Павел Кочегин - Человек-огонь Страница 38

В это время Томин и Фандеев в сопровождении командиров штаба вышли на улицу.

Выслушав просьбу мужичка в зипуне, Томин поручил одному из штабных работников помочь ему найти сына.

— А у вас что, папаша? — спросил Томин у кума Егора.

— Вот пособничка растил, да запросился к тебе. Не пустишь, бает, убегу. Одного пущать страшно, молод еще. Вот и приехали вместе. Примай подмогу. Бахилы он сам себе сшил. Мы, чай, известные шилокопы. Шубенку спроворил. Добрый конь при нем, сбруя справная.

Парень смотрел на командиров широко открытыми глазами.

— Как твоя фамилия? — спросил Томин.

— Типа Тарахтун, — выпалил тот.

— Чу, мели, Емеля, — рассердился отец. — Это ведь прозвище наше, бабка моя Лукерья тарахтела без меры, так и пошло. По пачпорту мы Барановы. Стало быть Антип Егорович Баранов.

— Спасибо, папаша, за подмогу. Будет твой Антип конником в полку Красных гусар, — проговорил Томин и, обратившись к командиру первой бригады Фандееву, закончил:

— Принимай, Сергей Гаврилович, пополнение.

В солнечный воскресный день подали состав. Отложив все дела, Томин прибыл на станцию. Под навесом несколько командиров оживленно о чем-то разговаривали. На товарной площадке не торопясь работали красноармейцы.

— Так дело не пойдет! — раздался вдруг голос начдива. — В Москве рабочий люд голодает, а мы тут разговорчиками помогаем? Так руководите погрузкой?

— Бойцы работают, нам-то что делать? — невозмутимо спросил ответственный за эшелон.

— Сейчас узнаете, что вам делать. А ну, за мной!

Подведя командиров к штабелям, Николай Дмитриевич пригнулся, уперся руками в колени, приказал:

— Кладите мешок!

Два красноармейца подхватили куль и переложили его на плечи начдива. Поудобнее поправив ношу, Николай Дмитриевич медленно взошел по мосткам в вагон. Следом за ним занес в вагон другой пятеричок командир, отвечавший за погрузку.

— Сам начальник гарнизона, сам начдив стал на погрузку! — пронеслось из конца в конец по эшелону.

Быстрее забегали красноармейцы, дружнее пошла работа. Сбросив шинель и шлем, Николай Дмитриевич работал, пока не был уложен в вагон последний мешок.

Оформлены документы. Сопровождающие заняли места. Раздался паровозный свисток, медленно сдвинулся с места состав. На вагонах — красное полотнище: «Братьям-рабочим Москвы от красных кавалеристов». Когда состав скрылся за сосновым бором, Николай Дмитриевич облегченно вздохнул, повернулся и пошел к коню.

Последний день апреля. Над городом опустился теплый вечер. В воздухе пахнет сосной, ароматом ранних цветов, листьями тополя и клена.

Над Исетью стелется сизым шлейфом туман. Приближается время отдыха от дневных хлопот и суеты.

По прямым и широким улицам к драматическому театру идут люди.

Важно, не спеша, словно совершая вечернюю прогулку, шагает уже немолодая пара. Мужчина в черном фраке, в белой сорочке с бабочкой. По внешнему виду — бывший чиновник земской управы. Рядом с ним дама в платье из зеленого бархата, в широкополой, низкой шляпе. На лицо опущена вуаль.

Пара остановилась у рекламы.

«Праздничное выступление самодеятельных артистов.

В программе: Н. В. Гоголь. Женитьба (комедия).

Концерт. Песни, пляски, акробатика».

— О, боже! — воскликнула дама. — Ну куда лезут со своим назёмным рылом: настоящие артисты и те не все справляются с этой вещью.

— Все же, душечка, посмотрим ради интереса, — предлагает мужчина.

Мимо прошла группа красноармейцев в начищенных сапогах, новеньких гимнастерках.

— Этим что ни покажут, все равно будут рады, — с нескрываемой злобой процедила сквозь зубы дама.

И ранее, когда начала выступать художественная самодеятельность, организованная Анной Ивановной, городской драмтеатр не пустовал. Сегодня же в зрительном зале негде яблоку упасть. Рядом с красноармейскими гимнастерками белые и цветастые кофточки, рабочие блузы, декольтированные платья.

В зале многоголосое гудение, нетерпеливое ожидание.

— Начинай!

— Чего тянешь?! — раздались выкрики с разных рядов.

Анна Ивановна глянула в зал и растерялась, к вискам прихлынула кровь, но тут же успокоилась: в переднем ряду Николай, Сидоров, Фандеев и другие командиры, которые, она знает, не осудят артистов.

Раздвинулся занавес. Зрители притихли.

— Кто барином-то нарядился? — спрашивает один красноармеец другого.

— Погодь, не мешай слухать, — сердится сосед.

Чем дальше развивается действие, тем оживленнее в зале, тем сильнее разгорается любопытство зрителей: кто же исполняет роли?

— Слуга-то, слуга-то барина, так это ж Типа Тарахтун, — кричат с задних рядов, узнав Антипа Баранова.

— А барин с трубкой — ординарец начдива Павел.

— Не мели…

— Тихо! Но где там — тихо! То разразится взрыв смеха, то грянут аплодисменты.

— Ну и сваха, вот бы мне такую найти, вмиг бы окрутила, — острит кто-то.

— Так это же Анна Ивановна. Ну и здорово хлопочет!

При распределении мужских ролей никаких недоразумений не было. Но когда стали распределять женские — никто не соглашался играть сваху. Пришлось эту роль Анне Ивановне взять себе.

На сцене появляется невеста.

— Наташа! Сестра! — сразу раздалось несколько радостных голосов.

Гомерическим хохотом разразился зал, когда все женихи собрались у дверей, чтобы в замочную скважину взглянуть одним глазом на невесту.

Подколесин бежит от невесты через окно.

— Куда ты?!

— Беляков не трусил, а тут!.. Эх, ма!..

— От такой красотки бежать!

Занавес закрылся. Зал стоя награждал артистов аплодисментами.

Второе отделение вечера — концерт художественной самодеятельности.

На сцене трое: скрипач, гармонист и Павел с неразлучной балалайкой.

Выходит красноармеец в буденовке, низко раскланивается публике и, под аккомпанемент трио, поет:

За Уралом город есть,Шадринск именуется.

Вторую часть частушки подхватывают музыканты:

Во главе там с ТоминымПолки формируются.

Красноармеец уходит. Его место занимает Наташа. На ней поверх белой кофточки цветной сарафан. Полушалок подвязан под подбородком узлом.

Разъединив концы полушалка, она звонко запела:

Я скучаю по миленку,Своему Василию.

Трио подхватило:

Он поехал воеватьК Томину в дивизию.

Томин возмущается, досадует:

— Вот шатия!

Я хочу ходить с усамиИ с такой же бородой,Как у Томина. На дивоБуду парень боевой!

Публика хохочет, аплодирует.

— Вот наяривают! — восхищаются бойцы.

Узнав в парне Антипа Баранова, Николай Дмитриевич про себя подумал: «Посмотрим, посмотрим, каким ты будешь боевым».

Концерт окончен.

— Ишо!

— Браво!

— Даешь еще! — кричат люди, остервенело хлопая в ладоши.

Пожилые зрители ушли домой: одни отдыхать, у других еще дела есть.

Молодежь осталась танцевать.

Это был праздничный и прощальный вечер.

Наступил день смотра готовности полков к боям и походам.

Первого мая 1920 года все бойцы, командиры и их семьи участвовали во всероссийском субботнике: чистили улицы, ремонтировали дороги и мосты, наводили порядок на железнодорожной станции.

Утро второго мая — солнечное и тихое. Город, украшенный флагами, портретами Маркса, Энгельса и Ленина, выглядел помолодевшим.

Все выше поднимается солнце, все ярче разгорается майский день.

На площади Революции ровными рядами стоят эскадроны при развернутых знаменах. Улицы запружены рабочими, крестьянами из окрестных деревень.

В центре — деревянный, скромный обелиск жертвам колчаковщины. Рядом с ним маленькая трибуна, у которой — представители партийных, советских и общественных организаций, командиры штаба.

Хор трубачей грянул встречный марш.

В конце улицы показались три всадника. Павла и Аверьяна Анна Ивановна узнала. Но кто же на Киргизе скачет? Ведь Николай никому не разрешал на него садиться. Кто за него принимает парад? Кто-то знакомый.

— Батюшки! Да это — Коля!

Николай Дмитриевич сбрил усы и бороду, надел, новое обмундирование, в котором Анна Ивановна его еще не видела.

Подскакав к площади, ординарцы круто повернули коней влево и встали позади строя первого эскадрона путиловцев.

Томин принял рапорт начальника штаба, объехал строй, поздоровался с каждым поздравлением. Навстречу неслось громкое ура.

Начдив взошел на трибуну, произнес краткую речь, и эскадроны под звуки марша Десятой кавалерийской дивизии двинулись по площади.