Иван Поздняков - Пока бьется сердце Страница 39

Иду вдоль села. Возле одного дома невольно замедляю шаг. Окна не занавешены. В комбате светит лампа. За столом чинно сидит усатый старшина и важно пьет из блюдца чай. Напротив примостилась молодая женщина, очевидно, хозяйка дома.

Опять эти усы! Они стали прямо болезнью фронтовиков. Если, окажем, бойцу или сержанту перевалило за двадцать пять, он уже считает зазорным показываться людям без пышной растительности над верхней губой. Эти усы растят терпеливо, ухаживают за ними так, как не ухаживает за своей прической ни одна модница в мире. Стараются отрастить не какие-нибудь плюгавенькие, третьесортные, а настоящие, пышные, завитые в колечки, такие усы, что сам Иван Поддубный позавидовал бы им.

Смотрю сейчас на старшину-усача, прихлебывающего по старому русскому обычаю чай из блюдца, и знаю, что этот боец — желанный гость в доме, и не сделает он ничего дурного, не запятнает чести своей. Наоборот, приласкает детишек, если они есть в семье, окажет доброе слово молодой хозяйке. Уйдет он по военным дорогам, и долго о нем будут помнить в семье, передавать из поколения в поколение рассказ о красивой душе русского человека.

На окраине села, возле приземистого домика — большая группа людей. Различаю в центре группы женщину. Она успокаивает плачущего мальчишку. Худенькое тельце ребенка дрожит, как в лихорадке. Мальчик повторяет одно только слово «татуся» и плачет навзрыд. Вместе с ним плачет и мать. Узнаю печальную историю: три дня тому назад отец мальчика ушел навестить родственников в небольшой соседний городок, ушел и не возвратился до сих пор. Немецкие самолеты сравняли этот городок с землей, не оставив камня на камне.

Вряд ли возвратится домой отец мальчика. Чертова война! Сколько бед ты натворила!

Дождь идет все сильнее. Под ногами уже хлюпает грязь. Возвращаюсь в центр села, к штабу полка. Где-то в темноте раздается жуткий хохот безумной пани Зоськи. Хохот сменяется плачем.

Шумит дождь, шумят высокие тополя, выстроившиеся, как часовые, вдоль сельской улицы. Возле костела уже не слышно ни переборов баяна, ни говора молодежи.

Молодежь разошлась по домам. Ушли на покой и пожилые крестьяне. А ночью снова всколыхнулось, зашумело село. Полк уходил дальше на запад, и крестьяне, несмотря на проливной дождь, вышли на улицу, чтобы проводить бойцов и командиров, пожелать им счастья и удачей. Раздаются в темноте напутственные слава:

— Счастливой дроги!

— Чекаем вас с победой!

Всегда солдат

Нам довелось все-таки повстречаться со знаменитым Янеком Гусевым, а попросту Иваном Гусевым, о котором нам рассказывали в каждом польском селе. Встреча эта произошла в небольшой деревушке, у подножия Карпат. Сюда как раз и спустился с гор весь отряд Гусева.

И вот он перед нами, сам командир партизанского отряда. Сидит в просторной избе на видном месте, а рядом — его боевые друзья. Тут и французы, и чехи, и поляки, и русские, и сербы. Сам Иван — среднего роста, крепко сбитый парень с русым густым чубом. Глаза строгие, внимательные, иногда взгляд их делается холодным и жестким (когда идет речь обо всем, что пришлось испытать Гусеву в лагерях военнопленных), но постепенно взгляд теплеет, глаза становятся добрыми, приветливыми.

Рассказ он ведет не спеша, обдуманно, даже сурово, ибо к этому приучила его строгая, полная всяких неожиданностей партизанская жизнь.

Гусев был взят в плен под Ростовом. Тогда его сильно контузило. В лагере болел тифом. Друзья по несчастью не выдали, не проболтались о болезни, иначе бы пленного расстреляли. Потом грязные и вонючие пульмановские вагоны, загробный стук колес.

Эшелон пришел в Германию.

Затем работа на угольных шахтах. Самая последняя, самая унизительная, самая тяжелая работа. Снова брюквенная баланда, мизерные ломтики эрзац-хлеба, холодные бараки, и каждую ночь уже окоченевшее тело на какой-нибудь койке.

Потом побег. Трое суток сидел в болоте. Не один: были с ним француз и двое поляков. И все-таки удалось уйти.

Ночами пробирались на восток, ибо знали, что навстречу идет Красная Армия. Там, впереди, была жизнь, было спасение. По пути встретили еще двух бежавших из лагерей людей. Это был русский и серб. Пять человек — это уже сила. Нашли оружие и начали действовать. Сначала пустили под откос немецкий воинский эшелон. И сразу же народная молва превратила этот крохотный отряд чуть ли не в грозную партизанскую дивизию.

В отряд Гусева пришли те, кто не хотел умирать на коленях, кто жаждал борьбы.

Кажется, нас ничем не удивишь. Но то, о чем рассказывает Гусев, берет тебя за живое. Ему, этому русскому парню, попавшему в такую переделку, было, конечно, тяжелее, чем нам солдатам. Ведь мы всегда знали, где перед нами враг, солдатский паек и махорка выдавались исправно, а если к этому прибавить письма из дома да если учесть, что были у нас и минуты отдыха, и теплый блиндаж, и охапка соломы на полу крестьянской избы, — то уже не так страшна наша доля.

В избе плавают густые облака махорочного дыма. Кто-то догадался открыть дверь, и потянуло свежестью вечера, запахом прогретой за день земли.

Гусев вынимает из бокового кармана трофейного френча пачку бумаг.

— Это листовки, вернее, объявления о моей персоне, — поясняет он, и впервые мы видим на его лице улыбку.

Листовки расходятся по рукам. Читаем их. Они стереотипны по содержанию. За поимку большевистского агента, который заброшен в Польшу, обещана большая награда. Солидная сумма предназначается и тем, кто убьет красного бандита Ивана Гусева. Но будет расстрелян каждый, кто предоставит кров партизану. Это делается в интересах «нового порядка», в интересах самих польских граждан.

— Здорово они тут прописали меня, большевистским агентом назвали, — произнес Иван Гусев. — Какой из меня агент? Просто русский человек, советский солдат. Не сидел только без дела — вот и вся заслуга.

От порога к столу, за которым сидит Гусев, кто-то настойчиво пробирается. Расталкивает бойцов локтями, сердито, по-медвежьи сопит. Да это же Степан Беркут!

— Дай я тебя поцелую, товарищ Гусев, — говорит он и, не ожидая согласия, крепко обнимает русского партизана. — Уж ты извини, что без твоего спроса полез к тебе со своей мордой. Не утерпел. Такой характер. Спасибо тебе, что настоящий ты человек, что всегда солдатом оставался. Молодчина ты!..

Тут же спросил:

— Кем служил в армии? Как попал к немцам в плен?

— Сапер я. Последними отходили. Мост-то взорвал, да и самого контузило. Вот и попался им в лапы…

— В каком звании служил?

— Старший сержант, помощник командира взвода.

— Значит, мы в одинаковом звании. Это я прямо-таки сразу почувствовал, как тебя увидел. Поэтому и подарочек тебе приготовил. Бери эту гимнастерку, она у меня вроде парадной. Кость у нас тоже одинаковая. А этот френч выбрось, ну его к лешему.

Иван Гусев принял подарок и немного растерялся.

— Да ты надевай ее сразу, не стыдись, девок здесь нет, — посоветовал Беркут.

Гость наш переоделся и как-то сразу помолодел, стал шире в плечах.

— Родам откуда? — спросил Беркут.

— Из Курска, там отец и мать.

— Значит, не женат, раз не упоминаешь еще одного члена семьи?

— Не успел.

Степан Беркут насупился.

— Плохо, братуха, дела, что ты из этого города, — выдавил из себя глухим голосом Степан Беркут.

— Что, сильно разрушен?

— Основательно. Много полегло там нашего брата.

Глаза Ивана Гусева опять сделались жесткими и холодными.

— Что ж, все перенесем…

— Да, перенесем, — подтвердил Беркут и здесь же спохватился. — Ты не унывай. Может, и живы все. Черт меня дернул за язык.

В избе наступила неловкая тишина. Злились мы на Степана за его болтливый язык. Не надо было, конечно, портить нашему гостю настроение.

Тишину нарушил майор Гордиенко:

— Теперь как думаете поступить, товарищ Гусев?

— Я солдат, мне положено воевать. Встретил вот свою армию и останусь в ней.

При последних словах своего командира бойцы-партизаны подскакивали с мест. Как-то долго и горячо заговорил низенького роста, смуглолицый итальянец.

— Он тоже просится в нашу армию, — пояснил Гусев. — А после победы приглашает меня и всех вас в гости. Говорит, что русскому человеку Италия очень понравится. Синее небо, синее море, яркое солнце, виноград и неаполитанские песни…

— Так-так, корош Италия, — закивал головой итальянец.

Заговорил француз, тоже смуглявый симпатичный парняга.

— И он приглашает нас в гости, — переводил Гусев. — Говорит, что нет ничего красивее его Прованса.

Подступил к Ивану Гусеву и голубоглазый, широкоплечий рослый чех со шрамом на правой щеке.

— Он хвалит Прагу, говорит, что в мире нет лучше и красивее этого города. Он надеется, что мы заглянем и к нему в гости, — переводил Гусев.