Георгий Косарев - Сердце прощает Страница 4

— И какому это бесу не спится ночами? — не поднимаясь с кровати,проворчала ее мать.

Стук повторился.

— Кто там? — спросила Валя.

— Это я, Борька.

— Безумный, и надо же так напугать! — раскрывая окно, сказала Валя. —Что случилось?

— А ты разве не знаешь? Приказано завтра убирать хлеб и сдавать егонемцам. Нам надо что-то делать.

— Ты просто сумасшедший. Об этом можно бы посоветоваться и завтра, необязательно ночью.

— Есть у меня одна думка. Я считаю, оставаться в деревне сейчасвообще нельзя... Хочу уйти в лес.

— Один?

— Почему один? Найдутся и другие.

— Без всякой подготовки разве можно? Горячишься ты, Боря. В лес уйтине трудно, но будет ли толк?

— А здесь сидеть какой толк? Чего ждать и сколько ждать? Я давно ужеготовлюсь, накапливаю оружие. Два раза ходил в Кукаринский лес, где шлибои. Удалось подобрать три винтовки, пистолет, несколько гранат, ящикпатронов. Это что-нибудь да значит?

— А ты не врешь? — обрадованно спросила Валя.

— Странно! Не буду же я тебе креститься.

— Молодец, Борька, это просто здорово! Завтра же я посоветуюсь сребятами.

— А с кем?

— С Виктором, с Любой...

— И с Нонной, тоже.

— Нет, Боря, с ней советоваться не буду. Не попутчица она нам. С нейнадо быть осторожнее... Поговорю еще с Сидором Петровичем.

— Хорошо, — сказал Борис и, помедлив, добавил: — Значит,договорились?

— Договорились.

Валя в темноте подала ему руку, а он, чувствуя, как острозаколотилось сердце, долго не выпускал ее из своей руки. Затем, пересиливсебя, горячо прошептал:

— До встречи, Валя. — И, выпрыгнув через окно на улицу, скрылся вночной мгле.

* * *

После того как Сидора Еремина объявили заложником, его не покидалоощущение, что вот-вот должна случиться какая-то непоправимая беда.

Вечером того же дня, когда приезжал Чапинский, Сидора на улицевстретил Яков Буробин и усмехнулся ему прямо в лицо.

— Ну, вот и кончилось твое правление, Сидор Петрович. Теперь будешьплясать под мою дудку.

— Я век ни под чьи дудки не плясал и плясать не собираюсь, — сказалСидор.

— Ишь, какой гордый! — нараспев произнес староста и уже совсем наглозаявил: — Теперь вся власть моя. Что захочу, то и будешь делать.

— Поживем — увидим, — сказал Сидор. — Я ведь не из тех, кого легкозапрягают в любые сани.

— А я не из тех, кто отступает от своего, — сказал староста. — Еслинужно, запрягу любого, и будет по-моему, сила-то на моей стороне. Но могуи по-хорошему.

— Это как же? — спросил Сидор.

— А вот как. Будешь помогать мне наводить порядок в деревне, смотретьза общественным хозяйством — возьму тогда на поруки.

— Не продаюсь, Яков Ефимович. Не на того нарвался.

— Спасибо за откровенность, но только не забудь — кто ты есть... Тыесть заложник, — многозначительно произнес староста.

«Плохое это слово — «заложник», — размышлял по дороге к дому Сидор. —Видно, человеку с таким клеймом немцы в любую минуту могут пустить пулю влоб или накинуть петлю на шею». Сидору вспомнился день третьего июля,когда в правлении колхоза он с другими активистами слушал по радиообращение товарища Сталина к советскому народу, призыв мобилизовать всесилы для отпора врагу как на фронте, так и на временно оккупированнойфашистами советской земле.

«Да, надо действовать, — думал Сидор. — Но как? С чего начать?»

И вспомнилось, как однажды, еще в первые дни войны, пришла к немуВаля Скобцева. «Я к вам, как к парторгу, — сказала она. — Мы, комсомольцы,хотим знать, что нам делать. Нельзя же сидеть сложа руки и ждать приходаоккупантов!» Тогда Сидору слова девушки-комсорга показались наивными. Онответил ей, что немцы сюда, на Смоленщину, не дойдут, что вообще скоро ихвышвырнут вон. Сидор крепко переживал необдуманный разговор со Скобцевой.

Не изгладился из его памяти и случай с Борисом Простудиным. Рослый,не по годам возмужавший, Борис рвался на фронт. Ему было неполныхшестнадцать лет, и в военкомате ему, конечно, отказали. Борис обратился запомощью к Сидору. Но и ходатайство Сидора не помогло. Борис обиделся. АСидор успокоил его: «Ничего, Боря, твое от тебя еще не уйдет. Вотвидишь, — указал он на свою левую руку, — это в детстве на пилорамеотхватило мне два пальца. Я тоже хотел бы пойти на фронт, но, видишь, тожене берут».

Придя домой, Сидор скрутил «козью ножку» и сел к, открытому окну. Наулице было уже темно. Задумчиво покуривая, он услышал неподалеку чьи-тошаги и насторожился. Было ясно, что кто-то подкрадывается к его дому. Нокто бы это мог быть? Он напряженно вгляделся в вечернюю темь и заметилчеловека, остановившегося почти напротив окна. Облокотившись наподоконник, Сидор негромко окликнул:

— Кто здесь?

— Сидор Петрович, это я, Виктор.

— Ты ко мне? Пройди к саду и обожди минутку.

Оказавшись рядом с Хромовым, Сидор озабоченно спросил:

— Что у вас стряслось?

— Ну как что, Сидор Петрович! Неужто мы и в самом деле собственныйхлеб будем сдавать своим врагам?

— А что же поделаешь? — уклончиво-испытующе сказал Сидор. — Времятакое, никуда не денешься.

— Хлеб не должен попасть в руки врага, — упрямо сказал юноша.

— А ты отдаешь себе отчет, какие могут быть последствия? Насколькоэто опасно?..

— А на фронте, наверно, еще опаснее, и все-таки...

— Это верно, — согласился Сидор и, немного подумав, добавил: — Ивсе-таки надо отчетливо понимать, что немцы тогда не пощадят многих.

— Знаю, Сидор Петрович, вы меня не испытывайте. Сами их ненавидите,это же факт. Поэтому я и пришел к вам.

— Послушай, Витя, — понизив голос, сказал Сидор. — Вот ты вернозаметил, что я ненавижу их, оккупантов, и тех, кто продается врагу. Новедь одной ненависти мало. Уж если бороться, если биться с нимипо-настоящему, то надо действовать с умом. Надо знать, на кого мы можемопереться, кто не струсит. Надо знать и тех, кто готов покориться или ужепокорился фашистам, чтобы не налететь на предательство. Понимаешь? И надоумело направить ненависть большинства, умело сорвать уборку хлеба.Понимаешь ты теперь, как все это сложно?

— У нас есть верные люди, Сидор Петрович, — сказал Виктор.

Сидор смял недокуренную «козью ножку» и начал крутить новую. Потом онподал кисет Виктору. Тот неуклюже свернул себе цигарку и тоже закурил.Какое-то время они стояли молча, обдавая друг друга крепким дымомсамосада.

— Ну, хорошо, Витя, — первым нарушил молчание Сидор. — Я все продумаюи потом сообщу тебе. Но только помни, осторожность — прежде всего. Это,пожалуй, сейчас, на первом этапе, одно из главных условий.

* * *

Виктор и Люба медленно шли по некошеной траве. Вечер былбезветренный. Где-то за деревней лаял пес, да протяжно на чьем-то дворемычал теленок.

— Я готов был прямо на поле задушить этого фашистского холуя, ЯковаБуробина, — сказал Виктор. — Он понукал меня, как будто я ему какой-нибудьбатрак.

— Я же говорила, фашисты превратят нас в рабов, — сказала Люба.

— Не превратят. Еще посмотрим, чья возьмет.

— А что с ними сделаешь, Витя?

— Мы пока не в силах открыто отказаться от работы, но ведь можетслучиться гроза или ураган...

Люба не ответила сразу. Прищурив свои карие глаза, она задумалась.

— Ты догадываешься, о чем я говорю, Люба?

— Да, Витя. Об этом стоит поразмыслить.

— Мы уже все продумали.

— Кто это — мы?

— Как кто? Ребята — Борис, Валя...

...Ночь была теплая. Над горизонтом кое-где вспыхивали зарницы.Порывистый ветер тревожно шелестел травами, доносил тонкий медовый запахсвежего сена.

Пожелав удачи Борису с Валей и условившись о последующей встрече,Люба и Витя свернули с дороги и очутились среди высокой густой пшеницы.Полновесные колосья шуршали, цеплялись своими колючими усами за одежду.

Искрящаяся полная луна, казалось, опрометью неслась по небу, то ныряяв мутные волнистые облака, то выкатываясь на темно-синие его просветы. Икогда над полем разливался голубоватый лунный свет, друзья останавливалисьи укрывались в хлебах.

Около полуночи, миновав поле, Виктор и Люба вышли на проселок, вдолькоторого стояло несколько копен сухого сена. Переведя дух, ониосмотрелись.

— Вот здесь, с подветренной стороны, самое подходящее место, — сказалВиктор.

— Да, только давай быстрее, — прошептала Люба.

Схватив по охапке колючего сена, они начали разбрасывать его покромке поля.

Когда же копна за копной исчезли с придорожного участка, по краюпшеничного поля в разные стороны протянулись две неровные темные полосы.

— Ну как, Люба, готово? — спросил Виктор, стараясь скрыть волнение.

— Только поскорее, — ответила она. — А потом сразу к оврагу и домой.