Геннадий Казанцев - Страна Лимония Страница 40

— Вон!!! — заорал старый партизан, хватаясь рукой за сердце.

Оба офицера вылетели из штабной палатки.

— Что это он? — недоуменно спросил Белоусов сослуживца.

— Может, он этот номер уже читал, — стараясь выглядеть равнодушным, ответил Герман.

— Да нет же... Хотя... А-а-а! Я понял, — обрадовался майор. — Наверное, этот прощелыга Гаджиев ему первым принёс.

Прощелыга Гаджиев, будто услышав своё имя, спешил к штабу.

— Ладно, Гера, я побежал, — засобирался Белоусов, — мне ещё в бригаду на совещание.

Гаджиев уже поравнялся с обмякшим от такой передряги Германом.

— Что там случилось? Кто это дедушку довёл — орал как резаный.

— Я, — сделав виноватое выражение лица, признался молодой человек.

Капитан молча взял его под руку и повёл в свою палатку. При входе в его покои пахнуло дорогими духами. На второй кровати лежал пограничный майор Перекатов и читал газету «Правда». Перекатов отвечал за солдат-«срочников», которых почти целую неделю вводил в курс дела.

— Пётр Петрович, ты бы не прогулялся минут десять? — попросил его Гаджиев.

Майор встал и молча вышел. Гаджиев впился своими чёрными глазами в Германа. Лицом он напоминал какого-то киношного испанского гранда и мелкого торговца овощами одновременно.

— Ну и?..

Герман молчал, соображая, что бы ему сказать.

— Иса Мурадович...

— Вот, уже лучше.

— Иса Мурадович, — снова начал свою речь Герман, но тут же был остановлен.

— Знаю, уважаемый. Всё знаю! Зачем ты обидел Стрельцова?

— Я? Да чем я мог его обидеть?

— А кто сказал, что после шестидесяти лет у него в мозгу должны происходить необратимые изменения?

— Да не у него конкретно... И потом, это в журнале написано, а я только озвучил.

— В каком журнале?

— «Химия и жизнь».

— А-а-а! Так ты химик?

— Нет, физик!

— Зачем же ты эту фигню читаешь?

— В нашей стране вся научная интеллигенция этот журнал читает. И он совсем даже не научный. Он больше о жизни, чем о химии.

— Ты знаешь, что Ленин сказал о русской интеллигенции?

— Знаю, но тогда интеллигенция ещё не была советской.

— Поверь мне, советская — ещё хуже! — доверительно сообщил Гаджиев, заканчивая опрос. — И цена ей — дерьмо!

Германа начал раздражать этот самонадеянный выскочка. Пока Гаджиев его поучал, он успел разглядеть обстановку в палатке. Довольно приличная мебель. У изголовья кровати — трюмо с наклейками на стекле. На тумбочке — изрядный парфюмерный набор: одеколон «Босс», духи, розовая жидкость для полоскания рта, стилизованный под гранату-«лимонку» дезодорант, ватные палочки. На панцирной кровати — пружинный матрас, шерстяное покрывало с изображением тигра. На покрывале — пистолет Макарова с глушителем и французский журнал. К пологу пришпилены фотографии в рамках: молодой Гаджиев без усов и бороды в обнимку с худенькой смуглянкой; на второй — полная женщина со слащавой улыбкой и двумя девочками по бокам с подписью по диагонали «Исе с любовью». Выше всех — портрет джигита с большими усами, в черкеске с газырями, шашкой и двумя орденами «Красного знамени» в розетках.

— Дед! — перехватив его взгляд, похвастался Гаджиев. — Рубал белоказаков в капусту.

— А мой на Соловках сидел, — как-то буднично сообщил Герман.

— Да, с такой родословной в разведку не возьмут, — посочувствовал любитель парфюма.

— Куда мне! — притворно-жалостливо откликнулся гость. — И шурин за изнасилование в Анжерке сидел.

— Ну-у-у! Целый букет! А как же тебя в органы взяли?

— Видать, по ошибке... Не доглядели. Перед отъездом сказали, что родовые пятна кровью смывать надо.

— Поможем, уважаемый, поможем, не сомневайся! — обнял безродного чекиста за плечи «испанский гранд».

Герман слабо улыбнулся и подумал: «Дон Педро грёбаный! Педрилло хреново! Откуда эти выскочки только повылазили?» — но вслух бросил скромное «спасибо».

Войдя в доверие к заместителю руководителя отряда, Герман дал ему почитать информацию Гульмамада. Гаджиев высказал полное одобрение и предложил ему оформить вербовку. Гость безучастно согласился. Взяв в руки типовую подписку о сотрудничестве, выполненную арабской вязью на машинке, Герман поплёлся вербовать Гульмамада. Но у КПП афганского друга не было. Рядом с будкой стоял какой-то тщедушный тип с кривыми ногами и маленькой головкой, на которой грибной шляпкой висела немецкая каска.

— Салом Алейкум, — нехотя спел Герман, проходя мимо сменщика Гульмамада. Часовой ловко вытянул на прямых руках автомат Калашникова, поднял ногу и резко опустил, издав звонкий металлический щелчок. Только сейчас Герман заметил на внутренних поверхностях армейских ботинок металлические набойки.

«Здорово это они придумали, — отметил он про себя и вдруг ни с того, ни с сего громко сообщил вытянувшемуся перед ним часовому: — Завтра я его завербую, понял?»

— Понял, — на чистом русском языке ответил часовой.

Герман выпал в осадок.

«Всё, пора в лагерь! — лихорадочно думал он. — Все глупости, что можно было сделать, я уже сделал. «Аллес форботтен!»

Вербовка агента-иностранца

На следующий день Герман в течение двух часов вербовал Гульмамада. Решил обойтись без переводчика. Работа была адова. Афганец никак не мог понять, что от него хочет этот добрый русский. Герман, расплываясь патокой и призывая на помощь всю свою интуицию, вёл вербовочную беседу на трёх языках, включая русский матерный. Наконец, он вытащил бланк подписки о секретном сотрудничестве и передал его взмокшему Гульмамаду.

— Прочти!

Афганец склонился над бумагой. Так и не дочитав, он поднял голову:

— Не панимай!

— Что тут не панимай? — не удержался от эмоций Герман.

— Хич-чи (ничего) не панимай!

Герман выхватил у него из рук бумагу с закорючками и сунул ему под нос.

— Читай! Читай вслух, говорю!

— Не панимай.

— Ты что, неграмотный, ты что, читать не умеешь? — выходил из себя оперработник. — Баб голых читаешь, а свои родные буковки сложить не можешь?!

Гульмамад преданно смотрел на Германа, а тому хотелось снять с него каску и треснуть ею тупого афганца по голове.

— Ты правда читать не умеешь? — возобновил взаимную пытку настойчивый русский.

— Читаль умеля.

— Уме-ля! — передразнил его Герман. — Так читай, раз «умеля»!

— Не панимай!

— ?!!

— Ба пашт`у (на пушту) не панимай! — настаивал на своём часовой. — Гавари — магу, читаль — не магу.

До Германа, наконец, дошло: этот долбанный «Дон Педро» выдал ему подписку на языке пушту, а Гульмамад читает только на дари.

— Что же ты молчал, иуда? — обессилено произнёс русский друг, гладя афганского друга по фашистской каске.

Герман за пять минут сбегал к Гаджиеву, поменял бланк с подпиской и вернулся к кандидату на вербовку. Гульмамад с воодушевлением прочёл текст, радостно заулыбался и, возвращая бумагу оперработнику, с улыбкой сообщил:

— Мая саглясна.

— Тогда подпиши!

— Пайс`а лоз`ем аст (деньги нужны), пед`аро-у-духтарх`о фарь`ед микун`анд (детки плачут).

Афганский плач Герман понял без перевода.

— Момент! — крикнул он во второй раз, убегая в лагерь.

Гаджиев тут же сунул ему второй бланк, на поощрение агента.

— Но он ещё не агент! — в отчаянии крикнул Герман.

— Заплати свои, потом оформишь документы и компенсируешь из кассы, — резонно ответил прижимистый «Дон Педро».

— Нам только завтра выдадут. У меня денег нет, — успокаиваясь, сообщил уставший вербовщик.

— А на какие деньги ты японский приёмник купил?

— На калоши обменял!

— Любезный, ты хоть сам понимаешь, что ты несёшь? Кто тебе за калоши приёмник отдаст? Может, ты ещё и фарцовщик?

— Знаешь, Иса! Ты законченный ублюдок! — не выдержал Герман и резко вышел. Его душила неукротимая злоба. В таком состоянии он ворвался в родную палатку. Соседи строчили письма, воруя сюжеты друг у друга.

— Мужики! Кто до завтра денег займёт? — обратился к писателям Герман.

Юрка Селиванов молча встал, спросил у него, сколько надо, и спокойно вручил искомую сумму.

— Юрочка, — не выдержал Герман, — ты знаешь, что по сравнению с тобой Гаджиев — чаша дерьма!

— Первый раз слышу, но без сомнений поддерживаю, — улыбнулся кредитор.

Через десять минут Гульмамад заполнял прочерки в бланке на вербовку.

— Псевдоним, псевдоним придумай! — поторапливал его Герман.

Гульмамад задрал голову вверх, так что каска свалилась и повисла на шее, и, наконец, внёс решающую запись.

— Что написал?

— Морч`ак.

— А это что такое?

Гульмамад пошёл в будку, вытащил оттуда склянку с чёрным перцем и показал его другу.

— Перец?

— На хэйр! Перес — морч. Мая — Морчак!