Григорий Покровский - Развал Страница 38

— Да, да! — зашумели рядом стоявшие офицеры.

Комдив понял, что обстановка в полку накалена, и он решил внести какую-то разрядку.

— А вы знаете, что полк расформировывается? Пришёл приказ министра, — уже спокойным тоном сказал он.

— Тем более, — сказал Бурцев. — Тут будут жить семьи до тех пор, пока немцы не построят им дома, иначе они останутся бездомными.

— Распределим по другим частям, — сказал комдив, переходя на тон уговоров. — Все будут при должностях, никого не оставим.

— Вот и лады, — сказал Черняк. — Как только получим предписание в руки, штаб вам освободим. А пока, извините.

Прошло немного времени, и на полигон вывели всю танковую армию. Весь полигон, сколько мог видеть глаз, был заставлен техникой. Техника и вооружение разворовывалось: снималось всё, что можно было обменять на продукты и пустить на прокорм своих семей. Всё это было похоже на потрёпанную армию в крупном сражении. Но, дело в том, что это сражение произошло без единого выстрела. «И погибнет тот, кто разделится в себе» — так говорится в писании. Разделилось в себе государство — и его дивизии стояли поверженные своими же воинами. Техника стояла без колёс, без аккумуляторов, без двигателей. От некоторых машин остались одни только кузова. Такому безудержному разграблению вскоре подвергнется вся армия. С девяносто первого года армия будет таять, как лёд на солнце. Её полки и дивизии будут числиться только на бумаге. А когда кавказцы захотят отделиться, власти задумают их усмирить, послав в Грозный майкопскую бригаду. Тогда правители поймут, что безудержному пьянству приходит конец, что армии больше нет. Со всей великой России, со всех воинских частей будут собирать свинарей, писарей и необученных вчерашних десятиклассников, что бы укомплектовать эту бригаду. Они пойдут на войну, топить в русской крови кавказцев. Там, в Грозном, укомплектованное наспех войско и погибнет вместе с комбригом, бывшим сослуживцем Бурцева. Но это будет потом, а сейчас взбесившиеся чиновники, депутаты и сомнительный люд всех мастей в ночных клубах засовывают награбленные доллары проституткам в трусы. От армии остались только груды металлолома, да бегающие по полигону немытые, полуголодные и полураздетые рабы в погонах. И только чудо спасло Россию от агрессии извне. Пожалуй, только ракеты с ядерными головками, как белые бивни, отпугивали облизывающихся хищников от некогда грозного, но ныне содрогающегося в агонии тела.

Вспоминая случай на аэродроме: носилки, пьяного Соснина, его голый живот, Бурцев думал:

— Голый этот король. В начале только живот был голый, а сейчас допился — оголился до ручки. И каким же жадным может быть человек, чтобы осквернить, разграбить, отдать на поругание то, где жили твои деды и отцы, где будут жить твои дети, внуки, ради каких-то зелёных бумажек, которые другое государство может печатать триллионами. Вот она философия материалистов, воспитавших целые поколения людей — «после меня хоть потоп». Власть и не могла быть другой — все «совки» родом из этой страны и системы. И то, что они прилюдно порвали и сожгли партийные билеты, доказывает только одно: никакой убежденности и большевистской веры у них нет, есть ложь и обман, который продолжается теми же людьми, только под вывеской «демократ».

Бурцев сидел на свежесрубленном пне и в раздумьях чертил сломанной веткой по земле. Вокруг него сновали маленькие муравьи, они то и дело грузили на себя кусочки коры, комки листвы и относили в огромный муравейник.

— Вот поистине разумные существа, — подумал Бурцев, — в отличие от двуногих, они не тащат из муравейника, а всё в него, создавая там благо «муравьиного общества». Там они могут укрыться от лютого мороза и голодной зимы. А эти двуногие всё тащат из страны, продавая лес, металл, нефть, получая за это зелёные бумажки; оставляют их в другом государстве, не подозревая о том, что с этими бумажками может произойти любое чудо. Там, где они остались, может произойти переворот или инфляция, их украдут или власти этих государств заморозят счета. Господь как учил! «Не копите богатств, где воры да ржа разъедает». Но никто его не понял. И сейчас, тем более, понимать не желают, хотя почтенно кланяются, ставят свечки и крестят лоб. Наиболее активные особи этих двуногих всё гребут и гребут. Наверное, думают, что, награбив, они станут великими. Разве может быть великим человек, скопивший капиталы, — продолжал думать Бурцев. — Кто помнит какого-нибудь купца, скопившего груды золота в каком-то веке. Пожалуй, никто. Великие — Пушкин, Толстой, Рафаэль, Страдивари, Эйфель. Тот, кто создал для народа, а не тот, кто у него украл. Они наивно думают, что награбили на века, даже не подозревая, что «Аннушка на трамвайных путях уже разлила масло». Они думают, что будут владеть миром всегда. «Не может человек владеть миром», — сказал булгаковский Воланд, — «потому, как не может составить план на ближайшее завтра, он смертен, и беда в том, что он внезапно смертен». А в наш век технических катастроф и повального терроризма фактор внезапности увеличивается. А тот, кто путём грабежа и мошенничества скапливает громадные капиталы, является ещё и мишенью для гуляющих по улицам киллеров.

Бурцев посмотрел вокруг себя на голубое небо, затем перевёл взгляд на белые стволы берёз и вдруг ощутил, что весь этот мир и, копошащие в этом мире люди, стали ему безразличны. Ему захотелось уйти, сбросить с плеч погоны, и просто так пожить на свете, не думая ни о чём. Он понял, что весь его труд, все его стремления от лейтенанта до полковника были напрасными. То, что он всю жизнь ставил себе как основную цель в своей жизни, оказалось эфимерным и в итоге никому не нужным. Он вдруг осознал, что пьяный президент и такой же пьяный министр больше его не тревожат. Разочарование, переросшее в апатию — это самое страшное, что может произойти с военным человеком. Это называется, одним словом — деморализация. В этот момент он олицетворял тысячи, таких как он офицеров, выброшенных спившейся властью в леса России.

Глава 24

Вскоре и пришёл приказ на расформирование полка. Не прав был комдив — всех офицеров полка уволили из Вооружённых Сил. Бурцев решил уехать, оставив построенный им барак. Оказавшись бездомным, как и многие офицеры того времени, он стал искать себе применение в этой нелёгкой жизни. Не дай вам Бог жить во времена смуты и, тем более, быть выброшенным на обочину жизни. Он решил найти себя в Москве. Этот огромный город, Содом и Гоморра вместе взятый, вобрал в себя всех грешников некогда огромной страны. В нём правила власть, вперемежку с преступниками. На глазах у этой власти бесчинствовали бандиты и милиция. Прямо на улицах первопрестольной грабили и убивали людей, поджигались и взрывались машины и палатки торговцев. Среди белого дня, на улицах погрязшего в грехах города, раздавались автоматные очереди. Это бандитские группировки — люберецкие и солнцевские чинили друг с другом очередные разборки. Но, тем не менее, только там можно было найти себе работу и прокормиться. Той скудной пенсии, которую начислило государство, Бурцеву не хватало даже на еду. Государство, за верную службу выставило его на улицу, как ненужного пса. Выбросило, предварительно украв у него те сбережения, что он накопил на сберкнижке за годы службы. Украв хитро, коварно, путём различных реформ, махинаций и инфляций, да так, что и не найдёшь виновного.

Небогатая гражданская одежда, пару тысяч немецких марок в кармане, да подержанная иномарка. Вот и всё богатство ушедшего на пенсию полковника. Водитель из Бурцева был не ахти — таких москвичи называли «чайниками». Водить по Москве было трудно, но «не Боги горшки обжигают», и Бурцев решил освоить профессию таксиста. Добравшись до Москвы, Василий медленно и осторожно ехал по её улицам, понятия не имея куда. Мимо проносились спешившие куда-то «лихачи», от которых Бурцев то и дело шарахался.

От станции метро по тротуару бежал дед, он весь запыхался, его борода задралась лопатой вверх, огромный рюкзак колотил его по сгорбленной спине. Лицо его покраснело. Дед пробежал немного, затем остановился и обеими руками схватился за сердце. Бурцеву стало его жаль, и он остановился прямо рядом с дедом.

— Куда бежишь, спринтер? — спросил он через открытое окно.

— Куда, куда, вон за автобусом. Туда его мать.

Бурцев увидел, как отъезжающий автобус показал хвост.

— Садись, дед, подвезу, — Василий открыл дверь «Ауди».

— Чтобы на такой кататься, у меня денег нет.

— А я бесплатно тебя подвезу, как первого московского пассажира.

— Коль бесплатно, то сяду, — повеселел дед.

— Тогда клади своё золото в багажник.

Дед чинно уселся на переднее сидение.

— Во, если баба увидит, испугается.

— Чего испугается?

— Подумает, что дед чего-то натворил, что на такой машине привезли. Ты, видать, не москвич?