Эдуард Арбенов - Берлинское кольцо Страница 33

— Вы были обвенчаны с Каюмханом?

— Конечно.

— Он считался лютеранином?

— Муж принял христианство, хотя и скрывал это от туркестанцев. Чтобы не было подозрений ходил иногда в мечеть…

— Вы хотели обратить в христианство и унтерштурмфюрера?

— Я не собиралась с ним венчаться… Но могла иметь от него ребенка. Это важнее. Наш брак с президентом, как известно, оказался трагическим…

Циничность, с которой Найгоф объясняла мотивы, побудившие ее искать взаимности у легионера, обескураживали полковника. Теперь совершенно ясно было, что баронессу не отделить от юной Рут, когда-то пленившей воображение простого парня с Шонгаузераллей. Обидное разочарование! Все годы он носил в себе образы юности. Светлые образы. И среди них была эта милая девушка с большими серыми глазами. Иногда он видел ее совсем близко — воспоминание способно возвращать и даже дополнять ставшие дорогими черты, иногда, напротив, видение было далеким и мимолетным. Но всегда такая встреча в мечтах приносила ему радость. Мечта не мешала жить в суровой и порой невыносимо трудной действительности. Не мешала строить свою собственную судьбу, окунаться в житейские хлопоты, не мешала стареть, уходя на годы, десятилетия от Шонгаузераллей. Не мешала, а порой и чем-то помогала, каким-то ощущением чистоты и возвышенности. И вот теперь это светлое исчезло. Оно обратилось в свою противоположность. Надо же было именно ей, Рут Хенкель, забрести на злополучный второй километр кольца…

Разочарование способно сделать человека злым, даже жестоким. Злость уже таилась в душе полковника, и он с трудом ее сдерживал.

— Больше нечем объяснить ваш интерес к унтерштурмфюреру? И к этому месту в лесу с условной засечкой на дереве?

Последнее он произнес с жесткой ноткой в голосе. Найгоф почувствовала ее и поняла, что удара не избежать.

— Есть еще причина… Пожалуй, главная, но она появилась уже позже, когда встречи на втором километре стали частыми, вернее, постоянными…

— Какая причина?

— Золото и камни…

— Неясно.

— Я передала ему за несколько дней до убийства почти все свои драгоценности… Что-то на сорок тысяч марок… Вы спросите, зачем? Ну, во-первых, Чтобы спасти от бомбежки, во-вторых, чтобы иметь средства там, за границей. Не могла же я с марками при такой ситуации на фронте появиться в Лиссабоне. Лишь фунты и и доллары и, конечно, золото в любом виде имело ценность, это объяснять не надо. В третьих, я хотела отделить кое-что от мужа, который не отдал бы мне камни и золото при разводе. Он считал их своими, хотя дарили их мне…

— Откуда ценности?

— У них нет адреса. Ведь состояние собирается не в один день и даже не в один год.

— Но за годы войны?

— Пожалуй…

— Вы назвали их подарками. Это подарки с оккупированной территории?

— Частично… И вот лучшим местом для сохранения я считала руки унтерштурмфюрера.

— Вы доверяли ему?

— Абсолютно. Исчезни любая вещичка, он поплатился бы жизнью, не говоря уже о том, что такая вещичка могла бы ему самому понадобиться. На юге он собирался быть моим мужем. В преданности унтерштурмфюрера я не сомневалась ни на секунду. Вся его судьба, все его секреты уже принадлежали мне. Через президента я добилась включения моего будущего супруга в группу туркестанцев, отправляемую на франко-испанскую границу. Оставалось только выполнить возложенное на него Ольшером поручение, которое отняло бы неделю-две, так считал унтерштурмфюрер…

В пятницу я приехала в лес, чтобы обговорить детали нашего будущего путешествия на юг. У меня уже были подготовлены письма к знакомым в Португалии, необходимые документы и деньги. Все это я держала в сумочке, намереваясь передать унтерштурмфюреру. Но его не оказалось. Не оказалось на обычном месте. Более получаса ждала я, прогуливаясь. Ночью прошел дождь, и лес был пропитан сыростью, какая-то туманная мгла окутывала все вокруг. Тревожное предчувствие, родившееся еще в дороге, усилилось, и мне стало просто страшно в лесу. Я прошла по всем тропам, где мы обычно гуляли, и наткнулась на поляну с ложбинкой, наполненной водой. Что-то меня потянуло к ней, будто сюда я должна была сразу подойти. Около воды ясно виднелись следы ног и даже тела — трава вдавлена, сорвана местами, выворочены комья земли. Сама собой появилась мысль о смерти. Не вообще смерти, а его, унтерштурмфюрера…

Я кинулась прочь с поляны, кинулась сломя голову. Состояние мое легко понять. То, о чем все время твердил унтерштурмфюрер — о страхе, постоянном ожидании выстрела, коснулось и меня. В лесу я до боли ясно представила себе тягость приговоренного к смерти. Только у шоссе вернулось ко мне некоторое успокоение и я смогла здраво оценить обстановку. Почему, собственно, должен умереть унтерштурмфюрер, он может заболеть, задержаться из-за тех самых обязанностей, которые возложил на него капитан. И я вернулась в лес, а потом прошла к бару, где, как мне говорил унтерштурмфюрер, для него снята комнатка. Но не дошла до цели. На углу улицы, что сворачивала к гаштетту, стоял, «мерседес» Ольшера, а сам Ольшер спускался с крыльца. Мрачный, как исчадие ада, бледный и усталый. «Конец!» — догадалась я. Даже не догадалась, а поняла. И не ошиблась. Больше унтерштурмфюрер в лесу не появлялся…

— Ну, а ценности на сорок тысяч марок? — поинтересовался полковник.

— Они тоже исчезли… Бесследно. Мне кажется, что именно из-за них погиб унтерштурмфюрер.

— Убийство с целью ограбления, так надо понимать?

— Видимо… Хотя я просила его не держать ценности при себе, спрятать где-нибудь в надежном месте. Он обещал. Мне показалось почему-то, что это место — поляна… И я сделала зарубку на сосне.

— И вернулись к ней спустя четверть века.

Найгоф грустно улыбнулась.

— Раньше не могла…

— И не пытались?

— Вы наивный человек, господин полковник, можно ли не пытаться вернуть утерянное! Конечно, пыталась. И не раз, но отказалась от новых попыток. Поняла — это небезопасно…

— Для кого?

— Для меня… За мной следили. Однажды я увидела Ольшера, он сидел в машине и через стекло наблюдал за лесом. Было пасмурно, и я успела скрыться среди деревьев, впрочем, не уверена, что осталась незамеченной. Еще как-то наткнулась на шарфюрера, гулявшего около поляны.

— И вот теперь, — вернул полковник фрау Найгоф к настоящему, — вы снова на втором километре кольца…

Она не сказала о третьей встрече в лесу.

Это случилось уже глубокой осенью, вернее, в начале зимы, в один из туманных, похожих почти на сумерки, дней. Перед рассветом на пригороды пала густая молочная пелена и не рассеивалась до самого вечера. Машины по трассе шли настолько медленно, что Рут никак не могла добраться до второго километра. Как назло еще попался военный транспорт и обгонять его не разрешали автоматчики. Пришлось чуть ли не ползком одолевать немалый отрезок пути. Она издергалась вконец, прежде чем увидела знакомый знак у шоссе.

Зачем она поехала в этот холодный пасмурный день в лес? Прошло больше месяца, как погиб унтерштурмфюрер, и Рут смирилась с мыслью, что потеряла вместе с ним и надежду на новый взлет с помощью тайны, тщательно оберегаемой легионером. Тайной, видимо, воспользовались другие: «шахиня» не верила слухам, будто унтерштурмфюрер убит в драке с бывшими друзьями. Пять тысяч марок — немалые деньги, ради них могли убрать двойника и не бывшие друзья. Потом, правда, выяснилось, что унтерштурмфюрера никто не выдавал и деньги, следовательно, никому не достались. Это укрепило Рут в мысли о насильственной смерти во имя овладения тайной. Все той же тайной, которую почти получила в свои руки «шахиня».

Месяц она израсходовала на попытки вернуть потерянное, и когда убедилась, что они бесплодны и к тому же опасны, принялась так же старательно и упорно вытравлять из себя всяческую надежду. Это ей удалось. Почти удалось: мало ли огорчений выпало на ее долю за последний год и все пережиты. Пусть будет в печальной цепи еще одно. И вдруг служанка подает ей записку. Коротенькую записку в несколько слов: «Все окончилось благополучно. Необходимо встретиться. Там же». Неграмотную записку. И потому, что она была неграмотной, Рут узнала автора — унтерштурмфюрер! Что-то в этом роде и в этом стиле он сочинял однажды. И почерк тот.

Записку служанка приняла от человека в офицерской форме, лица его не увидела, так как он стоял за дверью в темноте.

Рут тотчас бросилась на улицу. Но кроме ветра и дождя ничего не нашла. Улица и парк рядом были пустынны. Впрочем, на свидание у дома автор записки не рассчитывал. Точно сказано — «там же», значит, в лесу.

Ночью она не поехала к Потсдаму. Это было бы безрассудно, да и просто неосуществимо. Выпросила машину у мужа утром. Очень торопилась, какая-то неудержимая страстность вселилась в нее и толкала на Берлинер ринг. Она убедила себя, что унтерштурмфюрер жив и известие о его смерти всего лишь провокация, к которой прибег ради какой-то цели Ольшер. Капитан на такие вещи был большой мастер.