Иван Поздняков - Пока бьется сердце Страница 35

Поляков, виновато заулыбавшись, деликатно перевел разговор на другую тему.

— Кажется, начинается большой дождь, — произнес он. — Совсем испортит дороги…

— О, не волнуйтесь, пан поручик, — воскликнул хозяин. — Настанет утро, пригреет солнце, и дороги высохнут моментально. Можно снова гнать немцев, — пся крев, как они надоели!..

Пани Ядвига недовольно поджала губы.

— Зачему ругаешься, Владек?..

Хозяин обмяк под строгим взглядом жены.

— Простите, панове, за сорвавшееся слово.

— Вы не называйте нас так. Для вас мы товарищи, — попросил Поляков.

— Так-так, пан-товарищ поручик.

Хозяйка тепло улыбнулась.

— Ох, Владек, ты совсем, как малый хлопец.

Пан Кручинский вдруг вскипятился, расправил плечи.

— Вот и не малый хлопец. Пойду вместе с вами, товарищи, до Берлина дойду, чтобы Гитлеру в лицо плюнуть. Вместе с вами буду бить немцев.

На губы Полякова легла едва заметная улыбка.

— Зачем беспокоиться, вы занимайтесь по хозяйству, а мы как-нибудь довоюем, — произнес командир роты.

— Нет, не отговаривайте меня. Обязательно пойду, — горячился хозяин.

Пани Ядвига посмотрела на мужа материнским взглядом.

— Какой из тебя солдат, Владек?

— Справный будет солдат! — воскликнул хозяин. — Стрелять я умею, и силу имею, не смотри, что худ. Если пан-товарищ поручик не разрешит, к самому большому начальнику пойду, а на своем настою. — И добавил, уже спокойнее, обращаясь к нам: — Не один я буду бить немцев. Наши хлопцы уже давно воюют с фашистами. Вы слышали про наших партизан? Знаете, кто такой пан Янек Гусев?

— О нем не слышали, — признался старший лейтенант Поляков.

— О, это боевой человек! Отрядом партизанским командует. Все наши хлопцы у него. Немцы, как дьявола, боятся пана Янека.

На дворе давно уже ночь. В оконные стекла барабанит дождь. В комнате тепло и уютно. Ярко горит настольная лампа. Со стен смотрят на нас красивые католические иконы. Взгляд у матки боски тих и печален. Зато вид у Марии Магдалины совсем беспечный, мирской, чуть-чуть даже легкомысленный.

— Скажите, панове, — опять обращается к нам хозяин, — какая установится в Польше власть?

Пан Кручинский впивается взглядом в лицо Полякова. Почему-то он чаще обращается к командиру роты, считая его, очевидно, человеком более серьезным и солидным, нежели я.

Поляков некоторое время молчит, затягивается табачным дым-ом.

— Власть будет такая, какую захотите вы!

— О, тогда я знаю, какая будет власть! — с удовольствием произносит пан Кручинский. — Мы пошлем к черту всех старых министров-пройдох. Они только портили нам кровь, мутили воду, ссорили нас с Россией. На грош амуниции и на злотый амбиции — вот какими были наши прежние министры. К черту их! Уж мы постараемся избрать такую власть, которую сами захотим. Правду я говорю, пан-товарищ поручик?

— Совершенно правильно, пан Кручинский, — отвечает старший лейтенант Поляков. — Так и я мыслю. Знаю, что война научила уму-разуму многих людей, они поняли, на чьей стороне правда, кто у них друзья и кто враги. О нас вот говорили, что мы чуть ли не с рогами. Теперь смотрите на русских, смотрите на большевиков. Ведь такие люди, как все…

— О, самые лучшие люди, товарищ поручик! И не стыдно будет нам, полякам, доучиться у вас, последовать вашему совету. Ведь мы братья по крови, вместе воевали еще при Грюнвальде, — сказал пан Кручинский. Глаза его потеплели. Морщины на худых, обветренных щеках и лбу разгладились, лицо помолодело.

Пани Ядвига мягко улыбается, сидит молча, считая, пожалуй, неделикатным вмешиваться в разговор мужчин. Но все же внимательно прислушивается, а последние слова мужа явно вызвали ее одобрение: она несколько раз кивнула головой.

По оконным стеклам по-прежнему стучит дождь. Равномерно отсчитывают время дешевые часы-ходики, висящие на стене. Уже полночь. В дверь кто-то стучится. Пани Ядвига идет открывать.

На пороге — Тилла Матьякубов. Мокрая плащ-палатка топорщится, на пол стекают струйки воды. Сапоги Тиллы в липкой черной грязи, и Матьякубов боится ступить дальше порога, чтобы не наследить на полу.

— Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться?

— Я слушаю вас, товарищ боец.

— Здесь в одной семье болен ребенок, очень болен, — докладывает Тилла, — боюсь, что умрет.

— Так-так, болен, — подтверждает пани Ядвига. — Это у пани Михалины. Ладна така доченька, а теперь лежит…

— Что вы предлагаете? — спрашивает у Матьякубова командир роты.

— Разрешите мне сбегать за доктором в медсанбат. Он тут рядом, Тилла сбегает мигом.

А медсанбат расположился в небольшом хуторке, километрах в пяти отсюда — «рядом». На дворе дождь, слякоть. Добраться туда нелегко.

Скуластое лицо Матьякубова застыло в ожидании. В маленьких черных глазах бойца — нетерпение и досада на то, что командир почему-то молчит, не принимает решения. Наконец, Тилла не выдерживает и снова повторяет просьбу:

— Разрешите сбегать, я мигом…

— Что ж, Тилла, беги… Только не заблудись.

Лицо бойца просияло от радости.

— Тилла быстрее коня, быстрее машины. Тилла никогда не блудил, — воскликнул Матьякубов. — Спасибо, товарищ старший лейтенант, что разрешили…

Боец, круто повернувшись, исчез в темном проеме двери.

— Да хранит его матка боска, — вполголоса произнесла пани Ядвига, крестясь на икону.

— А завтра у Тиллы день рождения, тридцать лет будет, — как бы про себя произносит Поляков.

Хозяин дома встрепенулся, подбежал к жене.

— Готовь, Ядя, пирог, самый вкусный пирог для жолнежа. Завтра мы поздравим его…

Обернулся Тилла, действительно, мигом. Приехал назад с врачом на санитарной машине.

Для больного ребенка потребовалась кровь.

И снова Тилла едет на машине в медсанбат, и вдруг беда — крови нужной группы нет. Тилла предлагает свою. Проверили — к счастью, оказалась она нужной группы. Так Матьякубов стал донором. Уснул боец на рассвете, когда убедился, что больной ребенок спасен.

В эту ночь не сомкнули глаз и мы с Поляковым. Побывали в семье больной девочки, а перед утром, после всех тревог, стояли возле аккуратного домика пана Кручинского и жадно курили.

— Вот он каков, наш Тилла! — говорил Поляков. — С каждым днем открываешь в нем все новые и новые качества. Ох, и расцелую я именинника!.. Впрочем, каждый наш боец поступил бы точно так, как Тилла. Будь я верующим, я бы не на иконы молился, а на простую любительскую фотокарточку нашего солдата.

Дождь перестал. Дует сильный восточный ветер. Он быстро сушит землю.

— Для Тиллы приготовлен хороший подарок, — сообщает мне Поляков. — Еще месяц тому назад представил его к ордену Красной Звезды. Поговорил с майором Гордиенко и попросил, чтобы приказ о награждении был подписан накануне тридцатилетия Матьякубова. Замполит и сам командир полка хорошо поняли мою затею, поддержали. В свою очередь доложили комдиву, согласился и генерал. Он тоже похлопотал перед командующим армии и нашел у него сочувствие. Вчера получена выписка из указа о награждении Матьякубова орденом Красной Звезды. Запомнит Тилла день своего тридцатилетия. Орден да еще пирог пани Ядвиги в придачу — это прямо-таки здорово!

В ту минуту, когда мы разговаривали с Поляковым, нам было невдомек, что Тилле готовится сейчас не один пирог. Не знали мы, что наш неугомонный хозяин пан Владек Кручинский ушел обежать все село. Он рассказал, как Тилла привез к пани Михалине доктора, как дал свою кровь, чтобы спасти девочку. По большому секрету сообщил также, что Тилла Матьякубов будет отмечать завтра день своего рождения. И как то команде, во всем селе затопились печки. Проворно и сноровисто хлопотали хозяйки — молодые и в летах, полные и худенькие, чернявые и блондинки, у которых были приятные, чисто славянские имена: пани Марыся, пани Зося, пани Владимира, пани Юзя, пани Владя, пани Казимира, пани Янина, пани Теця, пани Геня — да разве всех перечислишь! Пеклись пироги — с яблоками и черносливом, с грецкими орехами и сушеной смородиной, со свежим творогом и рубленым мясом. Делались и самодельные торты с кремом и с густым вишневым сиропом, перемешанным с крахмалом. Всю ночь топились печи, и всю ночь сновали из погребов в дома и обратно женщины с глечиками и макитрами, с банками и кульками муки, с мисками свежих яиц и охлажденных сливок. Вот какую кашу заварил наш пан Кручинский! Поднял на ноги все село. Да и он не сидел без дела. Суетился, вертелся возле пани Ядвиги, помогал, взбивал крем, растирал макогоном черный, как зернистая икра, мак.

А тот, кому предназначались все эти превкусные лакомства, которые готовились из последних, надежно запрятанных в укромных местах запасов, приберегаемых для рождества, спал сном праведника и ни о чем не догадывался.

Задал же ты людям задачу, Тилла! Но это хорошо. День рождения человека должен быть шумным, веселым. А тридцать лет что-то значат. Большая дата!