скоро, когда кольцо вокруг них начало сужаться. — Булгаков прикуривает, глубоко затягивается и выдыхает дым. — Уже тогда в разные стороны на прорыв потянулись мелкие группы, которые прощупывали нашу оборону, пытаясь найти в ней бреши и стыки. По мере нашего наступления эти попытки становились все более частыми. Постепенно они локализовались на четырех направлениях, а потом, после перекрытия нескольких участков, вообще на двух. Конечно, заманить боевиков в ловушку было нашей желанной целью, но делать это было необходимо крайне осторожно. Здесь, в заводском районе у Сунжи, у нас был стык обороны двух полков. И боевики не раз пробовали здесь прорываться из города. Мы даже установили здесь минное поле, но это не останавливало их. За несколько дней до основного прорыва здесь попытался прорваться целый отряд из семидесяти боевиков. Потеряв почти тридцать человек на минах и под огнем, боевики вырвались под Алхан-Калу. Там их через день блокировал и уничтожил наш батальон. Но мы поняли, что это была уже серьезная разведка. Чтобы у боевиков не возникло никаких сомнений, мы даже приказали провести расследование по факту этого прорыва. Выставили несколько дополнительных пулеметных гнезд.