Сергей Вашенцев - Путь-дорога фронтовая Страница 36

Неожиданно фигура эта исчезает. Легкий толчок как бы отбрасывает бойцов назад. Движение замирает. Цепи распластанно лежат на земле. Но это продолжается очень недолго, несколько секунд. Борода командира роты Слесарева метет воздух, как хвоя. Он вырывается в первые ряды, кричит, что принимает командование полком, и машет рукой. Бойцы не слышат его слов. Поднимаются с земли и бросаются вслед за ним, злобствуя на врагов, засыпающих снарядами все поле. Пробежав несколько шагов, Слесарев падает, и тогда впереди оказывается молоденький суетливый паренек, один из присланных из тыла коммунистов.

Он резко кричит: «Отомстим за погибших товарищей!» — и торопливо бежит, увлекая за собой поредевшие ряды красноармейцев.

В это время солнце падает недалеко от Моторного и с грохотом разбивается вдребезги…

Донесение в штаб:

«Изнуренные части уже не выдерживают».

Ответ командующего:

«Республика требует жертв. Вы должны удержаться во что бы то ни стало. Помощь будет оказана».

Республика требует жертв.

IX

Только что закончилась переправа через Сиваш кавалерийской дивизии и повстанческого отряда.

Перед походом командующий сам осмотрел дивизию, сказал несколько напутственных слов. Кони дружно тронулись, но едва подошли к воде, как начали фыркать и пятиться. Темные просторы Гнилого моря, покрытого водой, тревожили животных. Сюда присоединялся скрип мажар, и крики, и голоса крестьян, возводящих преграду наступающему Азовскому морю. Кони волновались, испуганно вздрагивали (они были, кроме того, плохо кормлены) и вдруг, рванувшись, отчаянно устремились вперед, обдавая бойцов фонтанами грязи.

Из темноты вынырнул председатель сельского ревкома и, подбежав к командующему, поспешно сказал:

— Я приказал ломать заборы. Вода прорывается. Прорва воды.

Он весь вымок, мокрые волосы выбивались из-под шапки, грязь текла по лицу. Под его руководством целый вечер работали крестьяне, свозя без конца мажары соломы и сваливая их в бунтующее, прожорливое море.

— Вы понимаете, как это важно, — убеждающе говорит командующий. — Вы объяснили крестьянам всю важность братской помощи? Это — общее дело. Решающий участок фронта.

— Работаем дружно. Старики и те выползли. Я побегу. Поехали за заборами. Надо встречать.

Он суетливо двинулся к берегу.

Шум, который шел с моря, все усиливался. Движение кавалерии напоминало рев падающей с плотины воды на какой-то гигантской мельнице.

Много пришлось повозиться с повстанческим отрядом: махновцы шли неохотно. Они, должно быть, боялись ловушки, все время оттягивали, разводили дипломатию. Каретников то и дело являлся к командующему будто за распоряжением, а на самом деле, чтобы поразнюхать, разведать, поторговаться и выиграть время. Но наконец и их кое-как уломали. Тачанки с грохотом проскочили по деревне и врезались в жидкое плывущее месиво.

Было далеко за полночь. Части, не переставая, шли через Сиваш. Командующий еще раз подтвердил приказ о немедленном штурме Турецкого вала. Оттяжка волновала его. Им овладело беспокойство за дивизии, переправившиеся еще вчера. Части перешли без обозов. Бойцы были голодны. Поступали жалобы на отсутствие питьевой воды. После первых успехов дивизии натолкнулись на упорное сопротивление белых. Командующий торопил с атакой вала. Помощь должна быть немедленно оказана героям, ворвавшимся в Крым. Без этой помощи их ждет гибель.

Лицо осунулось, посерело. Щеки опали, выперли скулы. Несколько ночей не спал. Только живые, неутомимые Глаза свидетельствовали об огромной силе, которая жила в этом славном большевике.

Великая ночь. Такие ночи бывают раз в жизни. Торжественные ночи, в которые ломаются события. Они остаются в веках. Их воспевают поэты. Потомки будут жалеть, что не были современниками, не могли пережить вместе со всей страной этого события.

Командующего покинуло его обычное спокойствие. Лихорадка штурмовой ночи отразилась и на нем. Окружающие не замечают волнения на его лице, оно так же просто и открыто. Теперь, когда все распоряжения отданы, когда все нити сегодняшних решающих событий стянуты в его руке, он еще раз все продумывает, все пересматривает, боясь, что в этой стройной системе может получиться какой-нибудь маленький изъян, маленький, самый маленький, но такой, который в условиях напряженности всех сил, всех средств грозит бедой.

«Если неудача, фронт будет за Днепром», — невольно думает он.

Но эта мысль случайна, она решительно отбрасывается.

Он подсчитывает резервы, которые имеются у него на случай неудач на Перекопском перешейке. Резервы малы. В бой могут быть введены в ближайшие часы только полки курсантской дивизии. На курсантов он надеялся, как на самого себя. Отборнейшее ядро армии рабочих и крестьян он оберегал для последнего удара в решающий и необходимейший момент.

Его тревожило другое. Тревожило наше неумение правильно, четко, продуманно строить военную работу. Он всегда говорил, что по части широких планов и обобщений у нас обстоит блестяще. Но как только дело дойдет до деталей, начинаются промахи, грубейшие ошибки. Поэтому Врангель не был окончательно разгромлен еще на полях Северной Таврии. Наши армии разошлись с Врангелем, и он, прорвавшись через заслон двух кавалерийских дивизий, беспрепятственно ушел в Крым через Чонгар.

Командующий боится повторения ошибок и сейчас. Поэтому его приказы повторяются по нескольку раз, он втолковывает их командованию дивизий, как опытнейший учитель, желающий, чтобы ученики усвоили все основательно и полно.

Но сейчас как будто все ясно. Все продумано и усвоено. В маленьком штабе, где суетня особенно увеличилась в эту тревожную ночь, он кажется самым спокойным. Сидит над картой Крыма, внимательно рассматривая схему озер.

Высоченный порученец, сгибаясь в три погибели, чтобы пролезть в дверь, внезапно предстает перед ним и взволнованно докладывает:

— Первая атака Турецкого вала отбита с большими потерями. Едва дошли до рва… Там чертовски напутано проволоки…

— Что намерен предпринять начдив?

— Сейчас начнется вторая атака. Пока я ехал… возможно, началась.

Начальник штаба отрывается от трубки, коротко бросает в сторону командующего: «Началась! Пошли!» — и снова прилипает к телефону.

— Артиллерия, говорю! — кричит он. — Та же ошибка, что и днем. Нет системы в артиллерийском огне. Системы! Системы! Командир четыреста пятьдесят пятого? Во время атаки? Плохо слышу… Не слышу… Да, комсостав. Сколько? Не слышу… Шестьдесят? Немедленно сообщите.

Он отдает трубку связисту, говорит ему:

— Телефон ни к черту! — и подходит к командующему. — Убит командир четыреста пятьдесят пятого полка, — сообщает он. — Первый ударный потерял шестьдесят процентов состава. Большая убыль младших командиров…

— Вы им сказали насчет артиллерийского огня? Полнейший разброд. Пехота атакует раньше, чем достигается огневое превосходство. Сходите, пожалуйста, проверьте, как идет переправа. Не надеюсь я на Каретникова. Не повернули бы опять. Анархисты!

Начальник штаба скрывается за дверью. Командующий почти сейчас же выходит вслед за ним и нетерпеливо идет к берегу.

Сплошной гул стоит над землей. Здесь смешалось все — рев пушек под Перекопом, ружейная и пулеметная трескотня, шум, идущий с Сиваша, где тяжело плескались сотни коней, тачанок, повозок, фур.

Он останавливается под деревом и прислушивается. Рев орудий стал так привычен ему за годы фронтов, что кажется естественным, как стенанья стали для прокатчика. Он его бодрит.

В 1905 году его ранят полицейские на улицах Питера. С тех пор в тюрьмах, на каторге, в ссылке возле него непрерывно бряцает оружие. Казацкие шашки сверкали над головой. Карабины тюремщиков стучали у камер. Револьвер надзирателя мелькал перед глазами. Оружие… оружие… оружие… Наконец-то оно попало в такие руки, которые знают, против кого его надо применять. Военная история, прочитанная в детстве, знания, приобретенные из книг в тюрьме, — все пригодилось. Все учтено, усвоено. По существу, он не военный человек, война — не его профессия. Во время войны капиталов он сидел в тюрьме. Но газеты, которые попадали в камеру, он тщательно прочитывал, интересуясь военными сводками, расшифровывая их и предсказывая удивленным товарищам по камере, какой, где нанесут удар французы или немцы и почему именно они должны его нанести. Талантливый стратег сидел в тюрьме, наблюдал, передумывал, разбирал военные действия.

— Зачем вам это? — посмеивались товарищи по камере над его повышенным интересом к военному искусству.

— Все пригодится! Революции, товарищи, все пригодится.

Покидая тюрьму и отправляясь в ссылку, он говорил:

— Готовьтесь, товарищи, набирайтесь знаний, скоро будет большая каша, и все пригодится.