Сергей Андрианов - Пилоты грустят до старта Страница 4

Орлову трудно было согласиться с комэском, но и продолжать такой разговор ничуть не легче. Через силу он выдавил из себя:

— Товарищ майор, но вы же знаете: со своими пилотами я готов хоть куда…

— Не удивляй меня своей наивностью, — пытаясь оборвать Орлова, вспылил Зварыгин. — Скажу тебе, как летчик летчику: как истребитель ты силен, а наивности у тебя хоть отбавляй. Бывает так: в асах человек ходит, а с мальчишеской романтикой еще не расстался. Ты что, азбучных истин не понимаешь?! Когда это твой Пушкарев станет зубром? А нам сейчас надо. Учения не за горами. После полета на полигон сразу же начнем подготовку к «Зениту». Нас будет смотреть высокое начальство, и мы должны там блеснуть. Теперь-то, надеюсь, тебе ясно, какие дела нас ждут?

Если бы это говорил не Зварыгин, если бы кто-то другой… Но Орлов уважал и высоко ценил своего комэска. Энергии его другие завидуют. Кто показывает пилотаж? Летчики эскадрильи Зварыгина. Кто перехватывает трудные цели? Опять же они. Комэск сам летает самозабвенно, показывая пример. «Давай, Орлов, покажи класс, пусть знают наших!» — не раз такими словами он провожал его в небо. Да и только ли его… Не зря, видать, Зварыгина прислали сюда. На этих новейших самолетах еще никто из полка не участвовал в учениях, а майор Зварыгин себя испытал и уже отличился.

Уверенность Зварыгина, его настойчивость, наконец, сам авторитет давили на Орлова, и он замолчал, задумался: вдруг действительно в чем-то не прав?

На прощание Зварыгин тон сбавил, но говорил по-прежнему напористо:

— Ты все-таки подумай, а там меня поддержат. — При этом он сделал особый нажим на слово «там», вскинул вверх руку и даже посмотрел туда. Высокий, стройный, с тонкими чертами лица, с темными вьющимися волосами, он показался Орлову еще выше, чем был.

Зварыгин ушел уверенным, твердым шагом, а Орлов остался наедине со своими сомнениями, с противным ощущением какого-то разлада с самим собой. С этими обостренно-тревожными чувствами он уезжал и на сбор однополчан-фронтовиков. Вернулся сосредоточенно-задумчивый, сдержанный, будто прибавил в возрасте.

Широкое и ровное, как степь, летное поле далеко отодвинуло горизонт. За рулежными дорожками, на краю аэродрома, возвышается на постаменте рвущийся в небо истребитель. Настоящий, «живой». Когда-то он казался чудом, вершиной человеческой фантазии по сравнению с теми, что выдюжили Великую Отечественную. Он поражал воображение необыкновенным совершенством формы, неукротимой устремленностью в полет, небывалым диапазоном скорости и высоты. В те годы даже в умах видавших виды летчиков он сделал переворот в представлениях об авиации. Так, приходя в наше время, заявил о себе и утвердился в жизни звенящий реактивный век.

Теперь даже этот чудо-самолет с грустью смотрит на сменившие его современные быстрокрылые птицы. Всего три дня отсутствовал Орлов, а как соскучился по ним. По аэродрому, по полетам, по своему звену.

Полк продолжал жить своими заботами. Здесь всегда горячая пора, перерывы в полетах недопустимы. Вот пилоты и режут крыльями небо днем и ночью, в дожди и туманы. Все заняты, праздного человека тут не встретишь.

На стоянке было прошмыгнул мимо командир соседнего звена капитан Вертий. Орлов его остановил;

— Здравия желаю! Как тут дела?

— Идут. Я вот своего Малкина отправляю, — оказал он и обрадовано улыбнулся.

— Куда?

— Пока в распоряжение… а там видно будет, вроде повышать хотят.

— Уж если выдвигать, то Широбокова.

— Я говорил майору Зварыгину.

— А он?

— Сперва упрекнул: заботься, мол, о своих летчиках. А потом все же сказал: Широбокова прибережем для себя.

Орлов смотрел на Вертия в упор, буквально буравил его глазами.

— А вместо Малкина зубра получишь?

— Откуда знаешь?

— Знаю!

— Во размах, а?! — взгорячась, сказал Вертий и осекся, — А чего не радуешься? Ты же первый… Ты же сам… Больше нас всех ратовал…

Орлов разочарованно покачал головой. Его больно ранили слова друга. Душу жгла обнаженная правда. Да, он первый ратовал… но ведь не за то, чтобы избавляться от молодых летчиков.

— Ты что сник, Коля?

— А чему радоваться… Эскадрилья не обойма, которую взял и набил патронами. Тут люди…

На стоянке запустили двигатели. Голоса уже не услышишь. Капитан Вертий удивленно посмотрел на Орлова и, уходя, махнул рукой:

— А-а… тебя разве поймешь…

Встречи фронтовиков давно вошли в традицию. Каждый год из крупных центров и окраинных городков страны авиаторы приезжают в древний, теперь помолодевший город среднерусской полосы, который они освобождали и имя которого носит их гвардейский истребительный авиационный полк. Его нынешний командир майор Митрофанов, будучи еще школьником, упросил однажды отца взять его с собой и с той поры приезжает сюда. Отец, Егор Митрофанов, участвовал в боях с первых дней войны. Он командовал тогда звеном истребителей, потом эскадрильей. Сбил в неравных воздушных схватках одиннадцать вражеских самолетов, а после и самого завалили, да так, что не помнит, как приземлился, потому что сознание к нему пришло только на госпитальной койке. Молодой, крепкий организм выдюжил, но с полетами ему пришлось расстаться, а после войны по совету врачей поселиться где потеплее. Выбрал он себе Кубань, где воевал весной сорок третьего. Там у него родился сын, которого он очень ждал, потому что дочь у него уже была. Назвал он его Антоном в честь летчика Антона Кудинцева, своего спасителя.

Митрофанов был подбит, едва ковылял, а Кудинцев, чтобы дать возможность ему оторваться от «мессеров», связал их боем. И хотя их было раза в три больше, он не отступал, дрался не на жизнь, а на смерть. Когда Митрофанов вернулся из госпиталя, Кудинцева уже в части не было, след его затерялся на войне.

Однажды отец сказал Антону (сын уже курсантом был): «У тебя отпуск — поезжай на встречу один. Потом расскажешь, как там друзья-однополчане…» Антон поехал, а когда вернулся — некому было рассказывать. С той поры он уже не пропускал ни одной встречи. Боевые друзья отца знали его, он тоже знал многих. Каждый раз кто-то из ветеранов не являлся на эту своеобразную поверку, но прибывали их дети, а теперь и внуки приезжают. Они не хотят, чтобы таял личный состав боевого прославленного полка.

Когда выпускников летного училища назначали в строевые части, Антон Митрофанов попросился в отцовский полк. Фронтовики приезжали и сюда. Их приглашали на праздники. Но здесь они какие-то другие: пожилые, уставшие, тихие, а там, на своих встречах, — веселые, энергичные, глаза горят, словно только что вернулись с боевого задания. Антон Митрофанов не мог на них наглядеться. Всякий раз он ехал туда, как на встречу с отцом.

Митрофанов-младший много лет кропотливо собирал факты и свидетельства о воздушных боях родного полка. Ему помогали скупые строки исторического формуляра части, экспонаты комнаты боевой славы, публикации в газетах и журналах, письма и воспоминания ветеранов. Он завел специальный альбом «Фронтовики». Его сделали ему по личному заказу. Красный сафьяновый переплет, плотная меловая бумага, переложенная тонкой папиросной. На страницах альбома Антон Митрофанов цветными карандашами изображал поединки в небе, делал краткие описания боев, помещал сведения о летчиках. Еще будучи командиром звена, Митрофанов привлек к этой работе своего молодого летчика Орлова. Со временем он поручил ему вести альбом.

Орлов не первый год командует эвеном, а Антону Митрофанову уже доверили полк, тот самый гвардейский истребительный авиационный полк, в котором еще с довоенной поры служил его отец.

Совсем не случайно майор Митрофанов брал с собой на встречу капитана Орлова. В последнее время альбом все реже пополнялся новыми документами. Не охладел ли к нему командир звена? К тому же на встречу впервые должен приехать Кудинцев.

Кудинцева считали погибшим. Антон Митрофанов начал его разыскивать еще при жизни отца. Прошло много лет, никто толком не мог сказать о его судьбе. И вот он сам объявился. Он, Антон Кудинцев, батькин спаситель, в честь которого носит имя майор Митрофанов, оказалось, живой, в ученых ходит, но по разным обстоятельствам долгое время не имел связи с родным полком. Такой человек, видевший своими глазами войну и переживший ее, заменит сотни говорящих о ней, но не испытавших ее на себе.

Теперь Кудинцев не выходил у Орлова из головы. Живой, подвижный, прямо огневой. Пилотскую натуру не скроешь. Вспоминалось все: как он ходит, говорит, смотрит на окружающих его людей. Взгляд у него добрейший. Но бывает твердый, прямой. Его особенно отличала манера говорить. Он спорит, полемизирует, доказывает свое. Как он загорелся, когда узнал об альбоме! «Приеду посмотрю, как вы нашего брата фронтовика изображаете!»