Василий Веденеев - «Волос ангела» Страница 4

Дождь, дождь, дождь… Казалось, он идет над всем фронтом, над всей Россией, над всем миром. Словно нигде уже не осталось и клочка чистого неба, и люди навсегда забыли его голубизну — только льющаяся сверху вода, только низко идущие тяжелые серые облака.

Почва была глинистой, и дождевая вода скапливалась на дне траншей и окопов, не уходила, застаивалась. Разбитые солдатские сапоги мешали ее с рыжей глиной, обрывками окровавленных бинтов, стреляными гильзами. Пробовали класть мостки из березовых жердей — помогало на день-два, потом они снова тонули в грязи на дне окопов.

Рядовой Федор Греков поднял повыше воротник мокрой шинели, глубже нахлобучил фуражку и притулился к мокрой стенке окопа. Скоро уже, наверное, сменят — не до ночи мокнуть здесь? Надо и обсушиться малость в блиндаже. Пусть там тяжелый сырой дух и так же хлюпает под ногами, но зато не льет сверху.

Со стороны немцев запахло приторно-сладковатым плохим кофе. Голодный спазм сжал желудок. Федор глубоко вздохнул. С подвозом провианта опять были перебои, ели по два-три сухаря в день; утром он уже сжевал один — надо оставить что-то на вечер.

Рядом застучали кресалом по кремню, высекая огонь. Солдаты в траншее закурили, потянуло махоркой, враз перебившей запах немецкого кофе. Под негромкий говор солдат Федор задумался.

Как же далеко Москва, товарищи, родные. Когда же он впервые надолго оставил дом? После того, как его выгнали из университета: за неблагонадежность и участие в студенческих демонстрациях. Мать плакала, отец, всю жизнь копивший деньги на учебу сына и мечтавший видеть его преуспевающим юристом или врачом, закаменел от горя, но слова грубого не сказал, не обидел. Только спросил, положив на стол, покрытый старенькой скатертью, тяжелые рабочие руки:

— Как жить-то теперь будем, сынок?

А вокруг тогда начиналась весна, потянуло лёгким теплом, запушилась верба, жизнь казалась такой долгой-долгой. И все по плечу.

В одночасье он собрался и укатил по железной дороге. На Дон. Пристроился к табунщикам на конном заводе недалеко от станицы Пятиизбянской. Научился лихо скакать на горячих донских жеребцах, гнать табун на пастбища, объезжать неуков. Были деньги — посылал домой. Писал редко. Где-то глубоко в душе сидела невысказанная обида и горькая вина перед отцом и матерью, из последних сил тянувшимися всю жизнь, чтобы выучить его.

Да тут и попался ему в товарищи веселый полтавский хлопец Роман, с красивым высоким голосом и затаенной грустью в ласковых карих глазах. Уговорил он Федора податься еще дальше на юг, к теплому Черному морю. Рыбачили, таскали тяжеленные мешки в портах, ночевали на прогретом палящим солнцем песке одесских пляжей.

К осени нанялись на иностранный пароход кочегарами. Посудина дряхлая, машина стучит вразнобой, работа — хуже, чем у чертей в аду: в угольной пыли, в поту швыряй и швыряй лопатой в ненасытные, гудящие огнем топки. Увидел зато Констанцу, Варну, Стамбул, Марсель, Гибралтар.

Из Англии пошли через Атлантику в Америку. Эти несколько недель Федор запомнил надолго: дикая жара, парная духота у машин — то и дело приходилось окатывать себя душем из забортной воды. Роман, не выдержав этой гонки со смертью, заболел. Поднялась температура, губы спеклись в сухой, горячий и темный ком. В Бостоне, поглядев на Романа, старший механик брезгливо приказал списать его на берег. Греков вступился за товарища. Его тоже списали.

Начались мытарства на чужбине. Федор быстро освоил американский сленг — сказывалась учеба в гимназии и в университете. Да что толку? Хронически не было денег, а Роман таял на глазах. Но куда сунешься, кто ты такой в этой самой «справедливой» стране мира, предоставляющей людям, попавшим в нее, умирать вполне свободно? И от голода, и от болезней.

Приютились в немыслимой трущобе, среди таких же бедолаг, как они сами. Однажды живший по соседству мулат, с которым они успели подружиться, принес им бутылку молока. Греков взял. Лицо у мулата было разбито, под глазами синяки.

— Кто это тебя так? — поинтересовался Федор, бережно поддерживая голову Романа, медленно пившего молоко.

— А-а… — отмахнулся мулат, — есть тут одно место… салун Старого Билла.

Надо было что-то есть, и на следующий день Федор пошел вместе с мулатом наниматься в официанты.

Хозяин салуна сразу поставил свои условия — раз в день будет кормить бесплатно или давать пару кружек пива. Заработок — доллар в неделю.

— Вышибал не держим, — прислонившись плечом к косяку двери, объяснил он Грекову, — поэтому, если случится какая драка, работай кулаками, вышвыривай за порог сам. Не заплатят или перебьют посуду — удержу из твоего заработка. Доллар надо отработать!

День-другой было спокойно. Федор подавал посетителям пиво и сосиски, приносил вечером еду и молоко Роману. Ночами убирал заплеванный, пересыпанный сырыми опилками пол, мыл грязную посуду. При обилии рабочих рук кругом и такая работа была благом, более того — шансом выжить.

В конце недели завалилась в салун некая шумная компания. Орали, хлопали друг друга по плечам, горланили песни. Когда Греков подошел за расчетом, один, грубо обругав его, плеснул в лицо остатки пива. Федор не стерпел — выбил из-под обидчика стул, успел отмахнуться еще от двух-трех. Потом, получив сзади крепкий удар по голове, свалился на пол.

В эту неделю он остался без заработка. И еще оказался в долгу у хозяина.

Доллар надо было отработать! Здесь нигде и никто не давал даром — это Федор уже знал очень хорошо, но и быть в роли избиваемого ему тоже не очень нравилось. Раньше он иногда ходил биться «на кулачки», зимой, на льду Москвы-реки, и поэтому решил больше так просто не даваться.

Вскоре любители подраться уже обходили салун Старого Билла стороной. Хозяин был доволен.

Однажды вечером он долго стоял за спиной Федора, мывшего посуду, потом, посопев, сказал:

— Тебе велел зайти к нему мистер Каллаген.

— Каллаген? Кто это?

— Уважаемый человек… Утром пойдешь по этому адресу… — Старый Билл протянул Грекову визитную карточку. — Видно, тебе, парень, у меня больше не работать! Жаль… Но каждый делает свой бизнес. И не вздумай отказаться. Я не хочу неприятностей…

На следующий день Федор пришел в школу бокса мистера Каллагена.

Сам Каллаген, маленький, сухощавый, очень подвижный, с острыми глазками-буравчиками и пустой трубкой во рту, заставил Федора раздеться, взвесил, осмотрел и предложил для начала по полдоллара за день работы.

— Покажу тебе два-три приема, чтобы не сразу падал на пол, а там посмотрим. Идет?

Через неделю Каллаген отозвал его в сторону, присел на низкую скамейку и похлопал рукой рядом с собой, приглашая Федора сесть. Тот опустился на скамью, тяжело дыша и вытирая несвежим полотенцем пот с разбитого лица.

Каллаген не спешил начать разговор. Он то вынимал изо рта трубку, то снова зажимал ее крепкими зубами. Наконец решился.

— Слушай, парень… Я видел твой нырок под прямой удар, видел, как ты держишься на ринге. Конечно, если бы ты попал ко мне в руки лет десять назад, это было бы много лучше, но и сейчас я готов заниматься с тобой отдельно. Подумай. У тебя может быть хорошее будущее в боксе. Заключим двухгодичный контракт.

— Мне нечем платить, — отказался Федор.

— Деньги мы будем делать вместе, — засмеялся Каллаген. — А пока доллар в день и усиленные занятия. Через месяц бой с негром Фостером. Учти, он неплохой боксер. Выиграешь — десять, нет, даже пятнадцать долларов, проиграешь — ничего.

— Согласен… — выдохнул Греков. Тогда это казалось ему спасением.

Через месяц он выиграл у Фостера, послав того в нокаут в пятом раунде.

Роман поправлялся медленно, и Федору приходилось снова и снова выходить на ринг в прокуренных, полных орущих полупьяных людей залах. Нужны были деньги на врача, на питание, на жилье. И все это для двоих, а работал он один. Лишь через год Роман стал похож на человека.

— Домой, только домой… — твердил он каждый день. — Солнце, вишни цветут! Федя, от какой же красоты мы с тобой уехали!

К желанию Грекова расстаться Каллаген отнесся резко отрицательно.

— Я еще не вернул свои деньги. Ты не можешь так уехать, нарушив контракт. Знаю, что кормил на мои деньги своего больного друга, знаю. Хочешь, я куплю ему билет на пароход в Россию, а ты останешься еще на год? Иначе за нарушение условий контракта — полиция! Суд, тюрьма. А твой друг все равно еще не сможет работать в дороге. Так что…

Тогда-то Греков наконец понял, что прикидывавшийся добряком Старый Билл просто-напросто продал его в кабалу Каллагену. А может, они были из одной шайки? Кто знает… Оставалось только стиснуть зубы и ждать конца контракта.

Уезжая, Роман плакал. Федор отправил с ним письмо родным, взял его адрес и долго-долго смотрел вслед уходящему в море пароходу, пока тот не потерялся в сверкающей дали.